Такой монолог произнёс Илька и вышел из комнаты.
Жалостливо скрипнули пружины под Евгением.
— Елена жива. Ты можешь жить любовью к ней, если тебе больше абсолютно нечем жить! — приблизительно так совсем недавно говорил ему Илька.
Звонит звонок. Евгений берёт трубку.
— Па?! Как ты себя чувствуешь? — Голос Киры.
Обеими руками он держит трубку.
— Па?! Ты слышишь меня?
Он слышит. Он очень хорошо слышит.
— Па, я на днях заеду к тебе. Хорошо?
3
Это тоже устроил ему Илька?!
Что-то происходит с ним.
Что-то происходит с людьми вокруг него.
«Ты выбросил из себя то, что держал в себе тридцать лет… Теперь в тебе всё готово — начать жить. Ты можешь жить любовью к Елене. К Елене. К Елене», — звучит голос Ильки.
А ведь, правда, внутри словно подметено. И снег вытопился из него, и стонов с хрипами он больше не слышит. Голос Елены звучит сейчас, здесь: «…зачем ты так?».
Илька уехал в свой университет, Вера спит, Вадька работает, Варвара учится.
Спит он или не спит: наконец они с Еленой встретились. Стоят обнявшись.
В самом деле, не умерла. Вот же она, с ним.
Он потом решит, что ему делать дальше. Эта минута — его. С ним сейчас здесь — Елена. Она не приходила к нему много лет. Стояла у дерева, смотрела в небо, но не поворачивалась к нему, словно не видела, и не разговаривала с ним. А сейчас она в его руках, и бьётся ему в грудь её сердце.
«Неизвестно, как сложилась бы твоя жизнь с Еленой».
Почему неизвестно?
Вот же ходит Елена по комнате, легко, не касаясь пола, и тихо рассказывает ему:
— Это очень просто — очистить кровь от кода болезни…
Это не Елена, это Илька рассказывал о своих опытах с кровью!
Илька и Елена вместе учились на биофаке. Только Елена на курс старше.
Может быть, и вправду нет его вины в гибели Елены. Не он пригласил её в поход, она о походе знала сама и всё равно пошла бы. Не из-за него же она пошла!
— А ты ведь никогда не был слабаком, — говорит ему Елена.
Это говорил Илька.
— Ты нёс меня столько часов! Ты такой могучий! — Живой голос Елены. — Ты слышишь меня?
— Господи, верни мне её!
Слова, рождённые внутри, плывут вверх, под купол:
О, Господи, к тебе я вновь и вновь
С молитвою колено преклоняю,
Верни Надежду, Веру и Любовь
И Свет в душе, который я теряю…[4]
Звенит звонок.
Евгений идёт на него, не понимая, что торопит, толкает его к двери. В дверях почтальон с огромным ящиком.
Коробка с него ростом.
Евгений едва втаскивает её в дом.
Прислонил к стене и стоял отдыхал.
На недоумение нет сил.
Он устал, как устаёт человек, прошедший много километров пешком.
Но усталость сегодняшняя иная, чем та, на Кольском. В нём плещется весна, и светло, как в солнце.
Он открыл коробку, стал вынимать дутую бумагу.
Гитара?!
К песне, опустившейся к нему сверху, к песне, родившейся только что в его прибранной Илькой душе?
Его гитара и Еленина остались на Кольском.
Осторожно, как когда-то Варвару из кровати, Евгений вынимает из коробки гитару.
Семиструнка.
У них у обоих с Еленой были семиструнки.
Кто взял себе Еленину гитару?
В течение тридцати лет не думал, не вспоминал о гитарах. Всё умерло, исчезло вместе с Еленой.
И вдруг вот она, похожая на Еленину, та же рыжина, с разводами.
Он прижал к себе гитару и пошёл к себе. Покачивалась вокруг вода, по которой он плыл мальчишкой, светило солнце, и посланные ему Богом слова сплетались с мелодией:
О, Господи, к тебе я вновь и вновь
С молитвою колено преклоняю,
Верни Надежду, Веру и Любовь
И Свет в душе, который я теряю…
Слова изливались из него вместе с остатками боли, солоно было во рту, но он перебирал и перебирал струны — очищал свою кровь, словами вымывал коды болезни.
Последнее слово. Весь мокрый и лёгкий, он буквально рухнул на кровать, прижал гитару к себе и отключился.
Сколько времени он проспал, не знает.
Разбудил голос отца: «Встань и иди, сынок».
Сколько сейчас времени?
Дома тихо.
Отец любил Елену. Поил её чаем с зефиром и рассказывал ей о войне.
Как-то Елена спросила его:
— Было вам страшно на войне?
Он задумался. А потом сказал:
— Разве в девятнадцать, двадцать лет бывает страшно? В смерть не веришь. Играли в войну — мальчишки! И думали, смерть тоже понарошку. Пока не стали гибнуть друзья.
