л все его усилия по релаксации.
– Почему вы выбрали своих родителей?
Он вспомнил класс задач в математике, у которых просто нет правильного решения. То есть в контрольной работе правильным ответом является фраза «у этой задачи нет решения». Он начал было рассказывать про генетическую лотерею и возраст, в котором у ребенка начинает развиваться мышление, однако выбирать родителей в этот момент уже восемь лет как поздно. Эльвира перебила его:
– Этого я и боялась. Вы говорите от головы. А нужно от сердца.
Сердце качало кровь. Платон Степанович понял, что про кардиолога шутить не следует, но он искренне не понимал, чего от него ждут. Как он мог выбрать своих родителей, если это они выбрали друг друга задолго до того, как возник эмбрион, из которого он потом и развился? Эльвира смотрела на него, как на недотепу. Наклонив голову, она жалостливо улыбалась.
– Вы смотрите через интеллект. Через весь тот мусор, все те сказки, которые транслируют Биг фарма и ее приспешники ученые. А вы посмотрите сердцем на то, что происходит на самом деле. Отключите мозг.
Смородина закрыл глаза, откинулся в кресле и глубоко вдохнул. Отключение мозга ему не грозило, главное было создать иллюзию, что он доверяет терапевту, как ребенок. Отец… Уважаемый в профессиональных кругах адвокат Степан Смородина… Его родители работали вместе, дома говорили о работе, поэтому к моменту поступления в вуз у него не было только корочки и тех связей, которые образуются в курилке. Его отец был богоборец, он рано потерял зрение едва ли не полностью, но никогда не позволял относиться к себе как к инвалиду, предпочитая драться на равных. Платоша не то чтобы вспоминал его и в свои тридцать, и в сорок. Он его никогда не забывал. Внимание, которое Степан Смородина уделял сыну, было таким же строительным материалом для роста личности, как пища для тела. Свое завидное душевное спокойствие Платон Степанович не воспитывал специально, а просто принял в дар.
– Что вы видите?
– Какие-то пятна. Туман.
– Как это ощущается?
– Как будто меня еще нет. Я лечу через черное облако, и в этот момент в него ударяет молния.
– Редкие люди сразу видят так глубоко.
Пока Эльвира объясняла ему, что он где-то на звездах заключил с родителями контракт на обучение, Смородина думал, что раз уж такая опция предусмотрена, хорошо было бы заодно «выбирать на звездах» порядочных ремонтников и пасечников, которые не добавляют в мед сахар. Но конечно, иллюзия абсолютной власти над миром, которую продавал ему терапевт, была впечатляющей, ошеломляющей. Он как будто сидел на театральном представлении, главным героем которого был он сам.
В ходе сеанса Эльвира выдвигала такие тезисы, что скоро внутренний юрист, налив себе воображаемый бокал красного сухого вина, закинул нога на ногу и начал восхищенно наблюдать за тем, как «лечат лоха». Оказалось, что все в своей жизни Смородина создал сам: построил школу, посадил клиентов. Следуя этой логике, он и метро выкапывал каждый раз, прежде чем в него опуститься. Виноват он, разумеется, тоже всегда был сам. Именно это дарило внутреннему юристу ощущение «шампанского» в крови. Судьи получают образование, разбираются в тонкостях дела, обстоятельствах, тогда как все просто – человек «так поступил, потому что ему это было чем-то выгодно». У энерготерапевта Эльвиры была такая же логика, как у потомственных воров, от которых Смородине доводилось защищать своих клиентов. Преступники всегда шли «забирать свое», а потерпевшие, очевидно, были «тоже в чем-нибудь виноваты». С этим ощущением было гораздо легче грабить.
– Что хорошего для вас в том, чтобы стареть?
Следовало мыслить нелогично.
– Больше инвестирую в индустрию здравоохранения?
– Вы снова включили голову. Вернитесь в сердце. Что хорошего для вас в этом? Чему вы учитесь?
– Стареть?
– Платон Степанович, у меня такое ощущение, что то, что мы сейчас делаем, это для вас какая-то шутка.
– Нет-нет, это сердце закрыто. Биг фарма… зашоренность… Я это чувствую… Не могу отпустить контроль. Что-то похожее ведь было и у вашего мужа? Он открывал вам свое сердце? Как вообще вы жили? Я думаю, что если я послушаю вас, то лучше разберусь в том, как устроен мир, смогу почувствовать вибрации событий.
Так Смородина узнал, что отношения с шашлычником были «обучающими», а фестивалил тот потому, что замещал собой фигуру умершего прадеда Эльвиры, которого отвергла семья. Он был ожесточен душой, поэтому будет воплощаться в этом мире снова и снова, пока «не вычерпает все уроки». Эльвира же «училась принятию» и раскрывала женскую сущность.
«Свои деньги, – думал все это время Смородина. – Только свои деньги дают свободу. И больше ничего». Вслух же он сказал:
– А та женщина, которая звонила в калитку в субботу, когда я был у вас в гостях? Что вы с Оскаром от нее хотели?
Эльвира растерялась.
– Не понимаю, о чем вы.
– Если не ошибаюсь, она спрашивала про наследников Абрамова.
