Очнулась — за окном утреннее солнце. Болит голова. Ей в голову стучат. Она хочет крикнуть «Войдите!», но язык разбух. Тело чужое, она полураздета, на ногах запёкшаяся кровь, блузка расстёгнута. Ползёт по телу мокрицами холод, щиплет.
— Папа! — слабый звук внутри.
Отец придёт, спасёт. Где её отец? Где она сама?
— Идём домой! — говорит Самита.
Она нависает над Варварой всей своей сочной массой, и полураскрытые груди чуть колышутся от дыхания.
— Сигарету, — с трудом говорит Варвара.
— Э, нет, малышка. Неси бабки, получишь. Они кусаются, они денег стоят.
— А где я возьму? У меня нет. Мы бедные.
— Богатая ты или бедная, не моё дело. Хочешь балдеть, плати. Сейчас катись домой, переоденься и в школу, а то забодают, затаскают, школу пропускать нельзя. После уроков здесь. Бабки — и сигарета твоя, и кайф — твой. Ясно?
Отец дома не ночевал, а мать, кажется, и не заметила, что её нет. Читает свои книжки по-английски и по-русски одновременно, балдеет, ничего вокруг не видит.
Варвара пошла в душ и долго оттирала с ног присохшую кровь. Тело было новое. Оно ныло и просило у неё чего-то. Долго стояла под душем, прислушивалась к телу. Ей хотелось скулить, прижаться к животу собаки или кошки.
Когда она вышла из ванной, мать уже отправилась спать. Время вставать Вадьке и идти в школу.
Где взять денег? У матери нет.
— Вадь, дай денег.
Брат открыл глаза. Такие же чёрные и большие, как у матери. «Армянские страдальческие глаза, — про мать сказал однажды бабке её знакомый. — У твоей дочери глаза нашего народа. Спасибо». Абракадабра, не фраза, без смысла. При чём тут «народ»? При чём тут «спасибо»? И чего это какие-то дурацкие слова приходят в её голову?
Вадька потянулся, зевнул во весь рот и сел.
— Чего-о-о? — спросил он.
— Я должна деньги.
— У меня такое не водится. Я бы и сам не отказался. Хочу купить одну компьютерную игру…
Вадька старше ровно на год, но кажется, что старше на много лет. Он любит читать, сидеть перед компьютером, слушать стихи, которые читает иногда мать. И всё пристаёт к отцу, чтобы тот спел ему песни.
Когда-то давно, в другой жизни, Илька принёс отцу гитару, сказал: «Сыграй-ка!» Отец отказывался, Илька просил. «Нет, ты будешь снова играть! Без твоих песен я не представляю себе всего этого!» — Он махнул рукой.
Она ещё совсем маленькая была, а запомнила выражение лица отца — словно горьким лекарством его поят, и словно кусок любимого торта ему дали!
У отца не было большого пальца до середины и безымянного с мизинцем до середины. Где он их потерял, тайна. И тайна многое в жизни отца — почему он не любит снег и мороз.
Отец тогда долго настраивал гитару, а потом стал играть и петь: «Деревянные города», «Синий троллейбус», «Атланты»…
Гитару Илья унёс, она была чужая, но Вадька с тех пор часто пристаёт к отцу: «Спой, па, то, что ты пел тогда!»
Она ещё совсем маленькая была, а песни словно отпечатались в её голове, и слова остались жить в доме. Стоит только закрыть глаза и «включить» песни отца. Про атлантов, которые держат небо на своих руках, про последний троллейбус, в который обязательно нужно успеть вскочить, про город мёртвых, как объяснил им отец когда-то…
В Америке гитары нет, и Ильки нет, и отец редко бывает дома, но как-то услышала Варвара из-за двери в комнату, где отец сидел с Вадькой, его тихий голос — снова про деревянный город…
Значит, Вадьке отец поёт, а ей нет?! И Вадька после посиделок с отцом за компьютером выходит лоснящийся, словно намазанный мёдом.
— Я должна деньги, — повторила отчаянно Варвара.
— Отец придёт, попроси.
— Когда он придёт? Может, он снова не придёт два дня. Может, он кого в Нью-Йорк повёз. Почему в такси нужно работать ночью?!
— Потому что ночью платят больше. Машин меньше, а самолёты всё равно летают.
Она не пойдёт сегодня в школу, и всё, пока не вернётся отец. Не успела подумать, как раздался звонок в дверь.
— Это ещё кого принесло? — удивился Вадька.
Может, отец позабыл ключи? Варвара кинулась к двери.
— А я за тобой. — Самита блестела зрачками. Щёки у неё красные, будто натёртые.
— У меня нет денег, и я не пойду сегодня в школу, — сказала Варвара.
— Ну и дура. Подумаешь, сегодня нет, завтра что-нибудь придумаешь. Дела-то! Будешь должна. У меня память классная, я все твои долги запомню.
— Пять минут, и я готова.
Варвара оставила Самиту в гостиной, сама помчалась к холодильнику. Она хотела есть. И стала хватать всё, что под руку попадалось: кусок старой пиццы, кусок колбасы, отломила хлеб прямо от батона. Выпила из горла молока.
По дороге в школу спросила:
— Почему у меня была кровь на ногах? Что со мной случилось?
Самита захохотала, а отхохотавшись, важно стала объяснять:
— Потому что трахнули тебя, моё сердечко, и ты теперь не целочка, ты теперь, как все мы, женщина. С тобой Люис занимался сексом. Разве ты не помнишь? Ты ещё визжала, как резаная, а мы все смотрели и смеялись над тобой.
