Теперь таких счастливых ночей у Веры стало больше. Когда дети Тумановых выросли окончательно и обзавелись собственными семьями, Алексей Юрьевич предложил Вере культурно расстаться, пообещав в качестве отступного ту самую квартиру окнами в Гоголевский сквер. Вера не сопротивлялась, она давно знала про новую пассию мужа – молодую актрису драмтеатра Олесю Дрозд. Она поблагодарила мужа за щедрый подарок, подписала документы о разводе, но жить в Верхнедонске не осталась, а перебралась в совершеннейшую глушь – заброшенную деревню с медовым названием «Пчельники».
***
…Стоял прозрачный сентябрь. Бабье лето, утверждённое солнцем в своих правах, упивалось последними деньками яркой совершенной зрелости. Как всегда, было немного жаль, что лето позади. Щемящая, тонкая как паутинка, светлая, как солнечный берёзовый перелесок, грусть, неизъяснимая и сладостная, охватывала Веру при виде первоклашек с бантами и новенькими ранцами за плечами: её дети давно и безвозвратно выросли. Этого уже не будет никогда. Тихая, словно замерший неподвижно осенний лес, глубокая, будто тёмное озеро, грусть ожила и ходила за Верой по пятам. Она нашёптывала ей строчки любимых стихов, слова полузабытых песен, какие-то смешные считалочки из детства и страшные окончательные фразы, вбитые в память свинцовыми гвоздями необратимости. Но многоопытная душа всегда ищет в печали присутствие радости. Умудрённое сердце острее чувствует быстротечность жизни и отзывается лёгким замиранием – единственным для него способом остановить мгновение и задержать бег времени. Так и жила Вера тем сентябрём…
Как-то раз Лида Пряхина – институтская подруга Веры – пригласила её составить компанию в поездке к тётке в Чернавский район. Предстояло определить Антонину Петровну в больницу на обследование и привести в порядок бумаги на деревенский дом. Вера, скучавшая в то время одна в пустой квартире, с радостью откликнулась на предложение. Рано утром подруги тронулись в путь.
Серая лента шоссе навевала скуку. Вере нестерпимо хотелось спать: этой ночью она не сомкнула глаз, но Лида всю дорогу терзала её вопросами и советами. Она была в курсе развода, страшно ругала Туманова и деятельно участвовала в устройстве новой Вериной жизни. Пожалуй, даже слишком деятельно.
– И что ты собираешься теперь делать? – строго спросила она подругу.
– Если бы я знала… – вздохнула Вера.
– Ну, хорошо, а на работе как дела?
– Написала заявление об уходе.
– Что значит написала? Зачем? – опешила Лида.
– Попросили.
– Ну и сволочь же этот Невинный! – Пряхина сузила глаза и вдавила педаль газа. – И что – тебя попросили, а ты вот так взяла и согласилась? Ну, ты даёшь! Тебе в трудовую комиссию надо: скажешь, что принудили уволиться – в два счёта восстановят! Я тебе точно говорю!
– Да я и сама больше не хочу там работать, – вяло отмахнулась Вера, вспомнив снисходительные взгляды новой примы театра Олеси Дрозд.
– Как не хочешь? – искренне удивилась Лида, – а жить-то – на что будешь?
– Ты же знаешь, мне многого не надо, – принялась объяснять Вера. – Алексей квартиру предлагал, но я не хочу я в ней оставаться. Попрошу немного денег на первое время, а там видно будет.
– Что тебе видно будет? – голос Лиды возмущённо завибрировал. – Видно ей будет! Дают – бери. Нечего строить из себя альтруистку! В крайнем случае, квартиру продашь, купишь другую – поменьше, остаток денег вложишь в банк под проценты – будет хоть на что жить! Хочешь, я сама с Тумановым поговорю? – предложила она.
– Не хочу, Лид. Не надо.
– Ладно. А чего же ты тогда хочешь? – не унималась деятельная подруга.
– Веришь? – ничего не хочу!
Лида насупилась. Но свернув на Чернавск, щёлкнула зажигалкой и заговорила снова.
– Верунь, ну а дети как?
– А что дети – дети выросли… – Вера безразлично смотрела на мелькавшие за окном деревья. – Павлуша сам теперь уже папа.
Дети Тумановых давно уже не были детьми. У каждого своя взрослая отдельная жизнь с планами, семейными хлопотами и ворохом собственных забот. Больше всего на свете Вера боялась добавить в этот ворох свои личные проблемы, которые по её разумению следовало решать самостоятельно и незаметно для окружающих. Так она привыкла жить. К разводу родителей сын отнёсся философски. Отца осуждал, но великодушно прощал. Мать жалел и поддерживал. Полинка, работавшая с мужем-архитектором в Санкт-Петербурге, была убеждена, что развод пойдёт матери только на пользу – она давно призывала её жить своей собственной жизнью. Но Вера не понимала: как это своей, если кроме неё есть столько людей, о которых надо заботиться? «Вот ты хотела всю жизнь писать? – говорила ей дочь. – Так пиши! А папочка не пропадёт, не сомневайся».
– Всё, приехали, – голос Лиды прервал поток Вериных воспоминаний.
Машина остановилась у приземистого, сползшего набок дома в окружении узловатых тополей. Заросли крапивы кустились возле дряхлого колодезного сруба. С ветхого крыльца скатилась круглая румяная, как колобок, Антонина Петровна в клетчатом платке.
