На третьем этаже чудом уцелевшего в войну здания начала века красовалась латунная табличка с логотипом аукциона «Адлерсфельд». Дверь открыл господин Полянски, директор вновь открытого аукциона в Западном Берлине, – красивый молодой человек с прической а-ля Рудольф Валентино и немного женственными манерами.
– Визит господина Ульссона для нас большая честь, – произнес он. – Так же, как и господина Броннена, с кем я до сих пор не имел чести быть лично знакомым. А кто же эта очаровательная молодая дама?
– Фрекен Нюберг, – представилась секретарша и осеклась, перехватив свирепый взгляд директора.
– Очень и очень приятно! – Полянски поцеловал ей руку. – Для нас крайне необычно, что заказчики желают посетить аукцион в частном порядке, и еще более необычно, что мы идем им навстречу. Как правило, мы посылаем нашим почтенным клиентам подробный каталог. Но господин Броннен был настолько любезен, что позвонил и дал себе труд рассказать, что господин Ульссон очень занятый человек, что вы приехали издалека, et cetera, et cetera… К тому же, как сказал наш высокоуважаемый коллега, вы точно знаете, что хотите… Прошу вас, прошу, входите.
Речь господина Полянски псевдоаристократической вычурностью напоминала геральдический щит его же фирмы (хотя более внимательный слух уловил бы в нем откровенно приказчицкую приторность). Господина Полянски на самом деле звали Виланд Рот. Он зарабатывал на жизнь как артист в варьете для мужчин на Винтерфельдтплац. Работа гомосексуального артиста в Западном Берлине не принадлежала к числу высокооплачиваемых, поэтому за приличный гонорар он был готов на любой заработок. К тому же Рот был активистом, он неустанно боролся против распространенной в обществе гомофобии, поэтому когда его знакомый (а также, будем честными, любовник на одну ночь) Роберт Броннен рассказал ему о миллионере, которого они собираются облапошить, он с удовольствием согласился, чувствуя себя еще и борцом за правое дело.
Все более и более вдохновляясь, он пригласил общество в зал, который в обычной жизни служил Виктору Кунцельманну берлинским ателье.
– Наши дороги с господином Бронненом, если не считать приятного телефонного разговора, доселе не пересекались, – сказал господин Полянски, предлагая директору сигарету. – Но реноме фирмы «Братья Броннен» вызывает огромное уважение, так что я не мог не пойти ему навстречу. А вы, господин Ульссон, насколько я понимаю, известный в Европе коллекционер. Если не ошибаюсь, особый предмет ваших интересов составляет скандинавская живопись времен барокко?
– У господина Ульссона очень мало времени, – сказал Роберт Броннен с еле заметной нервозностью.
– Да-да, я понимаю… Конечно, конечно… Время – деньги. В таком случае мы без всяких предисловий предложим господину директору взглянуть на наши раритеты.
На входе в зал их окинул подозрительным взглядом чернокожий военный в парадной форме американской армии. Директор Ульссон понял, что аукцион придает очень большое значение безопасности – это произвело на него впечатление, значит, речь идет и в самом деле о больших ценностях. На латунной бляхе, украшающей левый нагрудный карман охранника, он прочитал имя: «Вильсон».
– Мы нанимаем охрану с почасовой оплатой, – объяснил Полянски, приглашая гостей в зал, – не доверяем, знаете ли, обычным охранным бюро. А американские мальчики рады каждой марке. Вильсон дежурит эту неделю. У нас за последнее время собралось много бесценных работ…
Они вошли в помещение, напоминающее склад. К разгораживающей комнату ширме были прислонены несколько предназначенных для аукциона картин, оставленных анонимным, но очень и очень состоятельным владельцем. Петри Ульссон сразу отметил, что обратные стороны картин были усеяны различными сертификатами и наклейками. Это его успокоило, но он попросил поскорее показать сами картины.
– Когда у вас аукцион? – спросил он, оглядываясь.
– Точная дата – уверен, что господин Броннен вас уже информировал, – еще не определена. Картины все еще приносят. «Адлерсфельд» в Берлине всего год. Наше основное предприятие, как вам наверняка известно, в Мюнхене. Здесь у нас пока еще нечто вроде испытательного срока.
– Но вы ведь ничего не будете иметь против, если я кому-то поручу участвовать в аукционе от моего имени?
– Естественно, если вы сами не имеете возможности присутствовать.
– Я уже рассказал господину Полянски о ваших пожеланиях, – вставил продавец картин Броннен, – и вы может участвовать в аукционе анонимно.
Петри Ульссон довольно разглядывал поставленную перед ним картину. Он отмахнулся:
– За каким чертом мне толкаться на этом аукционе, где я никого не знаю? Да еще в чужом городе. Оставлю представителя. Я знаю сумму, которую готов заплатить, и могу назвать ее прямо сейчас. Главное, я посмотрел картины.
Он не мог оторваться от полотна под названием «Охотник с собакой». Согласно проспекту, работа была написана Эренштралем в 1672 году. На фоне ателье художника, хорошо знакомого Ульссону из книг и альбомов, стоит охотник с собакой, закаленный лесной жизнью, загорелый и мускулистый… странный, словно испытующий взгляд, направленный прямо в душу зрителя. Богатая, типичная для барокко палитра, глубокие тени, чистые краски. Масса аллегорических деталей… директор понимал далеко не все, но сообразил, сколько часов провел художник за работой. Наверняка в свое время картину заказал очень состоятельный и очень искушенный человек.
