– И давай орать, что там люди кровь проливали, а этот мошенник себе их подвиг присваивает. Грозился наряд вызвать. А мужчина такой… кажется, чем-то командовал. В нем проснулся зверь! Ох, наш зайчик еле жив остался. Ну завидуешь ты гражданским, их мирной жизни да целой психике. Завидуй молча! Теперь, если кто и заикается о походе в тот дом, каждый парикмахер нашего города отвечает: «За две квартиры – да, а если дешевле – стригите его сами». Он ведь в другой раз утащит в милицию. Что, если у него связи? Или оружие? Он-то сумасшедший, ему ничего не будет.
– Вот это да!
– Не говорите! Там такое оказалось осиное гнездо. Дочь сбросила отца с электроскутера. Но… – Тут парикмахерша осмотрелась и начала говорить на полтона ниже: – Вообще, вы знаете, что говорят люди? Что все это постановка. Да. И на самом деле ту каталочку ему купила любовница. А настоящую дочь она придушила еще раньше и сейчас живет в доме вместо нее. Милиции-то нашей дела ни до чего нет, вы же знаете.
На первой странице местной газеты администрация отчитывалась о своих подвигах, потом шли происшествия и заметки, расписание показа кинофильмов единственного кинотеатра и частные объявления. «В новом году дороги станут еще дороже», «Самая живописная смерть Подмосковья» – по заголовкам трудно было понять, работают в газете ироничные или, наоборот, только пробовавшие себя на литературном поприще журналисты. Особенно Смородину заинтересовала фотография большой торжественной лестницы советского периода. У ее подножия виднелось небольшое темное пятнышко. Речь в заметке шла про пожилую женщину с больными ногами, которая оступилась и погибла в результате падения.
Смородина не мог этого объяснить, но он всегда с первых слов понимал, рекламный это текст или нет. Интуиция? Или по стилистике он определял, что автор, хоть и прикидывался независимым обозревателем или простым потребителем, начинал писать подозрительно гладко. В заметке рассказывалось о том, как опасны советские лестницы и как правильно будет разобрать их и построить на месте парка ЖК и торговый центр. «Сколько еще бабок для этого нужно?» – вопрошал автор в финале заметки.
Среди объявлений Смородине бросилось в глаза одно, набранное большими буквами. «ОНА ОДНА ПОНИМАЕТ МЕНЯ. ВСЕ ВРЕМЯ СПАТЬ ХОЧЕТСЯ, НО ПРИТВОРЯЮСЬ БОДРОЙ. ДЕСЯТЬ ЛЕТ КАК ОДИН ДЕНЬ, ДАЖЕ ВСПОМНИТЬ НЕЧЕГО. ПОМНЮ ВСЕ, ВО ВСЕХ ДЕТАЛЯХ. ВСЕ ЭТИ ГОДЫ БОЛЬ ОДНА И ТА ЖЕ. ПРОСЫПАЮСЬ, ОНА ПОЯВЛЯЕТСЯ. И НА ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ». Под ним была черно-белая фотография – женщина примерно пятидесяти лет сидела на скамейке рядом с худенькой девушкой, а к ним тянулся ребенок. Ниже была просьба тем, кто мог что-нибудь «об этом» рассказать, позвонить по указанному номеру телефона. То ли рекламодатель сам не понимал, о чем идет речь, то ли писал роман, то ли в тихом подмосковном городе зарождался новый вид мошенничества.
Вернувшись в дом с колонной, Смородина положил газету при входе, зашел в ванную помыть руки, потом отвлекся на просьбу Анны сфотографировать ее с вазами. Потом к нему подошел Оскар и передал, что генерал зовет его в библиотеку.
Адвокат стоял рядом с книжными полками, когда Афанасий Аркадьевич катил в своей коляске мимо. Смородина замер. Дядя проехал мимо и, хотя смотрел в его сторону, не остановился, ничего не сказал и вообще никак не отреагировал. С коляской он управлялся ловко.
Библиотека была чем-то вроде пещеры дракона. За нахождение в ней не расстреливали, но как-то все чувствовали, что никому, кроме хозяина дома, в ней не место. Вазочка с шоколадными трюфелями стояла на столе. Оскар следил за фигурой. Эльвира еще во времена царя Гороха исключила из рациона мучное и сахар. Жанна время от времени ела все, что не приколочено к столу, но трюфели не любила. Каждая конфетка была завернута в фольгу. Генерал взял одну, ловко развернул упаковку и отправил лакомство в рот.
– Хотите трюфель? Полностью натуральные. В моем детстве ничего похожего не было. Вкус одновременно горький и свежий, как полет в горах. Они все с разными добавками, их вручную делает одна семья. Для каждого клиента в отдельности. Вроде уловка, чтобы содрать побольше, а все равно приятно.
– С удовольствием попробую.
Платон Степанович смирился со своей пышностью еще в детстве. Он знал, что ему никогда не стать упругим и стройным блондином, даже если он, как коала, будет есть только листики. Кстати, коалы весьма пышные, хоть и едят «правильно».
– С чем вам попалось?
По ощущениям это был сырой карась.
– Кажется… что-то натуральное.
Генерал рассмеялся.
– Не любите все эти гурманские штуки? Там попадаются экспериментальные, да. Возьмите другую.
– Спасибо. Я слежу за сахаром, – дипломатично ответил адвокат.
– Я тоже. Потому они и стоят в библиотеке. Врач сюда не заходит. Если бы он их увидел, был бы бой. Он запретил и шоколад, и виски. Умеет быть жестким, уважаю. Но конфеты ем. – Он помолчал и грустно добавил: – Она справится без меня.
– Кто?
