оловой чужака. Вскоре за поворотом сверкнула Чернавка, ослепив Перцева солнечными осколками. Деревенские мальчишки, завидев машину журналиста, похватали удочки, сгребли одежду и как были – в мокрых трусах – засеменили в сторону деревни. Андрей заглушил мотор. Купаться не стал, а вместо этого лёг на траву и стал смотреть в небо. Оно завораживало Перцева. Безграничная свобода – вот что сообщало оно лежащему под ним маленькому человеку. Земля была тёплой и мягкой, словно детская колыбель. Андрей вдруг ощутил себя несмышлёным младенцем, испуганным ребёнком в тёмной комнате, мальчишкой, заплутавшим в дремучем лесу и не знавшим дороги домой. Птенцом, что выпрыгнул из гнезда прежде, чем научился летать. Снова вспомнилась серая бревенчатая изба в безымянной деревне под Калугой и слова бабы Ани: «Человек взрослеет не когда начинает брить усы или получает аттестат зрелости, а когда научается отличать добро от зла». Неужели он так до сих пор и не повзрослел?
В Казачьем Стане царило смятение. Толпа, собравшая не только местных казаков, но и приезжий люд, гудела возле старого колодца. В числе прочих Перцев узнал бывшего лесничего Кузьмина с сыном и внуком, краеведа Парамонова, директора заповедника Климова и есаула Задорожных. Но и сам он не остался незамеченным. Стоило журналисту подойти ближе, как к нему шагнул могучий детина с кудрявым чубом – тот самый, что когда-то проводил его в дом атамана Черпака.
– Явился писарь продажный! – взревел детина, перекрывая ропот толпы. – Хватило совести! Ну-ка, братцы, давайте-ка его малость проучим, чтобы неповадно было в другой раз гадости про казаков писать, – он сграбастал Перцева, заломил руки за спину.
К нему подоспели ещё несколько мужиков. Широкая баба с румянцем во всю щёку упёрла руки в бока:
– Ах, вот кто упёк нашего атамана! Понятно! – короткий палец ткнул журналиста в грудь. – Все они заодно! Все продаются! И других хотят подкупить! Нехристи! – казачка изготовилась к бою, выпростав загорелые, почти мужицкие кулаки.
– Стойте! – раздался негромкий голос лесничего.
Казаки отодвинули разъярённую женщину, но рук не отпустили. Старик подошёл к Андрею и укоризненно покачал головой:
– «Сказки деда Тихона» говоришь? Может оно и так… Может и сказки… Только всё лучше, чем дурить людей, забивать им головы правдоподобным враньем. Э-хе-хе… – вздохнул сокрушённо старик.
– Я эту сволочь сразу раскусил, – процедил сквозь зубы внук Егор, выросший за спиной деда, – он мне ещё тогда не понравился, – молодой лесничий сжал кулаки.
– Что он здесь делает? – раздалось из толпы. – Чего вынюхивает? Кому служит?
– Как кому? Знамо дело – шефу своему! – громко ответил директор заповедника Климов. – Тот всё вверх дном перевернул. Теперь в Совете все такие же, как и он.
– Земляки! – призвал краевед Парамонов. – Сколько уже наших людей пострадало. Скольких очернили. Моего сына и невестку заставили подписать отказ от участия в митингах под угрозой увольнения – они у меня оба врачи, в больнице работают. А ещё пытались принудить писать липовые справки о побоях геологов!
– Я здесь всю жизнь живу! – выкрикнула невпопад женщина в ситцевом сарафане. – И мать моя здесь живёт, и бабка с дедом жили. И дети мои будут жить здесь, и внуки – слышишь? И ты, прихвостень олигарший, не посмеешь нам помешать! – она сорвала с русой головы косынку и двинулась грудью на Перцева.
– Гони его в шею! – загалдели люди. – Пошёл вон отсюда! Чтоб духу твоего здесь не было! Наподдай-ка ему как следует! Пусть знает!
Вокруг Перцева сгустилась толпа. В круг вышел есаул Задорожных и вскинул руку.
– Казаки! Не будем повторять былых ошибок, – произнес он. – Мы не станем сейчас марать руки, устраивать самосуд. Его жизнь рассудит, – есаул оглядел притихшие лица односельчан. – Пусть лучше зарубит себе на носу и передаст кому надо: атаман Черпак сидит не зря. Всех не пересажают! А землю свою казаки в обиду не дадут! И не продадут никому ни за какие деньги! Так что, – Задорожных вплотную подошёл к Перцеву, – ступай себе подобру-поздорову, но больше сюда не приезжай! Не наш ты! Чужой! Уходи!
Сотни глаз сурово провожали Перцева, пока тот шёл к машине, нетвёрдой рукой заводил мотор и выруливал на дорогу. Под прицелом этих глаз он въехал в лес и направился в лагерь геологов.
Дорога к Вороньему полю была недлинной, но и нелёгкой. Сосны и дубы, дубы и сосны. Стаи осин, хороводы берёз. Корни и кроны, пни и нависшие над дорогой ветви. Холмы, овраги, низины, болота… Всё разладилось, раскололось и спуталось в голове Перцева: презрение Орешкина, ухмылки коллег, ярость чернавцев, полные укора глаза деда Тихона, кулаки дородной казачки, доводы Семёнова, безупречная логика Эпштейна, каленые слова профессора Сидоренко… Получается, он ни с теми, ни с другими, а так – между небом и землей. Он не справился с защитой никеля, но и не стал его обличителем. Кто он тогда? Ему хотелось ехать и ехать по этой прошнурованной корнями лесной просеке, пока не приедет на край света. А там уж никуда не нужно будет спешить. Останется только сесть на краю, свесив ноги в молочную бездну, и молчать, пока не забрезжит рассвет и не отразится в небе слепящим шаром, выплывшим из-за кромки небытия…
Воронье поле было утыкано клинками разведывательных буровых вышек. Зону геологоразведки по периметру опоясывал железный забор с колючей проволокой. Для пущего сходства с обычной «зоной» не хватало лишь сторожевых вышек с автоматчиками и надсадного лая овчарок. Охранник придирчиво повертел в руках пропуск Перцева, связался с кем-то по рации и, получив высшее согласие, нехотя впустил журналиста внутрь.
