– Откуда ж они у тебя?
– На радио выиграл, дозвонился первым!
– Повезло! Хоть к высокому искусству приобщишься, а то всё квесты да тусы! Кого с собой возьмёшь окультуриваться?
– Тебя! – везунчик сграбастал приятеля и чуть было не повалил его на землю.
Оба громко рассмеялись, оглушив стайку офисных работниц. Женщины вздрогнули от резкого хохота и отпрянули в сторону.
– Дебилы ненормальные! – выкрикнула одна им вслед.
– Надо же, уроды какие! – поддержала её другая. – Культурный фестиваль называется! – и дамы вновь вернулись к предмету своего увлечённого обсуждения.
– Это мне сама Ветлицкая подписала, – хвасталась полная брюнетка, показывая подругам форзац с размашистым автографом, – видите, вот: «Верной читательнице от автора», – женщины склонились над книгой, восхищённо разглядывая стремительные звёздные завитки.
Торжественно взвыли фанфары, Невинный с пафосом объявил генерального спонсора фестиваля. Ухо Веры чутко уловило знакомое по рассказам чернавцев имя – «Траст-Никель». На сцену вышел человек, мгновенно приковавший к себе внимание толпы. Офисные дамы и те прервали обсуждение звёздной жизни Ветлицкой. Лица выступавшего Вера не видела: слишком далеко стояла, а экран заслоняла раскидистая крона липы, но голос показался ей знакомым. С чего бы? Но раздумывать над вопросом было некогда.
– Наконец-то я тебя нашла! – раздался за спиной недовольный голос Лиды, – ничего себе «буду ждать у старой липы». Ты знаешь, сколько здесь старых лип? И телефон не берёшь!
– Здравствуй, Лидочка! Ну, прости, не подумала.
– Ладно уж. Лучше скажи мне, подумала ли ты о предложениях? Что выбрала? Лично я на твоём месте остановилась бы на «Фемине». Всё официально, интересы защищены, права и обязанности расписаны, аванс вперёд, – зачастила подруга, но увидев кислое лицо Веры, быстро переменила мнение. – Но в принципе можно и с Ветлицкой связаться. Звезда она и есть звезда. К тому же сама тебя нашла, что не может не тешить самолюбия. Только не верь словам, обязательно бумаги подписывай, а то мало ли.
– Знаешь… я… – неуверенно начала Вера, но Лида не дала ей договорить.
– Всё понятно, выбрала «Штучку». Ну что ж, может оно и правильно. Как говорится, «проверено временем». Да и потом можешь своё потихоньку пописывать в свободное от гламура время! Да, Верунь? – подруга одобрительно обняла Веру за плечи. – Я в любом случае на твоей стороне.
– Спасибо тебе, Лид. Только я ничего не выбрала.
– Как это не выбрала? – опешила Пряхина.
– Ну, вот так. Не буду я работать ни с кем из них.
Лида убрала руку с Вериного плеча.
– В чём дело, Вер? Что опять не так? – в голосе подруге появились ядовитые колючки.
– Понимаешь, не моё это. Просто не моё!
Лида покачала головой и громко вздохнула. Достала из сумки апельсин и принялась механически очищать его от кожуры.
– Я, конечно, давно тебя знаю, – цитрусовый аромат стекал по её пальцам, – можно сказать, большую часть жизни. И давно уже свыклась с твоими странностями и даже смирилась с ними, – половина апельсиновой мякоти очутилась у Веры на ладони. – Но хоть убей, не понимаю, чем тебе может помешать маленькая халтурка?
– Маленькая?
– Ладно, пусть будет большая. Но ты ведь не хочешь никакой!
Подруга принялась обиженно жевать сочную плоть.
– Лида, это не халтурка, – сказала Вера, задумчиво глядя на истекающую соком половинку апельсина, – это, Лида, тупик. Путь, заведомо ведущий к глухой стене высотою с Эверест. И потом придётся возвращаться назад, чтобы снова начать всё сначала. А это время. Драгоценные дни, месяцы, годы… Я и так его достаточно потратила впустую. И мне не двадцать лет, – Вера поглядела поверх липовой кроны в фиолетовое небо с булавочными иголками звёзд.
Лида доела последнюю дольку и порывисто вздохнула.
– Ну что мне с тобой делать? – она с жалостью посмотрела на подругу. – Как была в институте идеалисткой, так идеалисткой и осталась.
Идеалистка виновато подняла глаза и, и не найдя в лице Лиды ни тени насмешки, а лишь искреннее непонимание и тихое, почти материнское сочувствие, улыбнулась.
В это время раздались аплодисменты, спонсор ушёл со сцены с букетом цветов и отлитым в бронзе Гоголем – точной копией памятника в сквере. За разговором женщины не услышали ни единого его слова, справедливо сочтя это небольшой потерей. В небо взмыли петарды, возвестив о начале гоголевских чтений. Открыть литературную эстафету пригласили молодую приму Верхнедонского драмтеатра Олесю Дрозд.
