… он продолжался чуть ли не год, даже королевская семья была затронута. На первый взгляд речь шла о справедливой борьбе против правовой коррупции, но на самом деле это была типичная охота на ведьм – на гомосексуалов.
– Думаю, надо ждать похолодания, – сказал Нильс. – И если верить слухам, в Швеции скоро будет то же самое…
Вернувшись в Стокгольм, Виктор чувствовал себя совершенно обновленным. Активист Мёллер пробудил в нем волю к борьбе. Он должен, он просто обязан выиграть битву за Фабиана. Свадьбе нужно помешать любой ценой. Это его долг любви, моральный императив, которому он не может не последовать.
Он нашел Фабиана в квартире на Сибиллегатан. Тот сидел в бильярдной, глаза его были заплаканы.
– Аста… – сказал он.
– Что случилось?
– Она в больнице…
Занятые своими чувствами, они не замечали, что происходит с Астой. Пока Виктор был в Копенгагене, Фабиан зашел к ней как к подруге детства – посоветоваться, что делать дальше. Он нашел Асту в постели, без сознания, рядом лежал окровавленный шприц. Он затащил ее в ванну. Холодная вода привела ее в чувство… Фабиан смутно догадывался, что, если бы доза была чуть побольше или он пришел бы на полчаса позже, он не застал бы ее в живых. В квартире почти не было мебели, все было заложено в ломбарде или продано сомнительным скупщикам в Кларе. До Фабиана доходили слухи, что ее видели среди проституток у Центрального вокзала, но она с гневом это отрицала. Он на всякий случай позвонил в неотложку, и ее забрали в больницу.
– Что мы можем сделать?
– Ничего. О ней позаботится семья. Квартира пуста, контракт аннулирован. Вещи сданы на фирму, через пару недель они все отвезут.
– Куда? Я ничего не понимаю…
– Я вчера говорил с ее отцом. Они положат ее на принудительное лечение в Финляндии. В худшем случае ее могут признать недееспособной.
– Это отвратительно…
– Чепуха. Отвратительно то, что она погибнет, если никто не вмешается.
Фабиан встал и подошел к окну.
– Готов второй вариант приглашений, – сказал он. – Вчера принесли из типографии, теперь там все, как хотела Эрика, включая меню. Через неделю приглашения будут отправлены в фирменных конвертах Кройгеров. Обручение в церкви Святого Оскара двадцать восьмого августа. Потом кортеж проедет по городу в каретах, а закончится все ужином с танцами на Конюшенном дворе. Торт заказан придворному повару.
Виктор молчал. Фабиан выбрал дорогу, и повлиять на его решение Виктор был не в силах.
– Не волнуйся, – сказал Фабиан. – Я поговорю с ней завтра и расскажу все как есть, и пусть она решает. В конце концов, это же возможно – состоять в браке и встречаться с кем-то еще. В высшем свете такое бывает. От гомофилии никто ведь не застрахован, не так ли? Такое решение вполне приемлемо.
Он стоял к Виктору спиной, но он видел его отражение в оконном стекле: лицо не выражало ровным счетом ничего, как у древнего старика.
В конце апреля того же года Яан Туглас покинул Швецию. Решение не было неожиданным. Несколько месяцев назад в Эстонии умерла его мать. Единственное, что удерживало его в Стокгольме, – надежда, что она наконец решится к нему переехать. Теперь все решилось само собой, а с той стороны океана следовали все более настойчивые предложения. Известная антикварная фирма «Роусвелл и Сакс» с головной конторой в Нью-Йорке уже много лет соблазняла Яана работать на них. Теперь причин для отказа не было, а согласие позволит ему увеличить годовой доход как минимум втрое. Он предложил Виктору возглавить его фирму.
– Кто-то же должен работать и на этих градусах северной широты, – сказал он. – Иначе кто будет отвечать за искалеченных Хиллестрёмов или устанавливать подлинность Ульрики Паш?
Разговор происходил в кабинетике на втором этаже мастерской в Пеликаньем переулке. Они сидели на старом кожаном диване, положив ноги на стол, и попивали чай.
– Часть библиотеки я наверняка увезу, – сказал Туглас, – и кое-какой инструмент тоже. Я уже заказал контейнер в Вертахамн. Все, что остается, – твое. Я говорил с домовладельцем – он просто перепишет контракт на тебя. Но до отъезда мы должны решить кое-какие бюрократические мелочи.
– Я не уверен, что дело пойдет. Как-никак, а клиентов сюда привлекало твое реноме…
– Не надо скромничать, Виктор. Заказы расписаны до Рождества, и, насколько я понимаю, тебя ожидают несколько заказов за границей. Два новых Кройера уже в дороге, и ты, как новый главный эксперт, должен их оценить. Кстати, насчет этого этюда Пило в Копенгагене – ты был прав. Это подделка. Они взяли пробы красок, часть из них так же современны, как мы с тобой. Вчера пришло письмо с благодарностью выдающемуся шведскому эксперту. Твоя слава растет и будет расти. – Он отставил стакан с чаем и посмотрел на него очень серьезно: – Не знаю, чем ты занимался во время войны, Виктор, но что-то подсказывает мне, что ты очень хорошо знаком с фальсификацией…
– Я служил в британском флоте…
– …а потом был в плену. Эту историю я слышал много раз. Ты ее и во сне пробормочешь, если понадобится.
