— Знаю, знаю, сынок, потому и говорю.
А Хадане вздохнула и посмотрела на сына.
— В дом переходить сегодня? А ты вчера нам не сказал, чтобы мы подготовились.
— А что тут готовиться-то, мама? Не по тундре ведь кочевать…
— По тундре… — опять вздохнула старуха.
Во время завтрака она вздыхала, то и дело напоминая, что это их последнее чаепитие в чуме и они в последний раз греются у железной печки. Ямай же был в хорошем и приподнятом настроении.
После завтрака Алет сказал:
— Я пойду в правление, попрошу у председателя упряжку оленей, вы подготовьте все вещи.
Отец весело подмигнул жене:
— На оленях прокатимся, старуха, на оленях-то с вещами легче будет, так я думаю.
Поджидая Алета, старики оделись так, словно они собрались в дальнюю дорогу. Отец даже подпоясался широким пастушеским ременным поясом с ножнами, металлическими и костяными украшениями. Мать надела длинную добротную ягушку, подпоясалась вязаным кушаком и старательно обвязала голову клетчатой шалью. Сидя среди узлов, свернутых постелей, Хадане рассматривала бахрому своего цветного кушака, погруженная в невеселую думу.
Пришел сын.
— Ну, подводы готовы — две упряжки! — весело сообщил он.
Ямай быстро и легко поднялся:
— Уже достал? — И, заглянув за дверь, удовлетворенно добавил: — Верно, две нарты. Молодец, сынок! Ну, старуха, давай собираться.
— У меня все собрано, — еле слышно ответила Хадане. — Можете выносить, грузиться…
Алет промолчал. Он боялся неосторожным словом расстроить мать окончательно. Отец и сын принялись выносить из чума разукрашенные ненецкими узорами меховые и замшевые мешки, набитые одеждой и обувью стариков, оленьи шкуры, посуду. Затем они сложили вынесенный скарб в нарты. Хотели было привязать сзади к одной из упряжек нарту с продуктовым ларем, но подводы и так были тяжело нагружены.
— Ладно. Ты, сынок, отвези это и возвращайся с подводами, а я останусь с матерью. Одной ей тяжело будет в пустом чуме.
Вид у старухи был печальный. Чтобы незаметнее скоротать время, Ямай рассказывал ей смешные истории, но они не утешали Хадане, а вызывали еще большую грусть.
Алет вернулся не один. Вместе с ним приехала фельдшерица Галина Павловна и Сэрне. Ямай весело поздоровался и поблагодарил девушек за внимание. Когда на нарты погрузили все вещи, старик обратился к жене:
— Ну, милая старуха, пойдем к оленям. Давай-ка поднимайся!
Старик взял жену за руку, чтобы помочь ей встать. Хадане тяжело поднялась на ноги и, сделав шаг к выходу, вдруг зарыдала.
— Как мне с чумом расстаться! — простонала она и упала в обморок.
Галина Павловна и Сэрне приводили Хадане в чувство, а Ямай опустился на колени возле жены и дрожащим голосом испуганно повторял: «Вот беда! Вот беда!»
Наконец Хадане привели в чувство. Она сидела бледная, как мездра оленьей шкуры, выветренной на морозе. Когда она успокоилась, ее под руки вывели из чума и усадили на передней упряжке.
Алет и женщины разбирали чум, а Ямай хлопотал возле жены: старательно укрывал ноги, укутывал ее теплой одеждой, будто предстоял долгий путь. Хадане уже не плакала, жмуря от ярких лучей солнца покрасневшие глаза, она грустно глядела на чум.
К упряжке подошли Максим Иванович и Тэтако Вануйто. Они весело поздоровались со стариками.
— Хороший день вы выбрали для новоселья! — сказал учитель.
— Очень хороший день, Максим Иванович. Мы знаем, какой день выбрать надо! — отозвался старик.
Председатель колхоза улыбнулся.
— Наверное, поэтому и не хотели переезжать так долго?
— Конечно, — Ямай хитровато посмотрел на старуху. — То мороз, то ветер. А сегодня ах какой ладный день! Такой день хорошую жизнь сулит. Верно, мать?
Хадане ничего не ответила, еще ниже опустила голову.
Молодые люди уже уложили в нарту мешки, а сверху привязали железную печь и трубы — все сделали так, как обычно делают в тундре. Деревянные шесты решили пока оставить. Вскоре обоз из двух оленьих упряжек и привязанной сзади нарты с продуктовым ларем тронулся с места. Старики ехали на передней упряжке, которую вел их сын. За ней следовала вторая упряжка, привязанная к предыдущей. Молодые женщины, Вануйто и Максим Иванович шагали рядом с неторопливо двигающимся обозом.
— Совсем как в тундре при кочевке, — произнес Максим Иванович.
— Да-да, мы сегодня кочуем, — закивал головой старик и показал рукой на залитые солнцем новые дома, что виднелись впереди. — Мы из старой жизни в новую кочуем! Это шибко большая кочевка, последняя наша кочевка, так я думаю.
Старуха же всю дорогу не проронила ни слова. А когда настало время слезать с нарты и выгружаться, ей опять сделалось плохо. Ее внесли в дом, и Галина Павловна насилу привела Хадане в чувство. Очнувшись, старуха некоторое время молчала, дрожа всем телом, как в лихорадке.
