Они иногда после школы брали велосипеды и ехали к отцу в его ателье на берегу. Ему было тринадцать, Жанетт на два года моложе. Должно быть, это был один из таких случаев… Картина представляла собравшееся вокруг обеденного стола семейство. Отец и дети напоминали оборотней, мать выглядела совершенно нормально.
– Об авторе известно не так много, – сказал Виктор, серьезно глядя на детей. – Мы знаем только, что это была женщина… – Тут его взгляд задержался на Жанетт, может быть, как сейчас решил Иоаким, он тогда подумал о ее будущем. – Она работала в Болонье в начале семнадцатого века… А этого волосатого дядьку звали Петер Гонзалес. Он родился на Канарских островах в середине шестнадцатого века. Суеверные люди считали, что он не настоящий человек, а помесь человека и зверя. Он стал показывать себя за деньги. Потом женился, появились дети…
Никто не знает, как любая мелочь, деталь, миг, сиюминутная подробность может повлиять на будущее. Иоаким тогда, глядя на бородатых детишек, ощущал легкую брезгливость. Что-то в картине наводило его на мысли о них самих. Мать на картине выглядела совершенно нормально, но именно поэтому она получилась не такой живой, как остальные, напоминала восковую фигуру. Вот тут-то, пришло ему в голову сейчас, спустя почти три десятилетия, и зарыта собака: нормальная, – и вследствие своей нормальности ненормальная женщина на портрете олицетворяла его мать. Не случайно Виктор сделал копию именно этого сюжета (о подделке говорить нельзя, он не собирался ее продавать). Он создал символический семейный портрет: картина представляла их самих.
Иоаким прекрасно помнил, что в отличие от него сестра была совершенно очарована работой. Она, должно быть, тоже подумала, что это их семейный автопортрет… неужели она поняла, что Виктор поставил перед ними символическое зеркало? Для Иоакима эта история никаких последствий не имела – он искусством особенно не интересовался и жил своей, совершенно иной жизнью. Он никогда не собирался идти по стопам своего отца.
Осенью 2006 года Иоаким попытался восстановить странную биографию своего отца. Потом по частям и под псевдонимом он опубликовал ее на «bloggportalen.se». Он писал о детском католическом приюте в двадцатые годы, о том, как отец подделывал марки и автографы в тридцатые, попытался реконструировать годы, проведенные отцом в нацистском концлагере. Последнее оказалось самым трудным. Разумеется, об «Операции „Андреас“» и главном лагере в Заксенхаузене было довольно много написано (говорили даже, что в Австрии сняли фильм на этот сюжет), но о лагере в Хавеланде он ничего не нашел. Даже профессиональный историк, приятель его свояка Эрланда Рооса, ничем не мог ему помочь, несмотря на глубокий архивный поиск. Иоаким уже начал сомневаться в правдивости рассказа Георга Хамана. Может быть, старик просто ему соврал? Вполне возможно, он же был профессиональным мошенником, и ложь входила в его арсенал совершенно естественно.
Зато ему удалось много узнать о своей матери.
Аста Элла Симоне Берглунд скончалась осенью 1967 года, вскоре после рождения Жанетт. Ей было только тридцать девять лет. Если верить фалькенбергским архивам, в графе «место проживания» был записан адрес Виктора, но, скорее всего, если вспомнить, какой жизнью она жила, она там почти не бывала. Их мать была тяжелой наркоманкой, злоупотребляла барбитуратами и морфием. В результате у нее развился цирроз печени. Она и погибла от прогрессирующей печеночной недостаточности.
Георг Хаман рассказывал, что Виктор и Аста были знакомы очень давно, временами теряли всякую связь, но вновь нашли друг друга в начале шестидесятых. Когда после года работы в Галерее Колнагиса в Лондоне он вернулся в Стокгольм, она неожиданно объявилась в его мастерской в Пеликаньем переулке и попросилась переночевать. Стояла зима. У Асты вообще не было крыши над головой, и Виктор предложил ей остаться.
Они заключили своего рода пакт: Виктор обещает содержать ее, а она обещает родить ему детей. Хотя «пакт» вряд ли подходящее слово – у них не было выбора. Оба понимали: что-то в их жизни должно быть настоящим, что-то должно быть окончательной, ничем не опровергаемой истиной. Таким светлым пятном для него были дети. Со временем между ними даже возникло чувство, две одинокие души потянулись друг к другу со страстью отчаяния… они просто-напросто полюбили друг друга – далеко за пределами тесных рамок секса.
Аста пыталась бороться со своей зависимостью до самого конца. Виктор старался помочь ей, находил места в редких в то время лечебницах, водил ее к врачам и психологам, ездил с ней в Копенгаген, где в то время начинали, пока еще в порядке эксперимента, лечение метадоном. Чтобы изолировать ее от пагубного окружения, они даже переехали в Фалькенберг.
В 1964 году они решили провести отпуск в этом маленьком городке на западном побережье. Они сняли виллу на Клиттервеген, совсем близко к набережной Скреа. Асте надо было отдохнуть после тяжелого периода наркотического запоя. Виктор познакомился с местным продавцом картин и начал с ним работать. Через несколько лет антиквар уехал из города (ни Иоаким, ни Жанетт его не помнили). Виктор к тому времени уже твердо решил уехать из Стокгольма – ради Асты.
