– Или представь себе ситуацию… думаю, такое никогда не придет в голову этим псевдохристианским феминисткам, когда они пишут свои дурацкие законы. Представь, мужик… да скажем для простоты, ты сам… вот ты на Реерингсгатан в Стокгольме, в кармане у тебя тысяча спенн[87] и цифровая камера… И вот ты приглашаешь девушку в машину, привозишь домой и снимаешь всю эту тряхомудию. Я хочу сказать, что, если тебя за этим делом накроет полиция, ты всегда можешь сказать, что у тебя съемки. Ты даже можешь сказать, что снимаешь порно с собой самим в главной роли, а девушку нанял на работу. Или что это догма-фильм. И они ничего не могут сделать! – Женщина прикурила сигарету, затянулась и выпустила дым тонкой струйкой. – А знаешь, в чем тут дело?
– По правде сказать, нет.
– Так я тебе расскажу! Когда я работаю на Хамрелля, я не угрожаю трахнуть мужа этой самой Сегерстрём. Я продаю свое тело в определенных границах. Самое большее, что может себе позволить ее драгоценная половина, – включить в гостинице платное ТВ и дрочить, глядя на мою работу. А если я выйду на улицу, сразу стану уличной блядью. Блядь как блядь. И лох как лох…
Женщина по имени Кайза поднялась, сделала три шага по направлению к Иоакиму и указала на него сигаретой:
– Выгляжу я как жертва?
– Нет… не сказал бы.
– То-то и оно! Никакая я не гребаная жертва! Мне это нравится! Это мое дело… и это куда лучше, чем, скажем, ухаживать за хрониками. Мне больше нравится прыгать в койке, чем подтирать кому-то жопу и выносить утки. И получать за свою работу в десять раз больше. Но нашим фарисеям это и в башку не приходит! Это, видишь ли, не укладывается в их мировоззрение. Ясное дело, если поискать, можно найти несчастненьких, и жертвы найдутся, а они ищут, не волнуйся… можно и девочек найти, которым это дело не по душе – давать за плату, вот они их и находят и выставляют на свет божий… а как ты думаешь, станут они брать интервью у меня?
– Скорее всего, нет…
– Вот именно! Я в их клише не влезаю… В их представлении мир гетеросексуален и моногамен, и трахаются все в миссионерской позе. Они меня боятся, эти тетки! Им-то не надо выбирать между больницей для хроников и Хамреллем! Они чересчур изысканны, им не приходится вычищать дерьмо за больными, они не понимают, что это такое, а еще меньше они понимают, как это можно – лечь под незнакомого и получить за это деньги. Они считают, это омерзительно…
Она потыкала сигаретой в доисторическую раковину, когда-то найденную Иоакимом на берегу, и надела халат.
– Пусть они возьмут этот закон о сексуальных услугах и подотрут им жопу. Теперь они пытаются продать этот закон в ЕС, потому что этой стране и гордиться больше нечем, кроме ветхозаветной секс-морали. Раньше нам все удавалось… Весь мир к нам прислушивался – благосостояние, разоружение… А теперь у нас «Лиля навсегда»[88] и целая толпа моралистов в ЕС, которые истошно верещат, что вся Европа должна учиться у нашей замечательной страны, особенно по части законов о сексуальных услугах. Но это не пройдет, – и знаешь почему? Потому что они забыли про мать-природу! Здесь же речь не о том, что хорошие девушки указывают не таким хорошим девушкам, чем и как им заниматься. Речь идет о самом основном инстинкте в мире! И всегда и везде найдутся люди, готовые за это заплатить…
Необычная лекция закончилась. Женщина повязала кушак, взяла блюдо с бутербродами и, жуя, поднялась наверх.
Через пять минут послышался такой топот, словно по лестнице спускался гиппопотам. Хамрелль вытеснил из комнаты как минимум два кубометра воздуха.
– Из «Кейтеринга» не приезжали? – спросил он. – Забыли, что ли… а ты все еще здесь?
За окном медленно смеркалось. У Иоакима было такое ощущение, что сейчас раннее утро, мистический час, когда не знаешь, спишь ты или нет, но человек перед ним был в высшей степени реален.
– Дело в том, что дом мне нужен. Завтра во второй половине дня приезжает моя сестра.
– Слышь, приятель, в контракте большими буквами написано, что на время его действия в доме распоряжаюсь я. К тому же там еще сказано, что дом должен быть пригоден для съемок, а когда на прошлой неделе вырубили свет, вряд ли можно считать, что условие выполнено… Ты должен радоваться, что я не потребовал вернуть задаток. Но я добрый. Я закрываю глаза на обесточку. Я закрываю глаза, что мы два дня сидели здесь, как сычи, в темноте, потому что у тебя не хватило ума оплатить счет за электричество. Я даже не буду требовать с тебя компенсацию, хотя имею на это все права…
За окном почудилось какое-то движение… дверь в сарай приоткрыта… три новые черепицы свалились с крыши, повинуясь законам хаоса, в мощном юридическом поле которых вот уже давно существовал человек по имени Иоаким Кунцельманн. Уж не Сюнессон ли шпионит? Странно, но ему почему-то было все равно.