– А! Эта странная женщина. Мне показалось, нездоровая или аферистка, я поэтому ее и не запомнила. Надеялась, наверное, что ей дадут каких-то денег. Ей в любом случае нужен был Оскар, а не я. К нему женщины липнут. Понимаете, все отношения являются обучающими, что-то проявляют в нас. Я пока еще не поняла этот урок. Я ведь тоже всего лишь человек. Очевидно только, что в мою жизнь пытается войти что-то чудесное. И это лишь часть информации.
– Как ее звали?
– Кажется, Татьяна. Она представилась, но я тут же забыла ее имя.
– А телефон вы взяли?
– Нет. Если бы я знала, что вам это может быть интересно, я бы взяла.
– А генералу вы о ней рассказали? Может, это урок для него?
– Конечно. Он тут все держит под контролем. С таким не забалуешь.
И она улыбнулась.
Тося
Приходящая домработница Тося чем-то неуловимо напоминала Эльвиру. Когда Смородина первый раз ее увидел, он подумал, что абрис у них совершенно одинаковый. Обе женщины среднего роста, круглолицые, русые. Другое дело, что Тося была антиухоженной. Волосы Эльвиры блестели, у Тоси напоминали антикварное мочало. Эльвира держала спину прямо и смотрела на домработницу свысока. Тося явно было утомлена поденной работой, у нее были покатые, чуть наклоненные вперед плечи. «А ведь они ровесницы, – пронеслось в голове у Смородины. – Какая разная жизнь. Впрочем, у Эльвиры были все шансы выглядеть еще хуже. Если бы упырь-самокатчик продолжал с ее помощью «обучаться любви», она бы тоже выглядела родной сестрой Кощея Бессмертного».
– Тося, ты снова поставила таз посреди комнаты и ушла! Ставь его там, где моешь. Начала мыть в одном месте, там и мой. Что ты готовишь?
– Борщ поставила. Оладьи овощные, как Оскарушка любит, и котлеты.
Каждый раз, когда Оскар заходил в свою комнату после уборки, ему казалось, что ему купили новую комнату. Пространство становилось как будто шире. Кажется, у этой блеклой женщины был талант к уборке. Она умела группировать предметы так, что они занимали меньше места и их было легко находить. Пыли не было вообще.
Она помнила, что он любил, и иногда, когда Эльвира заказывала что-то совсем другое, готовила отдельно и для Оскара. Он же был человеком, который думал только короткие мысли. Оскар не думал: «Возможно, эта бестолковая женщина сочувствует мне, такой же обслуге, как она» или «Эта преданная женщина влюблена в меня». Он думал: «О, сырнички».
Вазы
На полу в гостиной под портретами шашлычника и Эльвиры стояли две парные синие вазы, декорированные золоченой бронзой. Их торжественный ампирный декор слабо вязался с советской мебелью, кирпичом кладки и одинокой псевдоегипетской колонной. Эстетически воспитанная мышь в этом доме повесилась бы. В музеях Смородина проходил мимо особенно пафосных вещей, но здесь ему стало интересно.
– Сколько примерно они весят?
Эльвира засмеялась.
– Мы к ним не прикасаемся лишний раз. Только пылинки сдуваем. Это же императорский фарфоровый завод, девятнадцатый век. Точно такие же стоят в Эрмитаже. Темно-синий фон имитирует лазурит. Только у нас ажурный декор более упрощенный. За образцы были взяты две уникальные на тот момент вазы, сделанные на Севрском заводе.
– То есть дизайн украли у более успешного бренда?
Эльвира скривилась. Ей доставила неудовольствие эта непосредственная реакция. Смородина подумал, что после тех лет, которые она провела в «уродстве», ее душа лечилась красотой, и поэтому она болезненно воспринимала любое опрощение.
– Вдохновились.
– А потом вдохновился ваш супруг. Напоминают самовары.
– Да, вазы приобрели национальную самоварную форму в результате воздействия таинственного русского духа. Так и в документах на них сказано. А как вы думаете, почему Правдорубов не знаменит? Я посмотрела в интернете, гораздо большую чушь продают на порядок дороже.
– Обычный конъюнктурщик. Как Мылов. Известность в его случае вопрос того, в тусовке он или нет.
Эльвира вздохнула.
– Ну да, все неудачники говорят, что нужны связи. Или связи, деньги и немного удачи.
– Но это правда. Так вы против идеи откупиться от него?
– У меня денег нет. А если вы расскажете это генералу, он застрелит его прямо из наградного пистолета.
– А что это за пейзаж?
На стене висел этюд из разряда таких, которые художники пишут для того, чтобы «разогреть руку».
– Возможно, это Репин. Я думаю, показать еще одному эксперту. Жанна купила мне в подарок.
– А что изображено?
– Цветущая верба.
Эльвира чуть отклонила голову и застыла в восхищении. Смородина тоже застыл. Ему совершенно искренне было непонятно, как человеку могут нравиться одновременно Мылов и Репин.
– Вы знаете, Эльвира, я под большим впечатлением не столько от вашей истории, сколько от вашего характера. Вы вынесли столько несправедливости и при этом совершенно не озлобились.
Она улыбнулась. Смородина продолжил:
– Наверное, это заслуга тех немногих людей, которые вам помогали?