– Я стараюсь забыть эти годы…
– Я знаю, Виктор. Это было тяжелое время для всех, кроме шведов… Кстати, ты видишься еще со своим финско-шведским миллионером?
– С Фабианом?
– Да…
Виктор не знал, куда клонит Яан, поэтому предпочел промолчать.
– Я не лезу в твои дела. Люди влюбляются, в кого хотят. Но в таком небольшом городе, как Стокгольм, это может повлечь за собой трудности… И неприятности, а мне бы этого не хотелось. Может, поедешь со мной?
– В Нью-Йорк?
– Это гигантский город, там найдется место для любого. Там не лезут в дела друг друга, как здесь. Думаю, мне нетрудно будет уговорить нового работодателя, что нам необходим еще один выдающийся реставратор. Там у тебя будет работа, о которой здесь ты даже мечтать не можешь… Подумай: реставрировать Рембрандта для Гуггенхайма.
Виктор покачал головой.
– Большое спасибо, – сказал он, – но это невозможно. Во всяком случае, сейчас.
– Как хочешь. Но имей в виду – предложение остается в силе. Если передумаешь, дай знать.
Он слабо улыбнулся и подлил Виктору чаю. Он знал, думал Виктор, он все знал с самого начала, но был настолько деликатен, что не сказал ни слова… и, в отличие от всего остального мира, не считает себя вправе осуждать…
Через два дня после этого знаменательного разговора Фабиан исповедался своей невесте. Потом он рассказал Виктору, как все было. Он пригласил ее на прогулку на Юргорден, они пообедали на постоялом дворе Уллы Винблада, и после этого, сидя на скамейке неподалеку от виллы Кройгеров, он признался ей во всем. Фабиан не мог вспомнить, что именно и в каких словах он говорил, но, по-видимому, это не играло никакой роли. Она была совершенно уничтожена.
– Она несколько раз ударила меня по лицу, – рассказывал он Виктору, у которого было ощущение, что мир вокруг них разваливается на куски. – Знаешь, мне тогда казалось, что лучше бы я покончил с собой, чем причинил ей такую боль…
Она не сказала ни слова. Только ударила его несколько раз, заплакала и ушла… Потом из полицейских допросов выяснилось, что она пошла в его квартиру, открыла своим ключом, прошла в ванную, заперлась и выпила содержимое всех пузырьков и баночек с лекарствами, какие только нашла в аптечном шкафу. Потом попыталась перерезать артерию на запястье бритвой Фабиана, но рука дрогнула, от боли она потеряла равновесие и упала, уронив при этом зеркало. Служанка услышала шум, прибежала, и, к счастью, ей удалось взломать дверь в ванную.
Через три дня Эрику перевели в пансионат под Уппсалой, продолжая накачивать успокоительными препаратами. Фабиана без конца допрашивали, сначала в полиции, а потом еще более пристрастно, хотя и менее формально, в адвокатской конторе на Эстермальме, где по просьбе семейства Кройгер пытались установить, что же случилось. Все выплыло на поверхность. Его отец, лесной барон, прилетел на личном одномоторном самолете из Тампере, попав по пути в грозу под Оландом. Он отменил важнейшую встречу со своим североамериканским агентом, чтобы наставить на путь истинный своего непутевого сына. Главы семейств собрали кризисное совещание. Жены прибыли чуть позже более традиционными средствами передвижения – они тоже участвовали в совещании. Свадебные открытки уничтожили в специальной мельнице в адвокатской фирме Кройгера. От предварительно напечатанного меню остался только ворох разноцветного конфетти.
За это время Виктор видел Фабиана один-единственный раз, и то очень коротко. Фабиан в двух словах рассказал, что случилось, – он спешил на очередную нахлобучку. Через неделю в мастерскую в Пеликаньем переулке пришла телеграмма. Туглас уже паковал последний чемодан. Некий Петри Ульссон требовал немедленной встречи с Виктором Кунцельманном с глазу на глаз в ресторане в Старом городе.
Полный недобрых предчувствий, Виктор направился туда. Отец Фабиана выглядел точно так, как он себе и воображал: потный, небритый, с карикатурно огромной, наполовину изжеванной сигарой, похожей на толстый коричневый палец. Он заказал два кофе и ткнул в сторону отдаленного столика.
– Я просто хочу тебя предупредить, – сказал Петри Ульссон преувеличенно дружелюбно, – не вздумай даже пытаться когда-нибудь встретиться с моим сыном.
Он с отвращением посмотрел на чашку кофе и перевел глаза на Виктора. Во взгляде его читалось удивление и недоверие.
– Если ты заговоришь с ним, или пошлешь открытку, или позвонишь по телефону, твоя жизнь кончена. Вот и все, что я хотел сказать… Нет, не все. Вот еще что: на твоем месте я бы сидел дома. Сейчас такие времена… мало ли что может случиться.
Он видел Фабиана еще раз, за пару дней перед Пасхой, ровно через год после их первого свидания. Виктор стоял перед крытым рынком на Нюбругатан и видел, как Фабиан со своими родителями садится в такси на другой стороне Эстермальмской площади. Машина медленно тронулась по направлению к Страндвеген, сквозь заднее стекло смутно угадывалось лицо его любимого… он сидел на заднем сиденье посередине, на голову выше своих родителей. Тогда он еще этого не знал, но это был последний раз, когда он видел Фабиана.