Актриса вышла, сверкая бриллиантами и обнажёнными алебастровыми плечами, бережно придерживая шлейф. Она обвела драматическим взглядом невидимые из-за яркого света лица, улыбнулась по очереди во все камеры и только тогда начала монолог:
– «Что людям вздумалось расславлять, будто я хороша?9 – спросила она незнамо кого. – Лгут люди, я совсем не хороша… – актриса развернулась и придирчиво посмотрелась в телекамеру как в зеркало. – Разве чёрные брови и очи мои —так хороши, что уже равных им нет и на свете? – согласилась нехотя, надув и без того пухлые губы. – Что тут хорошего в этом вздёрнутом кверху носе? и в щеках? и в губах?.. – она провела рукой по глянцевой от лака причёске. – Будто хороши мои чёрные косы?.. Я вижу теперь, что я совсем не хороша!.. – Олеся повернулась спиной к зрителям, собираясь будто бы уходить, но потом передумала и ринулась к самой большой камере: – Нет, хороша я! Ах, как хороша! Чудо! Какую радость принесу я тому, кого буду женою! Как будет любоваться мною мой муж! Он не вспомнит себя. Он зацелует меня насмерть…»
Тем временем возле женщин появились двое: Лидин муж и его разведённый коллега – уютный двухметровый увалень, робко прячущий за спиной жилистый букет гладиолусов. Вера разгадала замысел подруги.
– Лида, я пойду, пожалуй.
– Куда же ты? – удивилась та. – Я думала, мы посидим где-нибудь вчетвером. Вадим очень хотел с тобой познакомиться, – она вытолкала вперёд смущённого здоровяка.
– В другой раз, ладно? Извините, Вадим.
– Ничего, – пробормотал тот покорно, – в другой, так в другой.
– Ну как знаешь, – обиделась Лида. – Другого раза, между прочим, может и не быть, – она ободряюще взглянула на отвергнутого Вадима. – Ты хоть не забудь, что сегодня у нас ночуешь!
– Куда ж я денусь – приду, – пообещала Вера, – только пройдусь немного.
– Смотри, будь осторожна! Не улетай в облака! Ладно?
– Облаков сегодня нет, – глядя в небо, серьёзно ответила Вера, – только луна и звёзды.
– Вот такая она у нас, – пояснила Лида приятелю. – А ты в другой раз будь понастойчивей.
Но Вера уже не слышала. Она пробиралась сквозь густую толпу прочь. Не то, чтобы её сильно расстроил вид молодой соперницы или неуместное сватовство. Нет. Вернее, да, но не настолько сильно, чтобы из-за этого убегать. Гораздо больше её разочаровал и даже разозлил этот парад тщеславия, имеющий к Гоголю весьма отдалённое отношение. Вслед за актрисой на сцену стали выходить отцы города, столичные гости, бизнесмены, светские львицы, успешные топ-менеджеры и атакующие рынок предприниматели, проникшие на фестиваль лишь затем, чтобы громко на весь город озвучить своё имя. Любили ли они Гоголя? Не исключено. Но их участие было продиктовано отнюдь не любовью к классику. Большинство из них последний раз читали его ещё в школе. Многие не знали, чем заканчивается произведение, отрывок из которого они декламировали. Но это не мешало им называть себя страстными почитателями его таланта и трубить об этом на весь город.
…Густая синева затопила небо над Верхнедонском. Мириады звёзд блекли под натиском искусственных огней. И только убывающая луна в серебряных доспехах продолжала сражаться с войском неоновых фонарей. Вера медленно брела в сторону Гоголевского сквера. В его прохладной тиши, одурманенной липами и соловьями, она окончательно успокоилась. Фонари освещали крохотную площадку возле заросшего сиренью памятника. Кроме бронзового писателя и Веры на ней никого не было. Или всё же кто-то был? Приглядевшись, женщина заметила у постамента фигуру человека в клетчатой блузе с выбеленным гримом лицом и ящиком марионеток на широком ремне. Наверное, уличный актёр, участник парада. Только почему один? Где вся труппа?
Заметив Веру, кукольник раскрыл свой ящик и выудил оттуда несколько кукол. Жестом поманил её подойти поближе и сам оказался в центре ярко освещённого круга. Заиграла музыка. На импровизированной сцене появился кукольный треугольник: две женщины и мужчина. Женщины стояли спиной к Вере и были одеты одна в ситцевый сарафан, другая в длинное вечернее платье. Кукольный господин в добротном сером костюме, который обыкновенно носят чиновники, вертел головой, переводя взгляд с одной куклы на другую. И было в этом колебании столько растерянности и вместе с тем столько молодцеватого удальства. И был этот поворот головы Вере так нестерпимо знаком, а мизансцена выглядела чистейшим дежа-вю. А когда она пригляделась внимательней, узнала в колеблющейся марионетке… бывшего мужа. Она припомнила и этот серый костюм, и галстук в крапинку. Спустя минуту игрушечный Туманов решительно повернулся к одной из женщин спиной, а другую – ту, что в вечернем платье – взял под руку и увлёк за пределы освещённого круга. Брошенная кукла в сарафане развернулась, и потрясённая Вера увидела… себя всю в слезах! Поднялся ветер, ударили литавры грома, брызнули первые капли дождя. Игрушечная Вера поёжилась, вместе с ней поёжилась и живая. Обе были одиноки, и большой Вере так хотелось взять на руки беззащитную куклу, согреть её своим дыханием. Но на сцене возник новый герой – человек с зонтом. Поднятый ворот пиджака скрывал пол-лица – только и удалось различить тёмные взъерошенные ветром волосы и жёсткий взгляд светлых глаз. Куклы встретились, посмотрели друг на друга и осветились то ли вспышкой, то ли молнией. Незнакомец раскрыл над Верой зонт, сам оставшись мокнуть под дождем. Музыка взвилась ввысь и оборвалась. Представление окончено. Марионетки обмякли, превратившись в две опутанные лесками тряпичные кучки. Кукольник устало выпрямился и улыбнулся Вере. Но ошеломлённая женщина не заметила обращённой к ней улыбки и продолжала стоять, уставившись на неподвижный ком тряпья. Тогда актёр быстро побросал реквизит в фанерный ящик и беззвучно исчез в тени, откуда и появился.