Мужики согласились и сразу поехали за реку. Если сюда пошла — по целинному снегу далеко уйти не могла. На всякий случай, чтобы побольше местности обозреть, снова разными путями поехали.
Эль и Мишка, вдоволь нааукавшись, все же напали на Сандрин след. Он привел: их на лесную опушку. Там после ильина дня собирали грибы и ягоды. Там Сеньку с детьми напугал медведь…
Сандра, полуголая, в нижней рубахе, сидела под невысоким кедром на разостланной на снегу малице. Над ней свисала с ветки петля из вожжи. Ветер раскачивал ее из стороны в сторону. Сандра посинела, дрожала, закрыв глаза, что-то невнятно бормотала.
Мишка первым спрыгнул с саней. Гулким эхом в морозном воздухе отозвалась его бешеная брань. Он схватил жену за плечи, затряс:
— Ах ты, гадина! Что выдумала! Что выдумала, сволочь! — выкрикивал он вперемежку с ругательствами.
Сандра, похоже, не слышала его. Она странно всхлипывала, судорожно подергивалась.
Мишка с такой силой швырнул ее, что она повалилась навзничь и ударилась головой о дерево, но ни звука не издала. Мишка вскарабкался на кедр, принялся отвязывать веревку.
— Вперед одень, совсем замерзнет, что вожжам сделается, — крикнул Эль. Он не одобрял Мишку: жалеть надо — все-таки жена, хоть и провинилась, доставила всем столько беспокойства…
— А вот сперва погрею, а там и одену, — зло отозвался Мишка. — Ийть вздумала… как мать…
Спрыгнув с дерева, позвал Эля:
— Ну, Элексей, выпори ее хорошенько. Изо всей силушки, как Гнедка своего. А я подержу ее, паршивую.
Эль затряс головой:
— Ты что? Одень, говорю! Околеет, якуня-макуня…
— Ну, как хочешь, — раздраженно крикнул Мишка.
Он пнул Сандру, стегнул вожжами.
— Брось изгаляться, Мишка! — вскочил с розвальней Эль.
Мишка не остановился. Удары продолжали сыпаться на несчастную женщину. Она лишь вздрагивала и уже не стонала, видно, потеряла сознание.
— Хватит дурить! Самого надо выпороть хорошенько! — Эль перехватил вожжи и рванул их так, что Мишка отлетел в сторону.
Эль натянул на Сандру малицу, поставил женщину на ноги. Но она, словно неживая, рухнула на снег. Тогда Эль подхватил Сандру на руки, как малого ребенка, и отнес ее в розвальни.
Мишка подобрал со снега вожжи, уселся рядом, бубня в остервенении:
— Будет знать…
4
Несколько дней Сандра не могла ни сидеть, пи лежать… Тело было в рубцах и кровоподтеках. Она металась в жару, заходилась долгим надрывным кашлем. Простыла — с ночи просидела без малицы на снегу да еще в буран. На Мишкины вопросы она не отвечала. А Еленне еле слышно прошептала, что хотела повеситься, по не смогла и решила замерзнуть.
— Зря выручил Гажа-Эль… Пускай добил бы меня изверг мой… Нет с ним жизни… Опостылел он мне, ох как опостылел…
Мишка приносил Сандру в баню прогревать паром от жарко нагретого камелька. Елення помогала ей там, утешала, как могла. Никто не мешал их беседам. В бане Сандра и наревется досыта, и выговорится, как на исповеди. Ничего не скрыла она от Еленни. Рассказала и о своих чувствах к Роману, и про то, как обещал он ждать ее, обещал принять, если худо с Мишкой будет, и про последнюю их встречу в дороге…
Елення лишь охала да ахала. Кое о чем она догадывалась, но и подумать не могла, что Сандра грешна в такой степени. А сказать об этом истерзанной, измученной соседке язык не поворачивался. Вот и убивалась Елення вместе с ней, и молитвы шептала. Но Сандре не становилось лучше. И Елення решила, что бог не прощает грешницу. Однако не могла взять в толк: отчего Сандре больше кара, чем Парассе. Сандра лишь в мыслях грешила, а Парасся от чужого мужика родила, да еще двойню — и хоть бы что ей, поправляется. Не иначе, ждут Парассю мучения в будущем, и немалые…
Все население Вотся-Горта, даже Парасся, жалело Сандру. Ребятишки снегиря живого подарили — пусть тете Сандре скучать не дает.
Мужики пробовали гнать самогон, чтобы натирать им больную. Однако ничего у них не получилось — умения ни у кого не было.
Летели дни, недели. Сандре не становилось легче. Гриш созвал мужиков на совет.
— Загубим Сандру… В Мужи везти надо, — сказал он. — Вась — лекарь маломальский. У бабок какая не то трава-зелье сыщется, быть не может, чтоб не было! Собачий жир или еще что уж верно есть. Думаю — Михаилу ехать… Пускай запрягает Карька…
Его выслушали молча. Все понимали, что это значит. В Мужи удастся проскочить по санному пути, а назад — навряд ли. После памятной пурги солнце пригревало сильнее. На сдувах да на буграх земля обнажилась, появилась первая талая вода. Значит, не на неделю уедет Мишка, а уже до вскрытия рек…
Глаза у Мишки радостно блеснули, но он тут же овладел собой, встал, сорвал с головы шапку и, не глядя на товарищей, сказал:
— Спасибо за Карька… Я не против… Раз уж так получилось… Один выход: подальше от грызни — и шабаш!..