— Почему ты всё помнишь, а я ничего не помню?
— Потому что, моё сердечко, мы привычные, раз. А ещё потому, что Люис перестарался — дал тебе большую дозу.
— Что такое «доза»?
Самита опять захохотала:
— Ты совсем тёмная. Ты откуда такая взялась? Я думала, ты соображаешь. А ты ничего не сечёшь.
— А что я должна сечь?
— А то и должна. Мы с тобой балуемся наркотиками, ловим кайф.
— Наркотиками?!
— У тебя что хорошего в жизни? То-то, молчишь. И у меня ничего. Отец с братом пьют, лупцуют нас с матерью. Да и мать любит выпить.
— Как же тогда они могут работать?
Самита опять захохотала:
— Ну и весёлая ты, сердечко моё! Всё тебе нужно разъяснить. У родителей есть работник. Он вкалывает после восьми вечера. Что в это время делают родители? Пьют, дерутся, ругаются — кто кому испортил жизнь. Что делать мне в таком спектакле? Бежать прочь, пока не попало. Вот я и бегу.
Варвара стоит посреди дороги, смотрит на Самиту.
— Чего уставилась своими фонарями? Глаза-то — больше лица! Идём, в школу опоздаем.
— Ты тоже того?…
— Что «того»?
— Становишься пьяная, — наконец Варвара нашла нужное слово.
— Точно. Соображаешь. Я как раз тоже пьяная, правильно. И только тогда я не грязь и злость вижу, а кайф. Я плаваю в небе, я летаю, я отдыхаю от своей чёртовой жизни.
— Почему «чёртовой»? В школе же не дерутся и не пьют.
— А что мне делать в школе? Голова не варит. И скучно. Мухи дохнут от скуки, не то что я.
— Как же жить?
— Вот то-то и есть.
— В школе говорят: наркотики разрушают, приводят к смерти.
— Кто это говорит? Старые девы. Что у них есть хорошего? А мы с тобой получили кайф, так или нет?
— Н-не знаю.
Вспомнила слова учительницы: «К наркотикам люди привыкают и потом не могут отказаться от них. Но то, что происходит с людьми, когда они принимают наркотики, — не жизнь, иллюзия. Человек встряхивает свой организм, после небольшого периода принятия наркотиков организм становится дряблым и очень скоро изнашивается совсем. Порой человек, принимающий наркотики, в девятнадцать лет может выглядеть, как в шестьдесят».
— Я не хочу. Я не хочу иллюзии, я хочу реальности. Я не хочу быстро стареть, я хочу жить.
Почему-то Варвара начала дрожать.
Теперь Самита остановилась посреди тротуара.
— Не хочешь и не надо, сердечко моё. — В голосе Самиты прозвучала угроза. — Но если кто узнает…
— Я никому не скажу. — Варвара снизу жалко смотрела на Самиту.
Ей всего четырнадцать, а кажется, что сто.
Этот момент.
«Повернись, уйди домой, скажи отцу, чтобы перевёл в другую школу». Но тут же Варвара самой себе говорит: «Самита знает мой адрес».
Поменять квартиру невозможно, дешевле, чем эта, не снять, а и за эту платить трудно. Отец больше под машиной лежит, чем возит людей.
Куда бежать от Самиты?
— Если скажешь… — Самита ребром руки водит по своему горлу. — Должок отдай, не забудь. Ты ещё приползёшь к нам!
3
Сбежать не удалось. После уроков её ждал Люис. Только здесь, при свете дня, Варвара разглядела его.
Он высок, тощ, с узким длинным носом и взглядом больной собаки. Зрачки не блестят, как у Самиты.
— Сколько тебе лет? — спрашивает его Варвара.
— Шестнадцать, а зачем тебе?
— Затем, что выглядишь ты на шестьдесят.
— Чего врёшь?
— А вот и не вру. Посмотри на себя в зеркало. Давно смотрел?
— Ты чего хочешь сказать?
В минуты злости Варвара встаёт на цыпочки и начинает махать кулаками перед лицом того, на кого злится.
— Чего ты, чего? — отстранился Люис.
— Кто тебе разрешил без спроса, без моего желания делать меня женщиной? Раз. Кто разрешил тебе без спроса, без моего желания давать мне сильную дозу, если я сроду и слабой не имела? Кто разрешил? Отвечай! Я — человек, так? И со мной нельзя, как с вещью…
Люис оторопело смотрит на неё, на её мельтешащие кулачки.
— Ты, ты!.. — кричит Варвара.
В эту минуту он обнимает её и склоняется к её лицу. Он прижимает к её губам свои.
«Как в кино», — думает Варвара и вздыхает.
Её тело отзывается на это прикосновение, и она непроизвольно припадает к Люису.
«Как в кино», — звучит вокруг. И ей кажется, что весь мир видит их с Люисом сейчас.
Во всех фильмах мужчина с женщиной вот так целуются. Во всех фильмах мужчина с женщиной вот так обнимаются. Она теперь взрослая. И сладко ноет живот, и грудь.
— У меня для тебя сюрприз, малышка. — Люис отстраняется, и больше нет длинного узкого носа, нос как нос, и улыбается Люис, как артист. — Ты, наверное, голодная, мы поедем поедим. — Люис подводит её к палевой маленькой машине, распахивает перед ней переднюю дверцу.
Рядом с отцом всегда ездит Вадька, а они с матерью сзади. Сейчас она впереди. Её «Я» — это теперь взрослый мир, с роскошными машинами и ресторанами, с её собственным мужчиной, с поцелуями.