– В нашей отрасли людям верить нельзя, – горько поведал Хамрелль, доставая из холодильника банку кока-колы. – Говорят, что приедут – и не появляются. Говорят, что местечко у них – хоть куда, а приезжаешь – даже света нет… и никакой гигиены, девушкам помыться негде. Говорят, у них встает в полсекунды, а потом оказывается, и виагра не помогает… – Он громко вздохнул. – Особенно эти новые парни – совершенно ненадежны. Молодежь… надумали стать звездами за одну ночь. Сидят дома и смотрят, как Рокко Зиффреди или Петер Норт[89] тянут красивых девчонок чохом и по одиночке… А у девчонок сиськи новехонькие, только что из мастерской… Вот они и думают: а мы что, хуже? И мы так можем, никаких проблем! Они мне звонят, присылают фотографии своих здоровенных приборов… А когда предлагаешь им работу, думаешь, они что то могут?
Хамрелль сделал глоток кока-колы и звучно рыгнул.
– Ньет! – воскликнул он почему-то по-русски. – В одном случае из десяти. Они думают: они здесь появятся, поучаствуют в оргиях, а в кулисах будут сидеть девочки и отсасывать им из чистой благотворительности, как в каком-нибудь свингер-клубе… А на самом деле им нужно выпить таблетку, чуть-чуть облегчиться собственными силами, а когда встанет, заняться работой в пяти, ну максимум шести позициях. А что происходит? Как только до них доходит, что девушки относятся к этому делу как к работе, а не к идиотской оргии для собственного удовольствия, их начинает колотить. Ничего похожего, все не как у Рокко или Питера Норса. Камеры, осветители и девушки со свежим номером «Только что случилось» в ожидании выхода. Некоторые даже начинают плакать. А другие наоборот, мы еще и камеру не успели установить, а они уже все покончали. Смущаются, просят прощения, но больше у них не встает. И отсылаешь их по домам, а в довершение ко всему еще и поездку надо оплатить. И где же справедливость?
Гигант Хамрелль плюхнулся на стул и достал пачку антиникотиновой жвачки.
– Вчера один такой был, – сказал он и достал сразу две пластинки. – Его сразу начал бить озноб, и мы отослали его домой. А сегодня я звонил одному парню из Сконе, у того-то встает по команде… знаешь, артист старой школы – полностью сконцентрирован на своем приборе. Уж он-то, упаси бог, никогда не кончит раньше, чем положено по сценарию. И как ты думаешь, что произошло?
– Откуда мне знать… Виагра кончилась?
– Не-а, – хмуро глянул на него Хамрелль, – он позвонил двадцать минут назад и сообщил, что не приедет! Он, видишь ли, заделался гомо! И теперь если и будет сниматься, то исключительно в гомосексуальных сюжетах! Как тебе это понравится? Стал гомиком за одну ночь!
– Мне такой феномен знаком…
Хамрелль вскочил со стула – неожиданно легко для его телосложения.
– У тебя такой вид, будто тебе нужны деньги.
– Нет… не очень…
– А я прошу позволения напомнить об этих неоплаченных счетах… и вообще обо всех пунктах нашего контракта, прочитай-ка внимательно…
– Дело не в этом…
– Сдаваемая недвижимость должна быть пригодна для съемки, и особо там оговорено гарантированное электроснабжение, это входит в сумму контракта, в противном случае вся сумма возвращается в «Роллер Коустер фильм», который в настоящую минуту стоит перед тобой.
– Послушай…
– Ты меня не понял. Я всего-навсего хочу, чтобы ты встал перед камерой, голый до пояса, и притворился, что это ты и есть главный ебарь. Все остальное сделает Кларенс. Ты будешь дублером – от пояса и выше. Нам нужна новая физиономия… придать немного правдоподобия, что ли… Ничего сложного тут нет, я тебе все подскажу… мне же все видно на мониторе.
– Как я уже сказал, моя сестра…
– О’кей, о’кей, проблему понял. Давай сделаем так: ты оказываешь услугу мне, я оказываю услугу тебе. Как только выполнишь мою просьбу, мы пакуем наше барахло и уезжаем. Самое позднее завтра утром дом опять твой… Нам не хватает сносного финала. И чем быстрей мы это сделаем, тем быстрее умотаем, и ты получишь назад свою хибару.
Через двенадцать часов ничто не напоминало о событиях, разыгравшихся в кунцельманновском доме этим ноябрьским утром в середине первого десятилетия двадцать первого века. Все комнаты были вымыты и проветрены, исчезли камеры, прожектора и чемоданы с эротическими игрушками. После неожиданного соглашения с Кунцельманном-младшим Хамрелль уехал, уехала и диссидентка Кайза, и все остальные.
Когда утром Иоаким убирал лестницу, воспоминание о его соседе Сюнессоне, свалившемся накануне вместе с этой лестницей с четырехметровой высоты и сломавшем ногу, уже успело поблекнуть. Осталось только эхо его страдальческого голоса, взывающего о помощи, и еще след колес «скорой помощи», похожий на примитивную наскальную живопись. И так же смутно вспоминал он сцены моральной катастрофы в мансарде, отпечатавшиеся, как моментальные снимки, в его ненадежном мозгу… В этих сценах он, увидевший самого себя в гигантском позолоченном зеркале кинокомпании «Роллер Коустер фильм», играл главную роль.
Комичен был и отбор этих кадров, инкапсулированных в запрятанной где-то в лимбусе эпизодической памяти. Комичны были и позы, которые он принимал, не участвуя собственно в играх. Комичны были гримасы, которые огромный Хамрелль просил его примерить, – гримасы, долженствующие представлять момент истины: «Выпяти подбородок, Йонни, выпяти подбородок! Потребители любят, когда мужики при оргазме выпячивают подбродок, есть статистика… это как бы придает им звериный колорит».