– Ступайте вон туда, – он указал на ближайший вагончик в трёхстах метрах от пропускного пункта, и, закурив сигарету, наблюдал за перемещением гостя, пока тот не скрылся за дверью бытовки.
Временный домик геологов напоминал обжитое купе поезда дальнего следования. Внутри сидели двое: старший – классический бородач в пёстром, крупной вязки свитере – представился Николаем, младший – низкорослый крепыш с косичкой – Фёдором. Их вахта уже закончилась. На походной плитке вскипал старый, советских времен чайник с гнутым лебединой шеей носиком и отколотой эмалью на крышке, другой – новый, электрический, обмотанный шнуром – неприкаянно стоял в углу.
– Счастливый чайник, – пояснил Николай, поймав недоумённый взгляд гостя. – На удачу!
– Что, у геологов тоже есть свои суеверия? – ухмыльнулся Андрей.
– А как же, – невозмутимо ответил бородач и протянул журналисту подготовленный офисом текст, содержащий развёрнутые ответы на предполагаемые вопросы прессы. Перцев бегло просмотрел страницы: всё это он слышал десятки раз от Семёнова, Орешкина и Эпштейна. Но пришёл он не за тем.
– Что, ни шагу в сторону, да? Шаг вправо, шаг влево – расстрел? – поддел Перцев.
Николай неспешно выключил чайник и посмотрел на часы.
– Если хотите шагнуть в сторону – на здоровье! Только не здесь.
– Да я только и делаю, что шагаю в разные стороны, – удрученно признался журналист. – Шаг вперёд, два шага назад. Влево, вправо – а всё на месте! Хотите сказать, что вам нечего мне больше сообщить кроме этого? – Перцев встряхнул листами бумаги.
Бородач лишь пожал плечами. Вернулся Фёдор с рыболовными снастями.
– Что, рыбалка отменяется? – спросил он упавшим голосом, косясь на журналиста.
Николай повернул к Перцеву непроницаемое лицо в рыжей бороде:
– Вы как? Не хотите составить компанию? Там и поговорим.
– На Чернавку?
– На Чернавку.
– С превеликим удовольствием! – обрадовался Андрей. – Удочка лишняя найдётся?
– Что-нибудь придумаем.
Через десять минут все трое по еле заметной стёжке шли гуськом к реке.
В этой части русла Чернавка была вальяжной и дремотной: тихо перекатывала тёмные воды средь лесистых берегов, заботливо омывала жилистые корни, полоскала опущенные в воду плакучие кудри ив, укутывала мягким илом затонувшие коряги. На повороте река закручивалась чёрной воронкой омута, – именно в таких местах обитают сказочные водяные, плещутся коварные русалки, увлекающие смертных в пучину тонким серебристым смехом.
Миновав обрыв и омут, пробравшись сквозь заросли лопуха, рыбаки вышли, наконец, к реке. Деревья расступились вокруг выгнутой подковой поляны. Вся она была устлана плотным травяным ковром и только у самого берега оканчивалась полоской белого песка. Сбоку чернело обложенное камнями кострище – судя по количеству золы и запасу дров, пользовались им с завидной регулярностью. Побросали наземь рюкзаки, расчехлили снасти, вынули банки с червем и сразу же закинули по первой. Не успели толком устроиться, как молодой геолог с косицей дёрнул удочку вверх – на крючке трепыхалась увесистая с ладонь плотва. Один за другим рыбаки стали вытаскивать окуней, плотву и краснопёрку – все как на подбор! Вот уж запылал костёр, выстреливая в густо синеющее небо снопами колючих искр. Над огнём подвесили закопчённый котелок. Вскоре в нём весело забулькала вода. Фёдор ловко выпотрошил рыбу, Николай достал пшено и овощи, Андрей почистил картошку. Полчаса – и аромат свежей ухи потянулся меж стволов в чащу леса дразнить леших, поплыл вместе с вечерним туманом над рекой. Николай вынул из садка холодную бутылку водки, отёр её полой куртки и плеснул немного в котелок. Порезали мужскими ломтями хлеб, выложили ворох зелёного лука.
– Ну что, мужики, за рыбалку! – предложил Николай, и все дружно сдвинули стаканы.
Выпили по первой, занюхав краюхой хлеба. Деревянным черпаком Фёдор начал разливать дымящуюся жижу по мискам, а бородач наклонился к Перцеву:
– Вроде как теперь мы на «ты», раз выпили вместе?
– Не возражаю, – согласился Андрей, чувствуя, как давно забытый острый жар разливается по жилам, сообщая телу мягкость, а мыслям смелость. – Тогда и разговор будет на «ты», а не на «Вы». Ну, то есть как мужик с мужиком, а не как журналист с геологом. В неформальной, так сказать, обстановке.
– Согласен, – геолог обвёл взглядом поляну, – по-моему, неформальней не придумаешь!