– Сегодняшнюю встречу в литературном салоне мы посвящаем Николаю Васильевичу Гоголю. Это не случайно. По меньшей мере, есть три причины, – говорящий выкинул в воздух три коротких пальца, – по которым мы выбрали эту тему. Меньше месяца отделяют нас от открытия международного Гоголевского фестиваля. В шестой раз имя великого классика соберёт в Верхнедонске лучших представителей мировой культуры. Ровно сто семьдесят лет назад Николай Васильевич впервые побывал в нашем городе, в гостях у купца Агапова. И эти стены, – Полуконь обвёл руками комнату, – помнят голос Гоголя, хранят его шаги и мысли. Наконец, двухсотлетие со дня рождения самого писателя – повод пристальнее взглянуть на отдельные страницы его биографии, глубже изучить истоки таланта, попытаться хотя бы приблизиться к разгадке многочисленных тайн его жизни и творчества. И сегодня мы собрались здесь, чтобы отдать дань уважения великому писателю, неутомимому путешественнику, имя которого носит центральный сквер нашего города, драмтеатр и культурный фестиваль, равного которому нет.
Под аплодисменты председатель Союза занял почётное место в президиуме. А к микрофону один за другим стали выходить филологи и библиографы, литературоведы и критики, подающие надежды студенты и заслуженные деятели культуры. Потекли томительные минуты казённых речей, докладов и вялых реплик из зала. Липкая тишина нарушалась лишь шорохом страниц, покашливанием вечно простуженного Семечкина, да жужжанием невесть откуда взявшейся пчелы. Иные зевали. Другие уткнулись в планшеты и смартфоны. Блондин-репортёр (им оказался небезызвестный читателю Никита Мано) откровенно скучал, не находя в текущей монотонности собрания ни малейшего шанса повысить рейтинг канала «ЖЖЖ». Между тем каждый из ораторов старался не только продемонстрировать глубину познания литературного наследия великого Гоголя, но и блеснуть осведомлённостью иного рода. С глубокомысленной ухмылкой вытаскивали они на свет редкие, крепко приперченные факты его жизни, выуженные из достоверных источников и сопровождаемые целым шлейфом гипотез и толкований. Но рассчитанные на сенсацию заявления оказывались на поверку давным-давно просроченными слухами, кочующими из реферата в реферат, из диссертации в интернет и обратно. Словом, скучно на этом свете, господа!
Однако терпение съёмочной группы «ЖЖЖ» было вознаграждено внезапным поворотом событий, столь стремительным, что некоторые из слушателей не успели толком проснуться и, конечно же, пропустили самое интересное. Всё началось с выступления студента филфака. Бледные щёки, окружённые тенью глаза, чёрные губы – всё выдавало его принадлежность к тому раздражающему меньшинству молодёжи, что вечно портят статистику приличных ВУЗов. Между тем речь его была на удивление содержательной и живой, несмотря на мертвенный вид самого выступающего. Свой рассказ он посвятил увлечению Гоголя готикой и его путешествиям по Европе. Докладчик прослеживал влияние дорожных впечатлений на создаваемые писателем образы. В частности, подробно рассматривались готические мотивы, отражённые в повестях «Страшная месть», «Пропавшая грамота» и, конечно, «Вий».
– Но, позвольте, образцы готической архитектуры есть и в Санкт-Петербурге, есть они и в Москве, и в Полтаве, – возразил студенту критик Парников. – Неужели вы полагаете, что посещение именно Кёльнского, а не какого другого собора могло возбудить мистические фантазии Гоголя?
– А почему нет? – раздался хриплый голос из зала, пробудив от дремоты добрую половину слушателей.
Парников обернулся на звук и скрестился взглядом с давешним своим оппонентом Воронцом. Тот не спеша встал и заложил руки в карманы.
– Мистические фантазии, смею вас заверить, могут появиться в любой точке планеты, а не только по месту жительства или прописки, – произнес гоголевед, вздымая кустистые брови. – Это может произойти с любым человеком и не только в готическом костеле. Если я правильно понял мысль уважаемого докладчика, – лёгкий поклон в сторону гота, – молодой человек хотел подчеркнуть вдохновляющее влияние путешествий на творчество почтенного Николая Васильевича.
– Всё верно, – в смущении подтвердил студент, на бледных его щеках выступил румянец, – я думаю, дни, проведённые Гоголем в дороге, были самыми яркими и плодотворными в его жизни. Именно в путешествиях родились сюжеты лучших его произведений.
– Что ж, совершенно справедливое наблюдение, – Оскар Маркович одобрительно склонил птичью голову.
Неприметный человек с серым пробором в застёгнутой наглухо рубахе (да-да, это был редактор «Родных просторов» Всеволод Чалый) медленно поднялся, накапливая в себе по мере разгибания дрожащих коленок твёрдую решимость. Но встав, уже долго не садился, а говорил яростно и убеждённо. Он сам удивлялся открывшемуся вдруг красноречию: обыкновенно публичные выступления давались ему с трудом.
– Рассуждая о Гоголе, – произнёс редактор, вонзая взгляд в молодого докладчика, – очень часто используют слова «феномен», «тайна», «загадка». Безусловно, вся его жизнь представляется для нас одной сплошной загадкой, но мы ведь оцениваем творчество писателя не по яркости или загадочности его биографии, а по литературному наследию, по степени отражения им окружающей реальности, по гражданской позиции, наконец.