– Картину недавно реставрировали, – сказал Полянски, соорудив мину знатока – на взгляд Броннена, довольно-таки пародийную. – Полотно было слегка повреждено, а на обратной стороне нашли следы пенициллина… Взгляните, на раме до сих пор видны ходы термитов и след старинного рубанка…
– Реставратор отлично поработал! Я давно мечтал иметь такую штуковину, – сказал заметно тронутый директор Ульссон. – Но на скандинавском рынке предложение почти исчезло…
– И на континентальном то же самое! Мы посоветовали владельцу обратиться в «Буковскис» в Стокгольме или в «Брун Расмуссен» в Копенгагене, возможно, там бы он получил больше, но в данном случае мы имеем дело с эксцентриком или, хотя это слово в нынешние времена вовсе нас, немцев, не украшает, с патриотом. Эренштраль же в равной степени немец и швед. Я думаю, владелец картины будет рад, что картина ушла к вам, если, конечно, вы выиграете аукцион.
За ширмой, наверное, реставрационная мастерская, решил директор. На столе лежат инструменты… все, как на любом аукционе, что в Стокгольме, что в Хельсинки.
– И какая исходная цена? – спросил он.
– Сто тысяч марок.
– Серьезная сумма.
– Не для работы такого качества и значения.
Господин Полянски, олицетворенное спокойствие, протянул директору газету с фотографией похожей картины.
– Вариант той же картины, только поменьше, в прошлом году продан коллекционеру в Гамбурге, – сказал он. – Тут кое-что написано, если господин Ульссон пожелает прочесть. Известный искусствовед пишет о работе, причем, знаете ли, очень и очень лирично… Впрочем, если вам начальная цена кажется слишком высокой, мы можем предложить другие объекты… Взгляните вот на это панно… Могу раскрыть секрет – неподписанная работа итальянского барокко. Начальная цена ниже. Опять же, это желание нашего эксцентричного коллекционера, оценивать картины, не входит в круг наших обязанностей. Если бы не профессиональная этика, знаете ли, я сам бы поучаствовал в аукционе… Это панно может оказаться очень ценным… все зависит от экспертизы – возможно или невозможно установить имя автора.
Панно, о котором говорил Полянски, стояло у противоположной стены. На нем был изображен чернокожий всадник на белом коне. Резкие контрасты, фон – исключительно различные оттенки серого. Забавно – всадник на картине чем-то напоминал американского охранника в прихожей.
– И кто же автор?
– Возможно, Караваджо.
У директора Ульссона, человека, привыкшего держать свои чувства в узде, отвалилась челюсть. К счастью, ни он, ни его секретарша не заметили свирепого взгляда, которым Роберт Броннен наградил Виланда Рота. Ты заигрался, говорил этот взгляд, ты перешел границы правдоподобия.
Петри Ульссон с его наблюдательностью, может быть, и перехватил бы этот взгляд, но именно в этот момент он посмотрел на часы.
– Я полностью удовлетворен, – сказал он. – Я заинтересован картиной и оставляю заочный бид[172]. А теперь, может быть, господин Броннен покажет нам дорогу в наш отель? Фрекен Нюберг и я уже проголодались…
В тот же вечер вся история была в подробностях пересказана Виктору. Тот умирал от хохота, пока Георг описывал ему, как замер от восторга перед его фальшивкой Петри Ульссон, как удивительно правдоподобен был Джесси Вильсон в роли охранника, как виртуозно играл Виланд Рот. В результате директор взял наживку, можно сказать, взаглот. Дело даже не в символической мести всем, кто меня ненавидит, подумал Виктор. Если бы это была только месть, в его жизни были и другие, кто заслужил эту месть еще в большей степени. Каким-то странным образом смысл этой истории составляла также и любовь. Вернее сказать, преданная любовь. Преданная Фабианом Ульссоном любовь… и, вынужден был признаться он, преданная им самим любовь к искусству.
В назначенный день Петри Ульссон позвонил по телефону, зарегистрированному за аукционом «Адлерсфельд». Ателье доживало последние дни, контракт, заключенный на вымышленные имена, закончился. По причинам, никак от Петри Ульссона не зависящим, отныне Виктору предстояло работать только в Стокгольме.
Трубку взял артист варьете Виланд Рот и сообщил, преодолевая потрескивание и шум международной связи, что аукцион закончился.
– Поздравляю, Эренштраль ваш, – сказал он. – Вы оставили исключительно верный бид, разница с исходной ценой не более пяти тысяч…
Итак, Петри Ульссон, к своему облегчению, приобрел картину Эренштраля «Охотник с собакой», но ранее неизвестное панно, принадлежащее, возможно, кисти Караваджо, ему не досталось. Такое развитие событий, по мнению Виктора, должно было укрепить уверенность Ульссона, что он участвовал в самом настоящем аукционе. Ульссон, разумеется, высказал свое недовольство, но что мы могли сделать, разъяснил ему господин Полянски, анонимный покупатель набавлял каждый раз по десять тысяч, и, похоже, ресурсы его были неисчерпаемы.