В этой комнате меня поджидала еще одна кукла. Она сидела посередине кровати, так же, как кукла Кристофер Сноу, вытянув руки по направлению ко мне. Однако свет здесь был таким ярким, что я не мог как следует разглядеть, что именно она держала в своих розовых ручках.
Я выключил верхний свет. Продолжала гореть лишь лампа на тумбочке.
Повернувшись спиной к порогу и готовый стрелять в любого, кто появится в коридоре, я, пятясь, вошел в комнату.
Краем глаза справа от себя я видел платяной шкаф. Если бы его дверцы вдруг начали открываться, мне бы даже не понадобился лазерный прицел, чтобы наделать в них дырок диаметром в девять миллиметров каждая.
Я ткнулся задом в край постели и повернул голову в ее сторону – не до конца, но достаточно для того, чтобы рассмотреть куклу. В каждой из повернутых кверху ладошек она держала по одному глазу. Не стеклянные пуговичные глаза из набора кукольника. Не фарфоровые шарики, разрисованные рукой мастера. Настоящие человеческие глаза.
Двери шкафа оставались неподвижными на своих петлях.
Если в доме что-то и двигалось, то это было время.
Я тоже оставался неподвижным, как прах в урне, но жизнь внутри меня продолжалась: сердце обезумело и мчалось, словно угорелая белка в колесе из ребер.
Я снова посмотрел на глазные яблоки в протянутых фарфоровых ручках: затекшие кровью карие глаза со свисающими молочно-белыми нитями, влажные, изумленно глядящие на меня и кажущиеся голыми в отсутствие век. Я не сомневался: последнее, что им довелось увидеть, был белый фургон, останавливающийся на поднятый вверх большой палец. А потом – человек с бритой головой и жемчужной серьгой в ухе.
И все же я был уверен, что сейчас, находясь в доме у Анджелы, имею дело не с тем, лысым. Подобная игра в «кошки-мышки» была не в его стиле. Он наверняка предпочитал действовать быстро, зло и жестоко.
Мне скорее казалось, что я очутился в детской психиатрической клинике, пациенты которой перебили врачей и санитаров, а теперь, наслаждаясь свободой, играют в свои безумные игры. Мне казалось, я слышу их тихий смех за порогом комнаты – зловещее серебристое хихиканье, которое они пытаются приглушить, прижимая ко рту маленькие холодные ладошки.
Я не смог заставить себя открыть дверцы платяного шкафа.
Я поднялся сюда для того, чтобы помочь Анджеле, но это уже было невозможно – ни сейчас, ни потом. Теперь мне хотелось только одного: спуститься вниз, выбраться из дома, вскочить на велосипед и помчаться куда глаза глядят.
Стоило мне двинуться по направлению к двери, как погас свет. Видимо, кто-то выключил рубильник на распределительном щитке. Наступившая темнота была такой непроницаемой, что даже я не мог разглядеть ничего вокруг. Окна были плотно зашторены, и молочный свет луны не проникал в комнату. Воцарившаяся тьма была чернее самых черных чернил.
Шаря руками в пространстве перед собой, я продолжал слепо двигаться к двери, но затем шагнул в сторону. У меня возникло необъяснимое чувство, что в коридоре кто-то притаился и на пороге меня настигнет удар ножа.
Прижавшись спиной к стене спальни, я замер и стал прислушиваться. Я задержал дыхание, но был бессилен сделать что-либо с сердцем, которое стучало, словно лошадиные копыта по брусчатке – целый кавалерийский эскадрон. Мне чудилось, что меня намеревается предать мое собственное тело.
Однако, несмотря на этот бешеный галоп, я услышал, как скрипнули петли. Дверцы платяного шкафа медленно открывались.
О боже!
Это была и молитва, и проклятие одновременно.
Вцепившись в рукоятку «глока» обеими руками, я вытянул его в том направлении, где, по моим расчетам, находился шкаф. Потом, подумав, переместил дуло на десять сантиметров левее и тут же вернул в прежнее положение.
В абсолютной темноте я был полностью дезориентирован. Я не сомневался, что сумею попасть в шкаф, но не был уверен, что попадание придется точно по центру. Стрелять надо было наверняка, поскольку первая вспышка от выстрела сразу же выдаст мое местоположение. Не мог я также и устроить канонаду, паля вслепую по сторонам. Каскад пуль наверняка разорвал бы ублюдка на части, но лишь при том условии, что все они попадут в цель. Однако в такой темноте я мог только ранить его или, еще вероятнее, просто бы промахнулся.
А что будет, когда обойма опустеет?
Что тогда?
Я выскользнул в коридор, в любую секунду ожидая нападения, но его не последовало. Притворившись, будто не слышал скрипа петель, я переступил порог комнаты и закрыл за собой дверь, отгородившись таким образом от того, кто вылезал из шкафа, – кем бы он ни был.
Из лестничного проема в конце длинного темного коридора лился неяркий свет. Видимо, лампы на первом этаже питались от другой электрической цепи.
Не дожидаясь, пока из гостевой комнаты кто-то появится, я кинулся к лестнице и услышал, как дверь за моей спиной открылась.
