– Как тебе удалось… – Он не закончил вопроса – у него перехватило дыхание.
– Кое-какие знания о связующих… Надо знать, какие масла использовал тот или иной мастер – холодного отжима, горячего отжима, отбеленные, очищенные, кипяченые, сгущенные… Любой более или менее талантливый идиот может скопировать мотив, а вот правильный свет найти трудно…
На одной из работ, почти миниатюре, была изображена мартышка с каким-то врожденным уродством – у Эренштраля определенно была слабость к тератологии[165]. Другая – вариант портрета охотника, того самого, с которого он начал, но в большем формате и с более темным задним планом. В этой работе ясно читалось влияние учителя Эренштраля Пьетро да Кортона. Третье полотно, среднего размера, с искусно вплетенными аллегорическими мотивами, изображало чернокожего всадника на белом коне.
– Он похож на рядового Джесси Вильсона… – Георг от удивления прикусил губу, – какое странное совпадение.
– Если посмотришь внимательней, он похож на Морица. Хороший портрет без модели написать невозможно. Знаешь, мне кажется, ты неравнодушен к каким-то чертам в человеке, а цвет кожи значения не имеет.
Георг осторожно дотронулся до портрета и тут же отдернул руку, словно испугался повредить бесценное произведение искусства.
– Я написал его на старом дереве, – задумчиво сказал Виктор. – Загрунтовал трубочной глиной и казеином. Связующее вещество – желток с древесным соком инжира. Глянцевые краски – насыщенные воском клей и щелочь… Первый грунт темно-зеленый, а телесный цвет получился из смеси свинцовых белил и охры. Посмотри, самые глубокие тени лежат по краям, поэтому грунт просвечивает и создается впечатление трехмерности. Брови, зрачки, морщинки – caput mortuum[166], причем только в поверхностном слое. Одежда написана раньше тела, ради глубины. Особенно я доволен восковкой. Кожа на углах настоящая, семнадцатого века, гвозди тоже. Беда только в том, что эту картину за Эренштраля не продашь.
– Почему?
Вид у Виктора был, как у нашкодившего школьника.
– Я чересчур увлекся работой, если можно так сказать. Вдруг сообразил, что ушел далековато от Эренштраля…
– Кто же мог бы это написать?
– Со всей скромностью… обрати внимание на шкалу серого, на светотень… может быть, Караваджо? Я уже думал об этом – нет, это не Караваджо, это я сам.
Вскоре произошло событие, немало повлиявшее на их будущее. Некий доктор Рюландер из Государственной антикварной комиссии попросил Виктора к нему зайти. По телефону он предупредил, что дело весьма и весьма необычное и разговор возможен только с глазу на глаз.
Виктор, не откладывая, взял такси и поехал в контору Рюландера в Васастане. Он догадывался, о чем пойдет речь. Фамилия Рюландера была ему известна – тот возглавлял группу экспертов, получивших задание разработать новые методы выявления фальшивок.
– Хочу, чтобы вы посмотрели на картину, приписываемую Рубенсу, – сказал Рюландер, пока они, стоя на улице, ждали его персональную машину с личным шофером. – Некий зарубежный эксперт утверждает, что это подделка, но я не так уверен. Полотно находится в государственном владении с восемнадцатого века, и никто никогда никаких сомнений не высказывал.
Они поехали куда-то на запад – как догадался Виктор, адрес был засекречен.
– Вы оказались правы, Кунцельманн, насчет подделки Пило в Копенгагене. И Хольмстрём рассказывал мне историю с Менцелем – как вы отсоветовали ему покупать картину. Надеюсь, ваш критический взгляд поможет нам и в этом случае.
Водитель свернул в какую-то промышленную зону в северном пригороде Стокгольма. В двух подземных этажах хранились самые драгоценные национальные сокровища.
– Речь идет о небольшой работе, – сказал Рюландер, пока они шли по асфальтированному двору. – Было бы интересно услышать еще одно мнение, прежде чем мы приступим к химическому анализу.
Он показал пропуск, и они спустились на лифте в подвальное помещение. Картины хранились в пожаробезопасных подземных запасниках, специально выстроенных для тех произведений искусства, которые по каким-то причинам не выставлены в музеях. Отличный случай узнать, как работает Рюландер и его компания, подумал Виктор.
В хранилище, где была к тому же хорошо оборудованная мастерская, их уже ожидала группа экспертов. Ему показали Рубенса, чья подлинность была под вопросом – довольно банальный натюрморт, хотя возраст никаких сомнений не вызывал.
– Какие пробы уже сделаны? – спросил Рюландер.
– Пока ничего особенного, – сказал один из реставраторов. – Рентген подмалевка… Как будто все в порядке.
– А пробы на возраст?
– Нам не хочется трогать краску на работе, которую мы считаем подлинной.
Здесь же присутствовал и независимый эксперт из Голландии, облаченный в лабораторный халат. Он по-немецки изложил свои соображения. У голландца вызывал сомнения стиль, использование пергаментного клея и промежуточного лака.
– Это мне ни о чем не говорит, – сказал Рюландер.
