Я немного успокоилась и решила подыскать подходящее место для семян. А сама есть хочу и очень устала, ведь всю дорогу почти не спала, беспокоилась, чтоб не заморозить картофель. Но отдыхать еще было некогда, катер вскоре должен был направиться дальше, и выгрузку семян нельзя было откладывать. Подумала я и пошла к заведующему торговым пунктом. И не ошиблась. У него нашлась небольшая комнатушка, где он зимой принимал пушнину. Мы выгрузили картофель и принялись приводить в нужный вид комнатку. Маби сам помог мне устроить полки. Картофель рассыпали нетолстым слоем, семена-то ведь были не полностью проращены.
На другой день ранешенько утром я пошла в контору, думаю, секретарь наш, наверное, убедил председателя, и выделят мне двух-трех человек, чтобы разработать огород. Пришла, а в конторе спор идет. Юнай Петрович и Маби Салиндер шум подняли. Маби, как и я, доказывает председателю, что нужно хотя бы для опыта посадить картошку, что развитие полеводства вытекает как раз из задач перехода на оседлость, а тот — свое: „Не могу я рисковать авторитетом колхоза и своим авторитетом, мы же, говорит, живем в тундре, у ледяного моря, и не надо об этом забывать“.
Ну, что ты будешь с ним делать! Отказался председатель дать мне людей, В колхозе, мол, из-за недостатка рабочих рук срывается план строительства, даже бригады рыбаков полностью не могли укомплектовать. Детяслей в колхозе нет, и женщины с маленькими детьми, говорит, сидят по чумам, ни на какую работу не возьмешь, а землю копать и подавно.
Вижу, Маби, как и я, запечалился, вздохнул: „Приехала бы ты, Айна, пораньше, я бы настоял, чтобы выделить в помощь тебе двух-трех комсомольцев или кого-нибудь из молодежи, а теперь, говорит, все комсомольцы и молодые колхозники распределены по бригадам: кто на рыбалку едет, кто занят на строительстве, а другие в тундру со стадами давно уехали“.
Я уже отчаивалась: „Как же быть? Ведь мне одной не справиться с огородом. Кругом же нетронутая тундра, надо ее вскопать, удобрить“.
А председатель сидит, откинулся на спинку стула, ухмыляется: „Ну, раз не можешь, зачем же затеваешь все это? Давай лучше, Айна, картошку нам, раздадим рабочим — русским плотникам, они без нее не могут жить“.
Я рассердилась, соскочила со стула, говорю: „Нет и нет! Я пойду по чумам уговаривать женщин. Не может быть, чтоб никто не согласился полеводством заниматься“.
Маби тоже встал, говорит: „И я пойду с тобой. Кого-нибудь да убедим“.
Юнай Петрович глядит на нас поверх очков, смеется: „Идите, идите, агитируйте. Видно, вы забыли, какой у нас народ. Приманка у вас есть, да не для тундровых людей“. Потом предупредил Салиндера: „Но ты, Маби, не забывай, что твое место среди плотников“.
Маби сказал, что зря задерживаться не будет, и мы собрались уходить. Уже в дверях я спросила председателя, обязательно ли являться к нему, если кто согласится. А он, знаешь, что мне ответил? „Как же, как же, говорит, может человек на другое место годен будет“. Вот ведь какой!
В этот день я побывала во всех чумах, всю факторию исходила. Вначале Маби был со мной вместе, но потом поспешил на работу. Мы разговаривали с женщинами, всячески старались убедить их помочь мне разработать огород, но везде нам отвечали одно и то же: зачем, мол, землю портить? В земле, говорят, копаться будем, какой заработок у нас может быть? В тундре деревья все равно расти не будут.
Почему-то все думали, что картофель растет на деревьях, как шишки. Да ты ведь, Витенька, сам знаешь наших людей. Ну и я, конечно, каждый раз объясняла, как растет картофель, как ухаживают за ним и какую пользу он приносит людям. Многие наши колхозники ведь никогда и не едали его. Устала я за день и к вечеру совсем уже было разочаровалась, но Маби Салиндер после работы опять пошел со мной по чумам, и мы в конце концов все же уговорили двух женщин — Салейко Ядне и Нямтуйко Лапсуй. Салейко в нашем колхозе недавно, она до укрупнения колхоза была в артели „Нерьяна вы“, но ты ее должен знать — высокая такая женщина, красивая, у ней еще сын в Ленинграде учится, и мужа ее ты тоже знаешь, он охотник хороший, помнишь, который за одну зиму трех черно-бурых лисиц добыл. Так вот Салейко — это его жена. Ну, а Нямтуйко ты хорошо знаешь. Она хоть и маленькая ростом, зато на язык бойкая. Ты когда-то ее сына, Тикая, обидел, так помнишь, каково тебе от нее досталось?
Вот эти две женщины согласились помочь мне вскопать огород. У них у обеих маленькие дети, и поэтому они колхозную работу не делали, но когда мы с секретарем комсомольской организации побеседовали с ними, они согласились быть полеводами. Ты думаешь, их привлекла эта специальность? Нисколько. Они даже и не рассчитывали, что могут что-нибудь заработать на этой работе. Они просто пожалели меня, видно, я выглядела жалкой и страдающей настолько, что они не могли отказать мне в помощи.