Таким Чалого не видел никто, даже Полуконь. Щёки его пылали. Бесцветные глаза налились свинцовой тяжестью. Редактор ослабил тугой воротник и окрепшим голосом продолжал:
– Белинский как-то писал Гоголю: «Вы столько уже лет привыкли смотреть на Россию из вашего прекрасного далёка. А ведь известно, что ничего нет легче, как издалека видеть предметы такими, какими нам хочется их видеть…». Гоголевская Россия имеет не так уж много общего с Россией реальной. Да, это яркая, самобытная Россия, но существующая в искаженном воображении удалённого от неё вечного кочевника. На мой взгляд, чтобы описать истинную, подлинную Россию, нужно в ней жить, нужно быть прежде всего её гражданином и патриотом, – выдохнул редактор.
– Ага, и никуда не выезжать за переделы горячо любимой родины, – ехидно добавил с места прозаик Гривенников.
Чалый метнул в него короткий взгляд, держа боковым зрением приезжего гоголеведа.
– По-вашему, Николай Васильевич не был патриотом? – Воронец сгустил брови на переносице.
Слова его повисли в воздухе. Редактор шумно дышал. Зал пришёл в движение.
– Ну, зачем же так категорично? – попытался снять напряжение новеллист-миротворец Крюков-Заболотный. – Оставаться патриотом можно по обеим сторонам от границы.
– А разве нельзя быть одновременно патриотом и космополитом? – подал голос студент. Он так и стоял у микрофона, ошеломлённый остротой реакции на своё выступление.
– Полюбуйтесь – нынешнее поколение! – театрально простонал профессор Парников, протягивая к нему дрожащую старческую руку. – Для них нет ничего невозможного! Запросто можно вот так выкрасить губы сажей и говорить о великой русской литературе. Им ничего не стоит быть одновременно своим и чужим, белым и чёрным, патриотом и космополитом, мужчиной и женщиной. Да что там… для них нет ничего святого!
Отвлёкшись на молодое поколение, не сразу заметили желтизну, залившую впалые щёки редактора «Родных просторов».
– Я считаю Гоголя жертвой душевной болезни, – произнёс он пересохшими губами.
– Вот как?! – весело изумился Оскар Маркович. – И как же называется его душевная болезнь? Тяга к перемене мест? Любовь к Италии? Сплин? Одиночество? Усталость? Если так, то большинство присутствующих в зале людей душевно больны, не правда ли? – чёрные глаза Воронца буравили оппонента.
– Прекратите балаган! – неожиданно тонко взвизгнул столичный критик и пошёл пятнами.
– Видите, вот и доказательство! – не поворачивая головы в его сторону, произнёс гоголевед. – А вы, Всеволод Ильич, – обратился он к утратившему дар речи Чалому, – признайтесь, давно ли ходили к психоаналитику? Или предпочитаете размышлять о несправедливости бытия за рюмочкой беленькой?
Слушатели повскакали с мест: происходящее теперь в зале было куда интереснее скучных докладов.
– Он к психоаналитику не ходит, – раздался с заднего ряда незнакомый голос с акцентом, – ему жена денег не дает! И на беленькую тоже не дает! И вообще не дает!
Чалый попытался высмотреть автора возмутительной реплики, но не смог. Густо заржал прозаик Гривенников, и это окончательно вывело его из себя. Редактор вскочил на стул и, поймав глазами обидчика, полез напролом через ряды, через чьи-то ноги, колени, плечи. На пол падали стулья и портфели. Мелодичным сопрано кричала поэтесса Рыкова, поправляя смятую башню на голове. Драматург Ямпольский тщетно пытался удержать разъярённого Чалого за рукав. Треснула ткань, на пол посыпались пуговицы.
Тем временем профессора Парникова отпаивали в президиуме валерьянкой. Вокруг него хлопотала Изольда Дизель, отослав фантаста Лузгу за мокрым полотенцем. Поднялся переполох. Некоторые книголюбы демонстративно покидали зал. Другие с интересом наблюдали за развитием скандала – не каждый раз увидишь такое на рафинированном культурном мероприятии.
Весело мигала телекамера. Довольный репортёр Мано подпрыгивал как на шарнирах, указывая оператору наиболее удачные ракурсы. Нет, профессиональный нюх его ещё никогда не подводил. Это будет бомба! Успеют ли смонтировать к вечерним новостям? Нужно постараться. Ещё не утих шум, ещё удерживали литераторы взбешённого, но уже обессилевшего Чалого, ещё махала веером над Парниковым величественная Дизель, а в голове Мано уже одна за другой складывались удачные фразы. Нужно что-то гоголевское: «Повесть о том, как поссорился Оскар Маркович с Иваном Фёдоровичем». Нет, слишком длинно. Лучше так: «Драка литераторов в Доме Гоголя». Или вот: «Культурная среда в салоне купца Агапова». Как удачно, что сегодня среда! Рейтинг «ЖЖЖ» был спасен.
Оскар Маркович вышел за ворота, подошёл к мемориальной табличке на фасаде здания, смахнул пыль с длинного носа барельефа и проговорил чуть слышно: «Ну что дружище, на сей раз отстояли твоё доброе имя. Что? Считаешь, не надо было связываться? Ну не скажи! Забавное, доложу тебе, было зрелище…». Так говорил стоящий у запылённых кустов сирени странный старик в чёрном костюме с карманными часами в руках. В густую синеву вечернего неба тяжело вкатилось бледное колесо луны.