– Любовь есть любовь. Ты хочешь сказать, что наша любовь неполноценна?
– Да. Неполноценна. Это не настоящая любовь. Это что-то другое… что-то животное…
Встречи их становились все более и более лихорадочными. Они уже не чувствовали опасности. В нише в кабинете Фабиана они бросались друг к другу, не обращая внимания на Эрику, сидящую на балконе в шезлонге с газетой – в пяти метрах от них. Они встречались в парках, в комнате Виктора – пока наконец хозяйка не почуяла неладное и не запретила Виктору принимать у себя гостей. Однажды Фабиан ворвался в мастерскую Тугласа белый от ревности – ему показалось, что он видел Виктора с другим. Ему и в самом деле только показалось, но Виктору пришлось успокаивать его не менее получаса. После этого Туглас до конца недели бросал на него странные взгляды.
Спасла их, пусть временно, Аста Берглунд. Виктор не видел ее с начала лета. Ходили слухи, что она порвала с любовником и завела нового. Говорили, что ее новый приятель – известная фигура в ночной жизни Стокгольма и он снабжает ее таблетками в неограниченных количествах. Он уже несколько дней искал ее с неясным намерением поговорить с ней, исповедаться… она была единственным человеком, хорошо знавшим и его, и Фабиана. Но Аста его опередила.
– Можете пользоваться моей квартирой, – сказала она. – Скажите только заранее, чтобы я умотала. Ключ будет под цветочным ящиком на площадке.
Он притворился, что не понимает, о чем она говорит.
– Не надо, Виктор. Неужели ты считаешь, что я не понимаю, что между вами происходит?
Он промолчал.
– Я все знала с самого начала.
– Что – все?
– Что ты предпочитаешь мужчин. Сразу поняла, как только мы познакомились. И про Фабиана догадывалась.
– Он женится на будущий год…
– А ты надеешься этому помешать?
Они сидели в ее двухкомнатной квартире на Кунгсгатан, в одной из башен-близнецов. Виктор с недоумением оглядывался – кое-какая мебель и антиквариат исчезли.
– В ломбарде, – криво улыбнулась Аста. – Мне нужны деньги на лекарства.
– Это опасные игрушки, Аста.
– Предоставь эти заботы мне. И кстати, я вполне серьезно – вы можете пользоваться моей квартирой, если вам нужно встретиться наедине. Это куда лучше, чем у Фабиана или у тебя. Ни сующейся во все невесты, ни подозрительной квартирной хозяйки. Но я хочу получить за это компенсацию – либо от тебя, либо от Фабиана.
Только сейчас Виктор понял, как далеко зашло дело.
– Тебе нужна помощь, – сказал он.
– Позже… возможно. Сейчас мне нужно мое лекарство. Я без гроша, Виктор. Так называемый друг меня бросил. А от моего предложения все будут в выигрыше.
Всю зиму они ссорились и мирились опять. Они пытались порвать отношения, но все каждый раз заканчивалось страстным воссоединением. Они ругались чуть не при каждой встрече. Предметом ссоры могло быть все что угодно: женитьба Фабиана, Эрика, ревность, работа Виктора, работа Фабиана… они яростно спорили о восприятии искусства, о послевоенной живописи – Виктор ненавидел ее, а Фабиану она нравилась, спорили, что такое любовь и насколько гомосексуален Фабиан. Как-то они поругались, морально ли давать Асте деньги за их свидания, если она покупает на них все больше фенедрина и тикодила, а они все равно только и делают, что ссорятся.
– Выхода нет, – сказал Фабиан. Лицо его было заплакано после очередной ссоры. – Меньше чем через полгода я женюсь.
– Я тебе не верю.
– Ты просто не понимаешь, что это означает – быть Фабианом Ульссоном.
– Но я прекрасно понимаю, что такое ханжество. Неужели ты думаешь, что сделаешь ее счастливой?
– Я не гомик.
– Нет? Конечно да. Только выбирай менее грубое слово.
– Я люблю Эрику, так что ты напрасно думаешь…
– Не больше, чем меня.
– В роде Ульссонов не было мужчин, которые влюбляются в мужчин.
– А теперь есть, и поломал эту традицию не кто иной, как ты!
– Нам надо закончить все прямо сейчас. Нам не надо больше видеться.
Но они продолжали и продолжали встречаться, а счастливый конец казался все более и более призрачной мечтой. Они продолжали встречаться, потому что никто из них не хотел отпустить другого.
В марте Виктор поехал в Копенгаген по приглашению одного из ведущих музеев. Это был его первый заказ за пределами Швеции. Собрание Хиршпрунга нуждалось в реставрации поврежденного плесенью полотна Кройера, а после того, как Виктор пару лет назад реставрировал две работы этого художника, он внезапно стал считаться одним из ведущих экспертов.
Осмотрев картину, он убедился, что она поражена довольно редкой формой грибка Aspergillus. Датским реставраторам не удалось решить задачу. Виктор обработал поверхность фунгицидом, разработанным им самим вместе с профессиональным химиком. Вместо обычно применяемого в таких случаях тимола он нанес на пораженные плесенью участки тонкий слой формалина. Замерил влажность в помещении – ее следовало снизить на пятнадцать процентов. И последнее – попросил местных реставраторов удалить с рамы остатки глютенового клея, где, как он полагал, зародился грибок.