Рассказал отец и о том взрыве, подведшем его к смерти.
Отец часто жалуется, что ночами не спит.
Евгений набирает его номер, поёт ему песню. Допев последнее слово, отключается.
Елена любила его отца.
Руки снова берут гитару. И сами собой рождаются строки:
Орден Славы. Оркестр играет.
И — салюта мерцающий свет.
Как там было? И он вспоминает
Звук шипящий сигнальных ракет.
Этот звук ощущая всем телом
По приказу коварной судьбы,
И под бешеным артобстрелом
Танк как будто встаёт на дыбы.
Взрыв. И смерть, раскалённым металлом
На куски разрывая броню,
Ядовитым касается жалом,
Предавая живое огню.
Всё вокруг стало чёрным, как сажа.
Голоса: «Может, жив?», «Медсанба!..»
Только он, командир экипажа,
Не поймёт: это рай или ад?
И ужасная боль без предела.
В рай дорога ведёт через ад,
И душа отрывалась от тела,
И опять возвращалась назад.
Орден Славы. Оркестр затихает.
На кровати при свете луны
Он лекарство опять принимает —
Боль приходит оттуда, с войны!
Вся та боль, разрывавшая душу
От рассвета и до зари,
Выходить начинает наружу,
Много лет притаившись внутри.
Телефонной разбуженный трубкой,
Утром ранним. На дальний звонок,
Как всегда, он ответит с улыбкой:
«Хорошо! Всё в порядке, сынок…»
Евгений набирает номер. Слышит бессонный голос отца, начинает ему петь. И после долгой паузы:
— Сынок, я в порядке. — Эхо последних слов песни.
— От Элки и от меня, — говорит Евгений.
И снова, как после первой песни, отключается.
Я вновь смотрю на ваш портрет,
Шепчу я ваше имя,
И каждый раз ко мне в ответ
От вас идёт незримый свет,
Таинственный, неуловимый.
Я вас любил, я вами жил,
За вас молился втайне.
Я Бога об одном просил,
Чтоб он огонь не затушил,
Огонь — вашей души сиянье.
И лишь от вас, от вас одной,
Счастливые мгновенья,
Ваш взгляд, ваш голос, ваш покой
Всё исцелит в душе больной
Одно вашей руки прикосновенье.
И снова вас услышал я,
Вы жизнь соединили
Лучами вашего огня
И вы опять спасли меня,
Опять спасли меня и сохранили. [5]
Проснулся снова уже ночью. Стучит рэп у Варвары, тянет дымом из кухни, где Вера читает, курит и пьёт чифирный чай.
Это дурной сон, с чужими запахами и чужими звуками.
А ему — двадцать. И сеется свет сверху. Это Елена прислала ему гитару. Это Елена растворила в нём двери и окна, наглухо закупоренные, забитые тридцать лет. «Живи! — приказала ему. — Пожалуйста, живи. За меня и за себя. Я с тобой!»
Он слышит её голос, и шелест её шагов по траве, и бьётся ему в грудь её сердце.
Он садится к компьютеру.
В России смог открыть свою фирму. Почему здесь не сможет? Здесь никто не придёт конфисковать чужие компьютеры. А они с Вадькой будут чинить. Будут составлять программы.
Руки сами творили объявления в бесплатную газету. И формулировалась первая задача, первая идея в слова.
Он был таксистом. Самое трудное для таксиста — отыскать какую-нибудь захудалую улицу. Мучайся над картой! Он введёт в программу все улицы, города, площади и проезды.
Человеку нужно будет только набрать на клавиатуре название, и, пожалуйста, план пути под рукой. Делают же сейчас электронные словари, а они с Вадькой сделают для таксистов электронные путеводители, с маршрутами от точки до точки.
Словно вселился в него джинн…
Он — программист со школы, Вадька — программист здесь. Неужели они вдвоём не одолеют эту задачу?
«Никто не спасёт. Только сам, изнутри». Прав Илька. И отец велит: «Встань, иди!»
И Елена велит:
— Живи, пожалуйста. За меня и за себя!
Поздно или не поздно — начать жить в пятьдесят лет?
4
Звучит новая мелодия — это не он, и слова, и музыку посылают ему сверху.
Он смотрит в потолок, а видит изрезанный верхушками деревьев круг голубого неба, золотистого неба.
В Звенигороде? В другом лесу? Какая разница? Над ним небо, ветки деревьев.
Елена не погибла. И они поженились. Они живут в комнате его детства. Они вместе идут к метро, чтобы ехать на работу. Они вместе идут с работы. Они вместе готовят еду и долго ужинают. Много нужно рассказать друг другу: об экспериментах с кровью, о задуманной им программе. Они перепутались дыханием, они перепутались клетками.