Гриш ответил Мишке сухо и жестко:
— Верно, не по пути тебе стало с нами. Сподличал ты, Михаил, перед Сеней и Сандрой, да и перед Парассей. И перед всеми нами. Мы тебя в парму брали с открытым сердцем, девушку какую просватали… Ни один из нас не без скверноты… да каждый держал себя… Ты все подорвал… Лихом поминать не станем, по и добром тоже… Эх, мать родная! Езжай!.. — с горечью заключил он.
Элю стало жаль Гриша — не за себя ведь одного убивается. Положил ему руку на плечо, сказал:
— Правильные твои слова. Да чего ты его уму-разуму учишь, не Федюпька он малолетний, не Энька — мужик. И уж коли в малолетстве его чему не научили — в старости не научишь. Пускай едет. Вот только одним конем ему не обойтись. Сандра хворая. Ей одни розвальни. А барахло куда? Забирай, Михаил, и моего Гнедка. А мы приедем по воде. Нам тоже неча дикариться в тайге… — Первый раз, кажется, Эль не произнес своего излюбленного присловья. Слишком значительна была минута и серьезен разговор.
— То-то и жаль, распадается наша парма, — впервые признал вслух Гриш. — Видно, придется согласиться с Куш-Юром… — И рассказало предложении председателя возглавить Госрыбу, а потом встал и вышел из избы, чтобы не видели его огорчения.
5
До отъезда Мишка еще несколько раз ходил в тайгу, возвращался поздно, когда уже спали. Что он делал в лесу — над этим голову не ломали. Мало ли… может, тоска его гложет, совесть заедает…
Выехал Мишка из Вотся-Горта в пасхальный день — солнечный, тихий, теплый. Сандра лежала в розвальнях, ца ворохе сена. Она кашляла, прикрывая рот рукавом малицы. Болезнь никого не красит, а ее особенно скрутила. Сандрины глаза, всегда живые, искристые, теперь запали, потухли, щеки ввалились, нос заострился. И только лихорадочный румянец на скулах оживлял лицо.
Сандра вяло и как-то равнодушно прощалась с провожающими. А провожали ее все от мала до велика, кроме Гадди-Парасси. Та боялась заголосить при расставании с Мишкой. Сандра попросила Еленню поднести к ней Фе-дюньку. Приняв мальчика, она немного оживилась. Нашептала ему ласковых слов, покрыла его личико поцелуями. Но скоро устала, отдала мальчика, откинулась на сено, прикрыла глаза. Слезы упругими горошинками выкатились из-под ресниц, потекли по щекам. Было жутко глядеть на нее, больную, беззащитную, покорную, готовую ко всему, даже к^самому худшему.
Мишку тоже было не узнать: приободрился, повеселел. С усмешкой на губах, ни с кем не разговаривая, он обходил розвальни, вроде деловито осматривал — ладно ли увязано. Можно бы трогаться, но он не спешил. Отчего? Уж, конечно, не оттого, что жаль ему было расставаться с Вотся-Гортом… В такую минуту и у птенца, рвущегося из-под надоевшей родительской опеки, наверно, все же сжимается сердце. А Мишка ничего такого не испытывал, не огорчался, что уходит от товарищей. Скорее всего медлительность его была похвальбой— вот, мол, какой я: захотел и еду, а вы тут прозябайте…
Но Елення и Марья рассудили по-своему — не трогается в путь из-за того, что ожидает Парассю…
И действительно, как только она появилась на крыльце, Мишка стянул рукавицу и пошел прощаться с каждым за руку. Все чего-то желали ему на дорогу. Один Сенька не подал руки и отвернулся, не пожелав ни прощаться, ни мириться. Мишка поднял выше курносый нос: как хочешь, была бы честь предложена, с меня не убудет. Попрощавшись со взрослыми, погладил головы ребятишек. Какое-то мгновение еще потоптался в нерешительности, кинув взгляд на крыльцо, где стояла Парасся, вяло махнул ей рукой, сел в розвальни рядом с женой и тронул вожжи.
— Не забудь, Михаил, сказать Куш-Юру, что я согласен быть во главе Госрыбы. Слышишь? — еще раз напомнил Гриш.
— Слышу, — не оборачиваясь, ответил Мишка.
— Погуляй, попей в радоницу за меня, — крикнул вдогонку Гажа-Эль. — Все только не вылакай, к нашему приезду оставь, якуня-макуня.
— Постара-аюсь! — обернувшись, ответил, Мишка и лихо сорвался с места.
Со своего крыльца одна только Гаддя-Парасся махала ему вслед рукой, утирая нос и глаза, нисколько не боясь ни новых пересудов, ни Сенькиного гнева.
На нее старались не глядеть. Провожающие сбились в кружок и разговаривали, не желая расходиться.
— Несчастная Сандра, — вздохнула Елення. — Нехороший оказался Мишка. Караванщик и есть.
— Нашей вины больше — сосватали их, — добавил Гриш. — Будь нам нескладно-неладно…
— За Куш-Юром-то, поди, лучше ей было бы, — поддакнул Гажа-Эль. — Да и Парасся оказалась… якуня-макуня, — запнулся он, глянув на Сеньку.
Тот сделал вид, что ничего не слыхал. Но когда все направились к дому, он тоже повернул к соседям.
Глава двадцать перваяПОСЛЕДНИЕ ДНИ
1
Медленно оживала природа. Неторопливо текли дни в ожидании отъезда.
Раньше середины июня не уехать. Все это знали и все же пристально, с надеждой следили за ходом весны: авось смилуется, поспешит… Ведь за месяц с лишним, пока вскроются реки, изождешься.
Но весна не спешила. Медленно убывали ночи. Еще много раз заходило солнце, пока стаял последний снег. Лишь в глубоких ложбинках да кое-где в тени остались белеть его жалкие лохмотья.