Задыхаясь и перескакивая сразу через две ступени, я почти успел добежать до лестничной площадки между первым и вторым этажом, как вдруг мимо моего виска пролетела моя же фарфоровая голова в миниатюре и вдребезги разлетелась, ударившись о стену передо мной. Я поднял руку, чтобы защитить глаза. В лицо мне брызнул град фарфоровых осколков.
Правая нога неудачно опустилась на самый край ступени и соскользнула. Я потерял равновесие, чуть не упал, бросил свое тело вперед и с силой врезался в стену, но на ногах все же устоял.
Оказавшись на площадке и давя каблуками фарфоровые осколки собственного лица, я резко развернулся вокруг своей оси, готовый отразить нападение.
В меня полетело обезглавленное тело куклы в черном. Я нырнул, и она пролетела над моей головой, врезавшись в стену позади меня.
Подняв голову, я направил ствол пистолета на верхние ступени лестницы, но стрелять было не в кого. Складывалось впечатление, что кукла сама оторвала у себя голову, швырнула ее в меня, а затем метнулась в мою сторону через лестничный пролет.
Огни на первом этаже дома погасли.
В наступившей темноте я почувствовал запах гари.
15
Пошарив рукой в кромешной тьме, я наконец нащупал поручень лестницы, вцепился в гладкое дерево потной ладонью и стал спускаться по второму лестничному пролету, который вел в прихожую.
Меня охватило странное чувство, будто темнота вокруг меня клубится, извивается кольцами, но затем я понял, что движется не мрак, а воздух – ленты горячего воздуха, которыми, словно червями, заполнился лестничный пролет.
Почти сразу же вслед за этим снизу на лестницу потянулись стебельки отвратительно пахнущего дыма, которые мгновением позже превратились в щупальца, а затем стали мощным потоком. Самого дыма я не видел, но мне казалось, что его можно потрогать рукой. Он обволакивал меня, как какая-нибудь гигантская водяная лилия обволакивает ныряльщика. Кашляя и широко разевая рот, я кинулся в обратном направлении – наверх, надеясь спастись через одно из окон второго этажа – любое, кроме того, что находилось в ванной и возле которого меня поджидала Анджела.
Я вернулся на лестничную площадку, поднялся на несколько ступенек по верхнему пролету и тут был вынужден остановиться. Сквозь слезы от дыма и сквозь клубы его самого я увидел наверху какой-то колеблющийся свет.
Пожар.
Дом подожгли одновременно с двух сторон – снизу и сверху. Сумасшедшие детишки продолжали свою игру, но теперь мне казалось, что их здесь не один и не два, а намного больше. Я припомнил своих многочисленных преследователей, которые словно из-под земли выросли на заднем дворе похоронного бюро, будто Сэнди Кирк обладал способностью поднимать мертвецов из могил.
Я вновь кинулся вниз по ступеням – к глотку спасительного воздуха. Я обязательно найду его, и именно там, внизу, поскольку дым и пламя всегда поднимаются вверх, оставляя внизу чистый воздух, которым они и питаются.
Каждый вдох вызывал у меня новый приступ кашля, заставлял задыхаться и из-за этого бояться еще больше. Поэтому я задерживал дыхание до тех пор, пока не оказался в прихожей. Там я упал на колени и, распластавшись на полу, сумел наконец вдохнуть. Воздух был горячим и отдавал горечью, но все в мире относительно, и сейчас он показался мне более живительным, нежели ласковый бриз с Тихого океана.
Однако я не мог позволить себе валяться на полу и ожидать мучительной смерти от удушья. Я провел в таком положении ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы, прочищая легкие, сделать несколько глубоких вдохов и отплеваться от попавшей в рот гари.
Затем я поднял голову, желая выяснить, на каком расстоянии от пола держится спасительный слой воздуха. Не очень высоко – сантиметров на десять-пятнадцать. Тем не менее этого скудного воздушного запаса должно было хватить мне на то время, пока я буду выбираться из дома.
Хорошо хоть не загорелся ковер, иначе я был бы лишен и этого.
Свет в доме по-прежнему не горел, клубы дыма заполняли все пространство. Ожесточенно работая руками и ногами, я по-пластунски пополз в том направлении, где, по моим расчетам, должна была находиться входная дверь – ближайший ко мне выход из дома.
Вскоре я на что-то наткнулся, и, судя по всему, это был диван. Значит, я сбился с правильного курса по крайней мере на девяносто градусов, прополз под аркой и оказался в гостиной.
Теперь, находясь в пространстве относительно чистого воздуха возле самого пола, я уже видел, что густая пелена дыма подсвечивается оранжевыми сполохами огня. Так выглядит гроза, когда ее наблюдаешь сверху, через иллюминатор самолета. Поскольку я находился в лежачем положении, зеленое ковровое покрытие выглядело широкой, уходящей вдаль лужайкой, которую освещают далекие зарницы. А узкая полоса животворного воздуха под сплошной пеленой дыма показалась мне каким-то новым миром, куда я попал, шагнув в дверь, ведущую в другое измерение.
Мутные вспышки пламени были, однако, недостаточно яркими, чтобы с их помощью я мог определить, в какую сторону ползти. Стробоскопическое мерцание еще больше сбивало меня с толку, к тому же усиливая страх.