– А?
Генерал и не заметил, что сказал последнее предложение вслух.
– Кондитерская. У них раньше было мало клиентов. Я к праздникам на подарки закупал. А теперь они даже расширились. Все меняется.
Смородина поднялся на второй этаж. Ему ясно сказали, где комната Жанны, но у образа задумчивого очкарика есть свои преимущества. Он постучал в ближайшую дверь. Ответа не было. Он нажал на ручку и вошел. Это была небольшая гостевая комната. Под столом лежали гантели и в большом количестве валялись пакеты из-под чипсов. На столе стоял компьютер. У кровати располагался большой плоский телевизор и подсоединенная к нему игровая приставка. На столе аккуратно в стакане стояли ручка и фломастеры, лежали журналы Men’s Health и учебник «Лечебное дело».
Дверь открылась.
– Что вы здесь делаете?
В голосе Оскара не было агрессии.
– Ищу Жанну.
– Вам дальше, пойдемте покажу.
– Я и удивился. Больше на комнату моего сына похоже. Кстати, это хорошие чипсы?
Оскар улыбнулся.
– Так, ничего.
– Я слышал, вы учитесь?
– Готовлюсь, да, поступать.
– Что-то связанное со спортом? Вы в прекрасной форме, можно позавидовать.
– Это еще с армии. Но я не хочу в сорок лет охранять в магазине сумочки. Хочется приносить пользу. Сейчас медбратьев не хватает, нужны люди. Нормальные деньги платят.
– Вам интересно с дядей?
– Это работа. Он жесткий. Проблемы с памятью. Но за это и платят.
– А какие у вас отношения с другими членами семьи?
– Вежливые. За кого вы меня принимаете? Я не обсуждаю работодателей.
– Мудро. – Тут Смородина вспомнил, как Оскар при первой встрече указал на истеричность Жанны. – А как вы попали к Афанасию Аркадьевичу?
Оскар рассказал, что встретился с дядей случайно. Приехал в Москву, снял комнату неподалеку, потому что дешевле. Как-то на прогулке они разговорились. Дядя был недоволен своей профессиональной медсестрой – она очень много болтала, побуждала его писать мемуары, расспрашивала о сослуживцах. Поэтому он ее уволил, несмотря на ее сопротивление, слезы и даже попытку угроз. И нанял Оскара, поставив жесткое условие – молчать. Никаких разговоров по душам, вопросов не по делу и приторно-вежливых разговоров о погоде.
– Например, недавно мы гуляли втроем. Я вез коляску. Она может и сама ехать, но на улице обычно я ее вожу. Племянница шла рядом. Вдруг какая-то рыжая бабка выросла как из-под земли: «Жанна! Жанна? Ты Жанна или нет?» Та испугалась, до сих пор дрожит. Мы прошли мимо, я начал ее расспрашивать, так он мне чуть ли не увольнением пригрозил. При нем ни одного лишнего слова. Жесткая субординация.
– А когда это было?
– На выходных, кажется. В воскресенье.
– Вы не помните, как звали вашу предшественницу?
– Татьяна. Я мало с ней общался.
– Мне нужна помощница для родственника, он болеет. А тут проверенный человек. Мой родственник как раз любит общаться, судя по тому, что вы описали, она идеально подходит. Вы не могли бы найти номер ее телефона?
Оскар пообещал посмотреть.
Платон Степанович вернулся к мангалу на лужайке перед домом. Жанна сидела рядом с матерью, закутавшись в плед с этническим рисунком. Было ощущение, что ее только что бил озноб либо она две недели просидела в землянке, где смотрела на ноутбуке только фильмы ужасов. Платон Степанович подумал, что то, что он принял за театральный образ при их первой странной встрече, было для нее естественным поведением. Они с матерью были мало похожи. От Эльвиры буквально веяло спокойствием и благополучием. У нее посветлело лицо, когда она обратилась к дочери:
– Жанночка, что же ты не побеспокоишься о шашлыке для Оскара? Надо быть заботливой девочкой.
Дочь поднялась, безо всякого энтузиазма набрала в тарелку мяса, овощей и пошла в дом. Смородина, который слушал этот диалог, опять почувствовал нечто, что он никак не мог сформулировать. В Эльвире буквально пробуждалась жизнь, когда она обращалась к ребенку. Такую любовь невозможно было подделать, потому что сыграть можно мимику, но не химию. А Жанна? Она казалась безразличной.
Платон Степанович думал о том, что в последнее время трудно было определить, сколько лет человеку. Тинейджер на скутере оказывался отцом тинейджера, крупная развитая баба – школьницей. Тридцативосьмилетняя Эльвира была приятной спокойной русской женщиной. Не красавица, не яркая, однако она была гораздо симпатичнее глазастой куклы на портрете Мылова, которой как будто сунули яблоко в зад. Но было видно, что жизнь ее помотала. Особенно ее выдавала шея, из-за нее она казалась старше своих ровесниц. В конце концов, в юности она употребляла наркотики и чуть не села в тюрьму, жила с мужем-тираном, а потом много и тяжело работала, в частности мыла унитазы. В 2010-х сорокалетние женщины выглядели уже не так, как их ровесницы двадцатого века и раньше. В массе своей они разнообразно питались, реже вкалывали на фабрике или везли на себе крестьянское хозяйство. Это было первое поколение, которое выросло не голодая. Они в среднем были выше. Чувствовали себя лучше. Тратили в день в два раза меньше калорий, чем их бабушки. Стиральные машины берегли их руки. И до гормональной перестройки в сорок пять лет трудно было определить точно, сколько им лет. Но для Эльвиры XXI век очень долго не наступал.