ь у соседки сена не хватает…» — «А нам какое дело, что ей не хватает? Осока наша собственная! Хотим — косим, хотим — нет!» Ну, я ее прижал, приказал — уступить ту осоку…
— Bo-во, сквернота наша! Себе, но не людям, а то не себе, так и не людям! Как сходились — уговаривались: общим котлом жить будем. Так нет же… А если всяк себе, так, знать, опять по-старому?
— Заезжал к Озыр-Митьке. Шумит всем, что тоже парму сбил. Хитер! При мне улов делили. Кому пай, кому полпая. Один пай, гляжу, лишний. «Кому?» — спрашиваю. «Озыр-Митьке». — «Как так?» — «А так: невод-снасти его, лодки — тоже…» Не парма, а батрачество. Ладно, доберемся до него…
— Видишь! Озыр-Митька! От него чего ждать? А Мишка Караванщик? Ни кола, ни двора! А туда же метит. Может, и выше потянется. Кабы со всеми равно хотел жить, чего бы ему ершиться?
«А наверное, так и есть!» — подумал Куш-Юр. И вдруг вспомнил Мишкину грубость за обедом, Сандрину приниженность и молчаливость и проникся к ней жалостью. Еще до сегодняшнего утра у него теплилась надежда, что Сандра одумается… Но между ними, оказывается, стена, которую не ему, а ей надо перемахнуть. Хватит ли у нее сил? Разволновавшись, он заворочался, словно ему стало неловко лежать, лодка закачалась. Куш-Юр подумал, что не будет ему жизни, пока Сандра не с ним, а с Мишкой.
Гриш догадался, о чем думает Куш-Юр, вспомнил Мишкину грубость за обедом и, жалея Сандру и сочувствуя другу, первый раз повинился, что не помешал свадьбе.
— Не в том дело! — с огорчением выдохнул Куш-Юр.
— В ком же? — не понял Гриш.
— В боге. Сама призналась. Сегодня. Меня любит — это точно знаю. Язык отруби, если придумываю. А пошла за нелюбимого. Отчего? Оттого, что под венец я не стану. Без попа — не в законе. А с нелюбимым — в законе. Вот какая петрушка. Из-за чего жизнь поломала!
— Все ж таки бог…
— И ты… За новую жизнь, а с богом!
— Как же без бога-то? Без бога непривычно…
— Тебе без бога непривычно, Мишке — без своего хозяйства, той бабе — без осоки своей. Так оно и идет…
— Может, мы чего не так делаем? — вполголоса спросил Гриш.
Куш-Юра поразил не сам вопрос, а удивительное совпадение мыслей его и Варов-Гриша. И он сейчас подумал, чего все-таки артачатся и Мишка, и Эль, и Сенька, каждый по-своему, против взаимовыручки? Ведь всякая парма на взаимовыручке строится. Гришу он ответил негромко:
— Хорошее вы дело Делаете. Такой пармы, как ваша, на всем Севере не было. Поновей она у вас, почеловечней. И то, выходит, не по нутру кой-кому. Привычка старая, себялюбие чертово сидит в каждом. Не вышибешь сразу заразу эту. Тут надо быть терпеливым… А ты поспи-ка давай, ночь ведь глаз не смыкал.
— Завтра отосплюсь, когда уедешь. Мне разговор с тобой дороже сна-отдыха.
— Ну уж ты через край…
— Верное слово.
— Благословил я тебя на выселку, — верно, не рад?
— Ты что?! — Гриш приподнялся, перегнулся в калданку Куш-Юра, проговорил возбужденно: — Да я тутошнюю жизнь ни на какую другую не променяю! Один тут с Елейней и ребятами я во как жил бы! — Он энергично приложил руку к горлу. — Во как сыт был бы! А интереса такого, как в парме, не имел бы. Это уж я точно знаю. Слушай, тут ведь такое хозяйство можно завести! Место благодатное — сам видишь! В раю не сыщешь. Право слово! Всего вдоволь. Людей вот маловато. Разов бы в пять больше была б парма — э-э-э, как бы тут зажили мы — на всей земле-матушке лучше не сыскалось бы! Руки-ладони аж чешутся. И то сделал бы, и другое. Здорово интересно все представить. Не думалось, что так занятно это. Вот только людей поболее бы.
«Хваткий становится», — с гордостью слушал его Куш-Юр и, когда Гриш замолк, сказал осторожно, будто предупреждая:
— Этих бы не разогнать.
Гриш сразу потух, стал озабоченным.
— Думаешь?!
— Если крутовато брать…
— А как послаблять? Добровольно ведь пошли в парму!
— Парма парме рознь…
— Без общего котла и общей засолки? Или еще как? — в голосе Гриша слышалось недовольство, брови его нахмурились.
Куш-Юра это не смутило.
— Я не к тому… Понимать надо хоть того же Мишку. Трудится-то наравне, а приходится на его долю меньше.
— Делить улов по паю на свата-брата можно. Вроде никому не обидно. Мишка первый ухватится. Но как пораскинешь — несправедливо! У того же Мишки лишек заведется, завидки пойдут, опять спор-раздор. Вот ведь что!
— Да-а-а… А должно все быть в согласии.
— В чем и дело!
— Может, зря голову ломаем? Может, испытаете еще? С умом. Без спешки. Что не так — согласуем.
— Вот это по мне! — обрадовался Гриш.
Куш-Юр утомился, не прочь был чуток поспать. Вечером ему в путь, ночь добираться до условного места, где подберет его катер. Но Гришу не хотелось оставлять разговора.
— Ну как ты там — все один-одинешенек?
— Один. Работы много.
Куш-Юру поворот на эту тему был не по душе, но Гриш будто и не замечал:
— Работа работой, а себя тоже нечего томить. Надо и душу отвести.