Главный реставратор галереи пригласил его в Глиптотеку. Там его ждал еще один сюрприз: ему предстояло установить подлинность недавно приобретенной работы Пило[113]. Речь шла об этюде к большому конному портрету Фредрика V, купленному музеем у лондонского коллекционера. Посчитали, что Виктор, как шведский реставратор, вполне может провести такую экспертизу.
Живопись была несомненно в стиле Пило – характерный колорит, он знал его еще по стокгольмским работам. Но ткань холста… сам характер переплетения нитей показался ему подозрительным. Следовало более тщательно присмотреться к пигменту. Кроме того, он обнаружил в холсте следы крахмала – труднообъяснимый анахронизм.
В последний вечер в Копенгагене местный реставратор в знак благодарности пригласил его поужинать. Нильс Мёллер был его сверстником – и что-то в его взгляде говорило Виктору, что он тоже предпочитает мужчин. Они сидели во французском ресторане около Конгенс Нюторв и вели тихую профессиональную беседу. Дания, сказал Мёллер, еще не пришла в себя после оккупации. Дотации государственным музеям после окончания войны стали намного меньше, и новые приобретения если и делаются, то разве что в тех странах, где экономика в еще более плачевном состоянии, особенно в Германии. Мёллер понял, что Виктор по происхождению немец. Был ли он после войны на родине?
Виктор только что положил в рот кусок глазированной утки, поэтому просто покачал головой.
– Нет, – прожевав, сказал он. – А что?
– Значит, вам ничего не известно о положении там… я имею в виду, как там для нас, мужчин?
– Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду…
Они оставили тему. Вскоре Мёллер расплатился, и они вышли на улицу. В Копенгаген пришла весна. Освещение и симфония запахов привели Виктора в восторженное настроение; он вдруг понял, что уже много месяцев не испытывал такого полноценного, насыщенного чувства счастья. Они остановились в подъезде, не дойдя квартала до отеля. Нильс Мёллер, несмотря на уклончивый ответ Виктора насчет «мужчин», все же, видимо, доверял своей интуиции, потому что внезапно привлек Виктора к себе. Они стояли в десяти сантиметрах и смотрели друг другу в глаза. Ни говоря ни слова, Нильс повернул ключ в двери подъезда.
Нильс мог бы стать вторым любовником Виктора, если бы между ними не стояла тень Фабиана. Они разделись, но Виктор не чувствовал ровным счетом никакого возбуждения… это удивило его, поскольку Нильс был очень привлекателен.
– Ты не хочешь? – спросил Нильс.
– Я не могу…
– У тебя есть друг? Не волнуйся, он ничего не узнает…
Виктор вздохнул и начал одеваться. Мысленно он проклинал Фабиана.
Но Нильс, как ему показалось, особенно не переживал. Он поставил на стол индийский фарфор, одолженный им без разрешения из собрания музея, принес чай и печенье. Виктор просидел у него до рассвета. Нильс рассказывал о положении гомосексуалов в Копенгагене. Виктор слушал с большим интересом – он впервые в жизни встретил борца за права таких, как он.
– Репрессии то сильнее, то слабее, и в Дании то же, что и везде. Во время оккупации могли послать в концлагерь или избить до полусмерти, если у тебя не хватало ума скрывать свою ориентацию. После освобождения стало все наоборот – полная свобода для всех. Трансвеститы открыто гуляли по Строгету, появились клубы и кабаре. Но в прошлом году опять началось. Ты же знаешь, как работают политики и военные, когда им нечего делать, – они ищут новых врагов. А гомики, когда нет нацистов, – прекрасная мишень, особенно если удается доказать, что они еще и коммунисты.
Он подлил Виктору чаю и вынул из ящика стола несколько газет.
– Не уверен, знаешь ли ты, но сенатор Маккарти учредил специальный комитет для выявления и увольнения «гомосексуальных и других сексуально извращенных лиц» в администрации. Хочешь – верь, хочешь – не верь, он ссылался даже на доклад Кинси[114], поскольку Кинси утверждает, и в этом он совершенно прав, что гомосексуалы есть во всех слоях общества и что они совершенно неотличимы от людей с «нормальной» ориентацией. А шаг через Атлантику не так велик, как кажется. Последнее время у нас то и дело возникают проблемы с полицией… Несколько лет назад я начал издавать журнал «Друг». Зимой тираж конфисковали, а редакцию закрыли. Мало этого, регистр они тоже конфисковали, и более ста человек были привлечены к суду за преступления против нравственности… То, что я все еще на свободе, это только благодаря моим связям и изрядной доле удачи…
Виктор вспомнил, что перед самым отъездом он читал статью в «Дагенс нюхетер» – некий полемист по имени Шёден утверждал, что гомосексуальность – серьезная молодежная проблема. Он писал что-то о тайных масонских гомосексуальных ложах… И потом этот процесс Кейни[115]