– А должно бы, – возразил голландец, – потому что здесь поверхностный слой – сандарак[167], а Рубенс его избегал.
– А рама из какого дерева?
– Красное дерево. Это еще одна проблема. Рубенс использовал обычно розовый бук или дуб. Он не особенно доверял колониальным породам.
Пожилой реставратор, чье имя Виктор не расслышал, перенес картину на рабочий стол и включил лабораторную лампу.
– Браковать они мастера, – произнес он сварливо. – Несколько лет назад они чуть не зарезали нам еще одну работу Рубенса. Подозревали фальшивку той же эпохи. Химическое исследование показало, что это подлинник, но мы лишились почти десяти квадратных сантиметров холста… Очень уж не хочется повторять ошибку. Пожалуйста, подойдите поближе, Кунцельманн. Нам нужен ваш голос в хоре.
Виктор не стал долго рассматривать картину – он уже знал, что скажет.
– Я займу промежуточную позицию. Не буду вдаваться ни в ту, ни в другую крайность, – сказал он. – Картина может оказаться подлинной, но может быть и ловкой подделкой, если это слово вообще применимо к тому времени. Возможно, она написана небезызвестным Яном Питерсом. Меня не удивит, что работа написана в Антверпене по заказу одного английского дельца. Господам, разумеется, известно про английских торговцев картинами, которые в семнадцатом веке заказывали в голландских мастерских подделки. Если вам кажется варварством брать пробы красок и смол, предлагаю послать детальные фотографии в институт Курто, у них большой опыт по этой части.
Так и поступили. Через месяц из Лондона пришел сертификат, подтверждающий точку зрения голландца: с девяностопроцентной уверенностью речь идет о подделке Рубенса, выполненной второразрядным фламандским художником по заказу известного проходимца Готфрида Келльнера.
Последние недели лета Виктор и Георг посвятили созданию достоверного провинанса для трех картин Эренштраля, которые скоро должны были покинуть Швецию. В мастерской нашлись все нужные им образцы. Они подделали сертификат подлинности и клейма коллекционеров девятнадцатого века, разыскали квитанцию об оплате столетней давности. Чем ближе они приближались к современности, тем труднее и кропотливее становилась работа – увеличивался риск разоблачения. Но благодаря войне, так щедро уничтожавшей людей и их собственность, подписи и справки, им в конце концов удалось состряпать вполне правдоподобную генеалогию – она простиралась от шведского дворянского, ныне вымершего, рода до Прибалтики. Последним владельцем картин был берлинский торговец произведениями искусства, некий Роберт Броннен, приобретший их у отбывающего в Канаду начинать новую жизнь эстонского беженца.
Виктор еще раз прошелся по картинам, вернее, даже не по самим картинам, а по рамам. Им удалось, правда задорого, купить подлинные барочные рамы у антиквара в Кларе. Виктор взял в руки оставленный Тугласом старинный рубанок и постарался, чтобы на дереве остались следы, словно бы средневековый мастер, отстругивающий раму, слегка снебрежничал. Закончив, он взял картины и прислонил их к стене напротив окна. Холсты буквально купались в ярком августовском свете.
Совершенство – вот единственное слово, которое приходило ему в голову. Не было ни одного слабого пункта, ни одной детали, могущей вызвать хоть какие-то подозрения экспертов, если, конечно, не принимать во внимание факт, что вновь открытые работы старых мастеров сами по себе подозрительны.
Он поднялся на второй этаж. Георг, в плаще, с незажженной сигариллой в углу рта, стоял над огромным чемоданом.
– Глянь-ка! – сказал он, наклонился и приподнял дно чемодана. – Двойное дно. Потайное отделение для наших вновь открытых шедевров. Мы же не хотим декларировать их на таможне, или как? Рамы мы отправим багажом, но не картины же! Дотошные таможенники обязательно начнут придираться. Билеты на поезд заказаны. Едем завтра экспрессом на Мальмё, а оттуда – в Берлин. Послезавтра в семь часов ты проснешься на своей родине.
– А как быть с моим инструментом?
– Возьми все, что нужно. Мы снимем ателье, и тебе никто не будет мешать, пока не соберем достойную коллекцию. Думаю, пробудем в Берлине всю осень.
Прошло больше десяти лет, как Виктор последний раз был в Берлине. Странно, но он не чувствовал никакого волнения, никакой тоски, вообще ничего – разве что смутное беспокойство. Единственное, чего он боялся, – воспоминаний.
– Пока поживешь в моей конторе на Фазаненштрассе. Покажется тесно, переедешь к Ковальски, они знают, что ты приезжаешь.
Организационные вопросы Виктор предоставил Георгу, поскольку во всем, что касается планирования и организации, компаньон был на голову выше его. Если бы понадобилось, Георг запросто сумел бы скоординировать крупную армейскую операцию… Итак, снова в Берлине, и снова все как раньше. Они будут продавать скандинавских художников в Германии. Они будут «находить» немецкие раритеты и продавать их в Скандинавию. Виктор продолжит работать как реставратор и эксперт – они не могут позволить себе отказаться от преимущес