— А я и отвожу, когда приходится. — Куш-Юр рассказал, как ходил на «мыльк» и как Эгрунь увела от него молодежь.
Гриша эта история не посмешила. Помолчав, он сказал строго:
— Эгрунь девка приметная. Смотри не попадись. Стреножит…
Куш-Юр подивился проницательности Гриша. А тот продолжал:
— Мужиковское дело… Не устоишь и захмелеешь. Да похмелка горькая выйдет.
— Ты напрасно, право же! — улыбнулся Куш-Юр.
— Не серчай, по дружбе говорю… Да, Сандра… — И, увидев, как помрачнело лицо Куш-Юра, осекся: — Прости, не буду…
Желая загладить свою бестактность, Варов-Гриш продолжал задавать вопросы. Но Куш-Юр отвечал неохотно. Разбуранил его душу Гриш. Сердце снова заныло: не на что ему надеяться — Сандре не быть с ним… Куш-Юру захотелось на берег, может, удастся еще перемолвиться с Сандрой. И он обрадовался, когда до них донесся голос Гажа-Эля:
— Долго дрыхнуть будете, якуня-макуня? Клюнули, как воробьи, спите, как медведи. Душа горит! Тушить надо!
Гриш поморщился:
— Пойдет липнуть…
Ему не хотелось возвращаться, но Куш-Юр настоял.
— Мне ведь скоро отъезжать. Может, еще чего сказать пожелают или спросить.
5
Вечером за ужином у костра Куш-Юр, уже переодетый во все свое, высохшее, поделился впечатлениями о Вотся-Горте, о житье-бытье пармщиков, постыдил их за распри, за скаредность и мелочность.
— Направится дело. Помаленьку сдружимся, — за всех заверил Гриш.
— Как с добычей быть — про то надо столковаться нам раз и насовсем. И — шабаш! — напомнил Мишка.
— Во-во, с этим у нас разнобой, якуня-макуня.
Куш-Юр переглянулся с Гришем, мол, придется поговорить.
— Давайте сообща придумаем. Одна голова — котелок, девять — котелище.
— Откуль девять — пять всего, — поправил его Мишка.
— Свою не считаешь, а еще чьи? — поддел Куш-Юр.
— Почему свою: пятеро нас мужиков, — отбился Мишка. — Голова — что с усами, а у баб ни бороды, ни усов.
— Теперь равноправие. Женщин не обижай! — с удовольствием влепил ему Куш-Юр, придавая своим словам и второй смысл.
Женщины отнеслись к его словам с сомнением. А Парасся даже прыснула в кулак: тоже сказал, неужто мужики, как и бабы, рожать станут? В разговор женщины так и не вступили: сидели, слушали. Зато мужчины спорили до хрипоты. Каждый отстаивал свое: Гажа-Эль — равную дележку между теми, кто промышлял, если не участвовал, тому ничего не давать; Сенька — дележку по едокам; Варов-Гриш по-прежнему отстаивал общий котел и общий засол; Мишка был против всякой дележки: кто что добыл, то и забирает.
Но против этого восстали все.
— Хитер! Снасти в складчину, а улов — кто сколько добыл. На чужом горбу в рай, — наступал на Мишку Эль.
Куш-Юр в спор не вмешивался. Мысли его вернулись к недавнему разговору с Гришем. Верно ли тот делает, чтоб в парме было все общее, бери сколько тебе надо… Может, оттого не могут столковаться, что складчина не равная: от одних и конь и корова, а от Мишки ни тпру ни ну-у. Из-за этого? Вон в избах — одним передний угол, другим место у порога. Опять неравенство… Бери сколько надо… Кабы так! Тут и Мишка не стал бы шебуршиться. А откуда взять? Кишка еще тонка… Но сама-то парма, взаимовыручка, — хорошая штука при нынешней нужде. Надо еще раз, при всех, одобрить, поддержать Гриша. Небывалое дело он делает…
Куш-Юр не мог больше молчать.
— Вы все хотите справедливости, чтоб никому обидно не было, — начал он издалека. — Но если сделать, как хочет Эль, обидно Семену. А если так, как предлагает Михаил, обидно Элю. Михаил забыл, наверно, что Эль и коня привел, и корову, и снасть дал. Не миновать, чтоб один другому уступил, а то никогда не будет согласия между вами. Вот что хочу вам посоветовать…
Куш-Юр прямо сказал, что считает правильными условия пармы, которые отстаивает Гриш, объяснил пользу взаимовыручки. Ему задавали уточняющие вопросы.
Мишка притих, попрекал себя за несдержанность. Вот ведь уязвили его, окаянные! Верно, что безлошадный он, бескоровный. А молоко получает на себя и на Сандру… Взвесив все еще раз, Мишка решил пока помалкивать.
Сеньке условия пармы, придуманные Гришем и одобренные сейчас Куш-Юром, представились невероятной щедростью, в которую даже не верилось. Он и рыбак не из удачливых, и охотник аховый, а получит наравне со всеми, и котел общий, харчи, значит, по едокам. Но первым выразить одобрение не отважился: еще спугнет счастье. С его голосом не запевают, а подтягивают — и он ждал, что скажут другие.
Помалкивал и Эль, иронически улыбаясь.
Заговорил Гриш, не пряча довольной улыбки:
— Лучше, как Роман Иванович, не решить. Выходит, я прав был. — И он попросил согласных с условиями пар-мы проголосовать. Как на настоящей сходке.
Все подняли руки. Даже дети. Кроме Ильки.
— Единогласно, кроме одного. — Куш-Юр потрепал Ильку по головке. — А ты чего — против?
— Ручки у него не поднимаются, а то бы и он со всеми, — пояснила Елення.