Новоселье получилось невеселое. Гости и хозяева разговаривали вполголоса, остерегались, как бы опять не расстроить Хадане.
Максим Иванович нервно шагал по комнате, где на полу на оленьей шкуре сидела удрученная Хадане, поглядывал на нее и почесывал подбородок. Ямай же, не раздеваясь, уселся на кровати и усиленно задымил трубкой, как после трудной работы. А председатель Тэтако Вануйто давал советы девушкам, что и как лучше расположить в доме.
Вдруг Хадане опять громко зарыдала.
— Ой, не могу я без чума! Ой, не могу!.. Поставьте чум обратно!.. — повторяла она.
— Да, чум придется поставить, — твердо произнес Волжанинов.
— Зачем ставить? Ведь уже в дом вселились! — удивился Тэтако.
— Нет, еще не совсем вселились, — парторг стоял возле старухи, заложив руки назад. — Чум надо поставить рядом с домом, возле крыльца. Места хватит.
— Что вы, Максим Иванович, — воскликнул Алет.
— Разве ты не видишь, как все это переживает твоя мать? — Волжанинов глядел на Алета. — Неужели тебе не жалко ее?
— Почему не жалко? — Алет посмотрел на вздрагивающие от рыдания плечи матери. — Но это же позор: дом, а рядом чум…
— Не-ет, так не пойдет, Максим Иванович! — сказал Тэтако. — И без того не можем с чумами разделаться, а тут нате вам — чум посередине поселка! Что это за оседание?!
— Но не век же он здесь стоять будет! — разъяснял парторг. — Вот сейчас последнюю кочевку уже сделали, осталось преодолеть еще несколько шагов. И Хадане их преодолеет, непременно преодолеет!
— Правильно, Максим Иванович, правильно! — вскочил с места Ямай. — Чум поставить надо. Мы со старухой там и тут жить будем. Маленько привыкать надо, так я думаю!
Волжанинов посоветовал Алету сейчас же поставить чум, но Алет заупрямился и даже рассердился.
— Что я, дурак, что ли? Засмеют же все, — с сердцем сказал он и бросил взгляд на Сэрне.
Та ответила, что ничего плохого тут нет, надо посочувствовать старикам. Галина Павловна добавила, что у Хадане слабое сердце и надо ее поберечь. Председатель, поразмыслив, присоединился к мнению Волжанинова.
— Чум вам будет вместо веранды, — пошутил он.
— Ну и поезжайте сами за шестами, если так! — окончательно рассердился Алет.
И не поехал. Шесты привезли без него, однако чум он собирал вместе со всеми, только был страшно зол и ни с кем не разговаривал. А мать, видя, как за окнам вырастает ее привычное жилище, успокоилась, даже сама поднялась на ноги и вместе со стариком начала собирать свои пожитки.
Небольшая семья Тэседы жила в двух жилищах. Старики спали в чуме, а сын — рядом, в доме. Хадане не умела готовить пищу на плите и кухарничала в чуме, а ели с первого дня на кухне. Так прошло несколько дней.
Начались сильные холода и бураны. В одну холодную и метельную ночь старики замерзли в чуме и перебрались в дом. Правда, спали они на полу — лечь на кровать побоялись: с непривычки можно упасть и ушибиться.
Буран бушевал много дней. Алет хорошо отапливал дом, и старики были довольны. Однажды Хадане призналась, что она не умеет жить в доме и ей нужна помощница.
Алет понял, о чем говорит мать, и вскоре Тэседы сыграли свадьбу, а заодно и новоселье.
Старуха подолгу бывала в чуме, но он скорее напоминал подсобное помещение, а не жилье. Даже железную печурку не всегда она подтапливала, экономя дрова для дома. Так было зимой.
Когда же закапал первый дождик, Ямай и Хадане собственноручно сняли с чумовых шестов нюки — выделанные, сшитые вместе оленьи шкуры, чтобы они не промокли. Попутно разобрали и черный, закопченный скелет старого жилища, небрежно выбросив сухие жерди к дровам.
…Вспомнив все это при виде ледохода, Ямай невольно оглянулся назад. За спиной стоял, словно выточенный из мамонтовой кости, новый дом, в его окнах отражались веселые солнечные блики. В одном из окон старик увидел лицо жены и помахал рукой, вызывая ее к себе.
Вскоре на крыльце появилась Хадане в суконной с узорами ягушке.
— Ты зачем меня звал? — спросила она мужа.
— Иди сюда на горку. Полюбуйся на ледоход. Вон как здорово, — Ямай поднялся с нарты и стал показывать рукой вниз, на реку.
Хадане в меховых туфлях засеменила по высохшей лужайке к реке. Закрывая ладонью глаза от солнца, она долго смотрела на плывущие по всей ширине Оби потемневшие льдины и на зеркальную водную гладь, показавшуюся за изгибами реки.
— Свежая вода гонит старый лед, совсем гонит, — сказала старуха и, легонько вздохнув, добавила: — Будто новая, оседлая жизнь гонит прежнюю, кочевую.
— Правду говоришь, старуха, — Ямай нежно коснулся рукой жены. — Я тоже только что об этом думал.
Хадане взглянула на мужа.
— Ну и пускай гонит. Пусть старые льды кочуют себе.
— Это у них тоже последняя кочевка, — кивнул остриженной под польку головой Ямай. — Только для них это погибель а для нас последняя кочевка — счастье. Так я думаю.
И оба улыбнулись.
1961