– Лидочка приехала, – тихо всплеснула руками старушка.
Они расцеловались – долговязой Лидке пришлось для этого согнуться пополам.
– Это Вера – моя подруга, – представила она тётке спутницу.
– Верочка, – ласково повторила старушка-колобок и, спохватившись, добавила: – Что ж мы здесь стоим – заходите в дом! Я вас чаем угощу.
Вера огляделась по сторонам. Погружённая в собственные мысли, она и не заметила, как оказалась в этой странной, будто бы спящей деревушке, имени которой не слышала до сих пор. Пчельники…
От чая Вера отказалась и, оставив тётку с племянницей вдвоём, пошла вдоль улицы, угадываемой среди буйно разросшегося подлеска. Брошенные дома с заколоченными глазницами окон хмуро провожали её подслеповатым взглядом. Ни души… Но странное дело! Деревня не казалась Вере необитаемой. И дело даже не в Лидиной тётке и не в лохматой дворняге, увязавшейся вслед за женщиной. Пчельники хранили в себе живой, неистребимый временем дух. Этот дух витал среди покосившихся заборов и одичалых садов. Медовый аромат прелой листвы. Горький дым невидимого костра. Монотонное звяканье колокольчика. Скрип лодочных уключин. Всхрап лошади… Или это Вере только кажется?
От основной дороги тропинка круто свернула влево и вниз. Повинуясь любопытству, женщина шагнула в сторону и, пройдя сотню метров, очутилась на берегу затянутого ряской озера. Две плакучие ивы скорбно склонились над чёрным зеркалом воды. У озера стоял дом. Он отличался от покосившихся деревенских изб и ветхих амбаров, как старая благородная парча отличается от истлевшей рогожки. Несомненно, в доме давно никто не жил, но в отличие от прочих заброшенных дворов он не был разрушен временем, убит забвением, но хранил печать отчётливо осязаемой тайны. Казалось, жильцы только вчера покинули его, и теперь он ждал новых хозяев.
Вера подошла ближе. Выкрошенная местами кирпичная кладка, высокое крыльцо с парой облупившихся колонн, приоткрытые ставни, а за ними – непроглядная тьма, такая же густая и сверкающая, как толща озёрной воды, в которой таинственный дом отражался как в зеркале. Вера обошла его кругом. Позади двора толпились старые липы, тронутые лимонной проседью осени. Смешиваясь с ельником, они уходили в чащу леса. Или это лес подступал к самому дому? Тишина и спокойствие, нарушаемые лишь шелестом листвы да счётом кукушки, окутали Веру. Она вдруг представила, что могла бы каждое утро просыпаться в этом доме, открывать скрипучие ставни, вдыхать хрустальную свежесть зари, вслушиваться в звуки леса. Она могла бы писать возле открытого окна, а вечерами сидеть на берегу, глядя на чёрное застывшее стекло озера…
Поймав взгляд женщины, пёс размашисто завилял мохнатым кренделем хвоста. «Нет у меня ничего с собой!» – ответила ему Вера и потрепала за ухом. Оба – женщина и собака – бросили прощальный взгляд на дом у озера и двинулись в обратный путь вместе.
А спустя месяц Вера стала новой хозяйкой старого дома. Туманов оплатил покупку. Лида помогла с оформлением бумаг. Вера всю зиму паковала книги и вещи, а по весне, как только стаял снег, переехала жить в Пчельники. Насовсем.
Глава 19. Литературная жизнь особняка Агапова
Региональное отделение Союза писателей располагалась в двухэтажном купеческом особняке в центре Верхнедонска. Зажатое со всех сторон небоскрёбами историческое здание стойко держало круговую оборону, отбиваясь от ежегодных атак воинствующих градостроителей. Успешной обороне в немалой степени способствовало личное покровительство главы департамента культуры Туманова. Когда-то в этом доме проездом в Полтаву гостил Гоголь и настолько он был очарован провинциальным городком и дружеским приёмом, что на обратном пути задержался здесь почти на год. Несмотря на мемориальную табличку, свидетельствующую о принадлежности особняка династии купцов Агаповых, его часто называли Домом Гоголя. Впрочем, Агапова или Гоголя – не всё ли равно? Ведь ни тот, ни другой не могли теперь влиять на события, происходившие под его крышей. А в голубом особняке с флигелем и мезонином размещалось нынче почтенное литературное общество. Помимо местного отделения Союза писателей здесь размещались редакция журнала «Родные просторы» и литературный салон.
Без четверти пять просторная комната на втором этаже Дома Гоголя-Агапова стала заполняться людьми. Пекло нещадно, как в июле. Несмотря на распахнутые настежь окна, воздуха не хватало. Прозаик Гривенников безучастно смотрел в палисад на запылённые кусты сирени и думал о творческом отпуске в Коктебеле.
– Давайте лучше кондиционер включим, – предложил эссеист Шельмович – литератор богатырского сложения, – на улице жарче, чем здесь, – он потянулся к пульту, но сиплый голос умоляюще возразил. Заслуженный писатель Семечкин, известный своим шатким здоровьем и творческой плодовитостью, указал на обмотанное шарфом горло и беспомощно развёл руками. Шельмович вздохнул, отёр носовым платком мог