Я была очень благодарна женщинам, и мы все трое отправились в контору, к Юнаю Петровичу. Салейко и Нямтуйко сами захотели узнать мнение председателя, чтобы избежать каких-нибудь неприятностей и пререканий. Юнай Петрович выслушал мое сообщение и сразу же спросил женщин, действительно ли они согласны работать в полеводстве. Салейко и Нямтуйко сказали, что хотят помочь мне вскопать огород. А он, понимаешь, воспользовался случаем, говорит: „А может, вы лучше на заготовку мха пойдете? Нам, дескать, для строительства домов крайне мох нужен“.
Я испугалась, думаю, вот еще новость. Но, к моему счастью, Салейко и Нямтуйко наотрез отказались от этой работы. У них же дети. Тогда председатель строго сказал нам: „Ну, смотрите. У оленя рога с ветками, да листья на них не растут. Картофель тоже не везде растет. Погубите его, все трое будете отвечать, платить колхозу“.
Ой, как это испугало моих женщин. Они в один голос закричали: „Нет, нет! Тогда землю копать не будем!“
Только я не растерялась, говорю, мол, во-первых, картошка ни за что не погибнет, а сама-то в душе, конечно, допускала это, я же знаю наш Север, а во-вторых, говорю, если придется платить, то уплачу я одна.
Вижу, женщин это успокоило, а Юнай Петрович так это странно-странно глядит на меня и качает головой: „Ну ты, Айна, и настойчивая же! Твою настойчивость бы да в другом деле“.
„Ничего, говорю, в этом деле она еще нужнее“. Потом спрашиваю председателя: „Значит, мы можем приступить к огородничеству?“
Юнай Петрович вздохнул: „Ну что же делать, валяйте“. А когда мы стали выходить, он окликнул: „Постойте, а где вы будете огород копать?“
Я остановилась, говорю, не знаем, поищем место. Тогда он забеспокоился, стал одеваться, а сам ворчит: „Вы еще раскопаете там, где не следует. Мы же, говорит, строительство ведем, у нас все спланировано. Придется пойти с вами, посмотреть, где вы место выберете“.
Тут я спросила его: „Вы, Юнай Петрович, может быть, нас на правлении в специальную полеводческую бригаду оформите?“
Он недовольно поморщился, говорит: „Вот еще! Какая у нас может быть полеводческая бригада. Еще трудодни будете требовать?“
„А если мы, отвечаю, снимем урожай? Мы же для колхоза стараемся. Неужели вы нам и тогда трудодни не начислите?“
„Это видно будет, — проворчал Юнай Петрович. — Я, говорит, и так разрешаю вам бездельем заниматься. Мне еще за это на правлении может как следует попасть“.
Я только вздохнула. Что больше толковать с ним.
Отправились мы подыскивать место для огорода. Присоединился к нам и секретарь комсомольской организации. Было уже поздно, часов двенадцать ночи, но солнце все еще висело над тундрой. Ты же знаешь, в эту пору у нас круглые сутки светло, как днем. Вышли мы за факторию, к речке.
Стоим, оглядываем местность. „Вон там не подойдет?“ — говорит председатель и показывает рукой. Я посмотрела туда, и место мне показалось подходящим. Это, знаешь, ложбина, где когда-то забой оленей проводили. Она ведь защищена от северных и „каменных“ ветров. Но когда мы спустились туда, я почувствовала страшный холод и вспомнила, что в таких местах даже летом бывают холодные туманы. Маби тоже стал говорить, мол, это место не подходящее, потому, что вокруг на возвышенностях болота, и здесь всегда бывает сыро. Тогда я твердо сказала: „Тут огород нельзя делать“.
Юнай Петрович согласился с нами. Я стала указывать на холм по ту сторону речки. Южный-то склон его хорошо защищен от холодных ветров. Тут порядочный огород можно было сделать. Сели мы в лодку, переправились на тот берег, хорошенько осмотрели это место.
„Да, лучше этого участка, пожалуй, не найти“, — сказал Маби. А председатель говорит: „Но удобрение-то придется доставлять на лодке“. Я согласилась, говорю, мол, иного выхода нет и придется делать только так. А удобрение-то у нас какое могло быть? Сам, Витенька, знаешь — зола да навозу немного. Это я говорю про тот навоз, который лежит у торгпункта, он ведь позапрошлый год держал лошадь. Ну вот, а то откуда же больше скота-то ведь у нас пока во всем колхозе нет.
Огород, конечно, копали лопатами. Почва песчаная оттаяла всего на четверть. Маби организовал школьников, и они помогли нам собрать и подвезти золу. Потом мы с секретарем комсомольской организации уговорили председателя дать мне неводник и двух девушек, которые еще не выехали на рыбный промысел, чтобы разок съездить в райцентр за навозом. Мои-то помощницы-женщины с маленькими детьми и отлучаться далеко от чума не могли. На обратном мути кое-кто из встречных посмеивался над нами: „Айна в городе училась, шибко грамотной стала. Вместо рыбы на лодке навоз возит“.
Ну, я тоже знала, что ответить. А помощницы мои — Салейко и Нямтуйко совсем невзлюбили полеводство. Насилу удержала их и по всем правилам, как учили меня на курсах, посадила картофель. Посадила я также листовой табак. Это для опыта. Семена купила на рынке в Салехарде перед отъездом. После прибытия в колхоз я сразу же посеяла семена табака в ящик, а когда появились ростки, высадила рассаду на огород.
И еще посеяла я… Что бы ты думал? Ячмень! Всего десять зерен. Ты не смейся, Витенька! Я знаю, что ты будешь смеяться: „Тоже, мол, нашлась селекционерка. На снегах решила зерновые культуры выращивать“. А я вот посеяла. Просто так, для интереса. Семена нам дали во время экскурсии на опытную станцию в Салехарде, и я их сохранила.