После вторых родов она опять сорвалась. Ее пытались лечить в Фалькенберге и Хальмстаде, но она сбежала в Стокгольм, где опять попала в мир наркоманов, бездомных и проституток, в мир, которого в «шведском народном доме» официально не существовало. Виктор оставил детей на няньку и помчался ее искать. У него по-прежнему были крупные поручения от музеев. Днем он работал, а по ночам искал Асту. С упрямством отчаяния он бродил по местам, куда в нормальных условиях не ступил бы ногой. В конце концов он нашел ее и первым же поездом увез в Фалькенберг.
Несмотря на скудость биографического материала, Иоакиму удалось кое-как восстановить этот период жизни родителей. Иногда он заполнял пробелы в пунктирном рассказе Георга Хамана об этом времени догадками – и, как оказалось, ни разу не промахнулся. Он с болью осознал, что о новорожденных Иоакиме и Жанетт заботился именно Виктор – мать их была на это просто-напросто не способна.
Перед Рождеством 2006 года он попытался найти семью Асты в Финляндии. Это оказалось нелегко – ее родители и старшая сестра давным-давно умерли. Единственным живым родственником оказался кузен, он по-прежнему жил в Васе. Они обменялись несколькими сухими письмами, которые помогли Виктору восстановить некоторые детали, но чем больше он узнавал о матери, тем грустнее ему становилось при мысли об этой фактически чужой женщине. О ней никто не помнил и не хотел вспоминать. Кузен матери рассказал, что родители пожелали похоронить ее в Финляндии, и Виктор не возражал. А вот ответ на вопрос, почему родители матери не общались со своими внуками, его немало удивил: оказывается, не позволил Виктор. Может быть, ему мешало то, что он прожил всю свою жизнь во лжи, но не исключено, что на него повлияла примитивная теория в детской психологии, свойственная той эпохе: он посчитал, что для них будет лучше, если они забудут все, что касается их матери.
В феврале 2007 года Иоакиму удалось продать две статьи о необычной судьбе своего отца в одну из самых крупных газет – имена, правда, были вымышленными, чтобы не навредить никому из живых участников этой истории. Ему словно бы хотелось примирить Виктора с последующими поколениями – он писал, каким блистательным реставратором был его отец, как он спас множество бесценных произведений – спас гораздо больше, чем сфальсифицировал. Вскоре он добавил последний отрывок в свой блог и закрыл его навсегда. У него не было на это времени – к нему пришла любовь.
Как раз тогда, когда Королевство Швеция праздновало трехсотлетие великого Карла Линнея, когда опыление, взаимоотношения пчелок с цветочками и другие детали системы размножения находились в центре внимания общественности, Иоаким нашел свою будущую жену, Карин Леандер.
Тридцатидвухлетняя аспирантка с кафедры психологии поместила объявление на сайте знакомств еще перед Новым годом, но никто из откликнувшихся ее не заинтересовал. Последним в ее электронной почте вынырнул некий Йокке Кунцельманн – со всей энергией поправившегося после тяжелой болезни человека и со ссылкой на интересный блог о своем отце. Иоакиму понравилось, как она представила себя – с этакой интеллектуальной самоиронией, но не в последнюю очередь его заинтересовала и приложенная фотография. После недели интенсивной электронной переписки они встретились в ресторане «Пеликан» – пили кофе и болтали до самого закрытия. Карин Леандер, как он понял в тот же вечер, и была женщиной его мечты: умная, красивая, без невротических комплексов и со странным, почти телепатическим пониманием первоисточников его жовиальности. Ему удалось обуздать свои рефлексы и не делать попыток сразу затащить ее в постель – да это вряд ли бы и удалось.
Карин была сдержанна, и сдержанность эта была гармоничной: она берегла свое тело и берегла свою душу – удивительный психический баланс. Прямая противоположность Иоакиму, который годами трудился над девальвацией любого намека на самоуважение и выставлял интимнейшие чувства на аукцион – кто меньше предложит… Весной они встречались почти ежедневно и по нескольку раз в день звонили друг другу. Он все реже давал волю своим порнографическим наклонностям, все реже посещал «youporn.com» или бродил в бесконечных пространствах киберкосмоса в поисках голых женских тел.
Только в мае он впервые остался у нее на ночь. Они узнавали друг друга все ближе, все глубже, а главное, Иоаким многое узнал о самом себе.
После разговора с Георгом Хаманом в Берлине он вдруг понял, что жизнь его вышла из под контроля, что если он сейчас же не проведет глубокую ревизию, время будет упущено окончательно. С помощью все того же психотерапевта Эрлинга Момсена, в чьем кресле он теперь сиживал с большой скидкой, за этот год ему удалось достичь своего рода плато, откуда открылся вид на его существование в последние десять – пятнадцать лет. Увиденное не слишком его обрадовало: годы самоистязания и отчаянных попыток самообмана. Легкими толчками (оброненное словцо, заминка, уводящая его на боковую ветку сознания, откуда он мог оценить удручающий рисунок своей жизни) чуть-чуть помогая ему, Эрлинг вернул его к истокам, к прошлому, откуда будущая формула его существования выглядела совсем иначе. Иоаким с каждым днем становился все откровеннее с человеком, имевшим терпение вглядеться в глубины его души – в конце концов, Эрлинг брал деньги не за то, чтобы играть с ним в кошки-мышки, он и в самом деле честно пытался ему помочь. Тем не менее о последних годах жизни Виктора он не рассказывал. Эрлинг Момсен не единожды затевал разговор о рисунках Буше, которые он по-прежнему мечтал приобрести, но Иоаким уклонялся от разговора.