***
Веру разбудило лёгкое прикосновение к щеке – словно тёплая мамина ладонь из далёкого детства. Женщина поднесла руку к лицу и ощутила нежный жар, разлившийся под правой скулой. Она открыла глаза: в окно стучались первые лучи солнца. На часах шесть. Вера бросила рассеянный взгляд на тёмное зеркало у стены и вспомнила свой сон. Взяла с тумбочки блокнот на пружинке и подробно записала всё, что ей приснилось, не забыв упомянуть о наказе бабы Дарьи быть в Верхнедонске. В Пчельниках у неё появилась привычка записывать сны, она всячески лелеяла эту утреннюю традицию, находя её полезной для самоанализа и тренировки фантазии. Быть может, когда-нибудь ей удастся составить собственный сонник? А пока надо поторопиться на первый автобус, ведь баба Дарья во сне забыла сказать, когда именно нужно быть в городе. «Ехать или не ехать?» – вопрос не стоял. Конечно, ехать!
Вот уже три месяца Вера Туманова жила в Пчельниках на правах хозяйки дома у озера. Со стороны её жизнь могла показаться никчёмной, жалкой и пустой. Неустроенный сельский быт, грязь, глушь, резиновые сапоги и велосипед в качестве транспортного средства… У большинства старых знакомых Вера Сергеевна вызывала жалость, недоумение и лёгкое презрение от того, как неразумно, недальновидно распорядилась она своею жизнью. Бывшие приятельницы – жены чиновников – все как одна осуждали её: во-первых, что так легко, без боя отпустила мужа, во-вторых, что так бездарно отказалась от всего нажитого в совместном браке. Из движимого и недвижимого имущества, исчисляемого цифрами с множеством нулей, у Веры осталась лишь эта несчастная развалюха в заброшенной деревне, которую женщина гордо именовала «дом у озера». Какой там дом? – одни слёзы! Кто-то считал её упёртой идеалисткой. Другие крутили пальцем у виска, поговаривая о том, что бывшая жена чиновника сделалась немного не в себе – мол, стресс, возраст и всё такое. Некоторые были убеждены, что именно это обстоятельство послужило причиной развода, и стояли на стороне Туманова. Изредка до Веры доходили слухи об успехах бывшего мужа и стремительном взлёте карьеры Олеси Дрозд. В глазах общих знакомых новый союз являл собой пример яркого и взаимовыгодного симбиоза разума и чувств. А Туманова – что Туманова? – просто неудачница, сама, по своей воле упустившая из рук упитанную птицу счастья. Вера не обращала внимания на городские сплетни. Какое ей до них дело? Со временем шум вокруг развода утих. Но Вера навсегда осталась отверженной светским обществом Верхнедонска, не простившего ей глупости и сумасбродства. Последней каплей стал её отказ работать на журнал «Штучка» и личная обида Ниной Бобровой. Но… всё это было снаружи. А внутри? Внутри впервые за долгое время Вера ощущала тихое спокойствие, почти благость, твёрдо осознавала правильность всех её с виду безумных поступков, их взаимосвязь с чем-то очень большим, бесконечным, что трудно, почти невозможно охватить разумом и выразить словами. Будто кто-то вёл её за руку сквозь дебри и болота, страх и боль. И она всецело доверяла этому «кому-то» и шла покорно, уверовав в его доброту и всемогущество. Жизнь Веры в Пчельниках не была ни беззаботной, ни безмятежной. Но она была настоящей, живой, чего нельзя было сказать о прежнем долголетнем существовании в роли жены Туманова. Даже неудачи вроде отказа Чалого, истории с Ветлицкой или упущенного шанса издаваться в «Фемине» не воспринимались ею как трагедии. Всего лишь мелкие трудности, незначительные препятствия, не могущие поколебать главного. В чём состояло главное, Вера объяснить не могла…
Поставив многоточие в записи сна, женщина отложила блокнот и стала собираться в дорогу. Умывалась дольше обычного, осторожно трогая ладонями лицо, словно пытаясь на ощупь рассмотреть его. Вера никогда не задумывалась, на сколько лет она выглядит, хотя многие утверждали, что гораздо моложе своих сорока семи. Разве это имеет значение? На влажной коже под правой скулой горел след от утреннего прикосновения – отметина предрешённой фатальности сегодняшнего дня. Вера покормила Диогена, глотнула чая и, наспех перевязав волосы лентой, отправилась в путь…
Когда Вера приехала в город, не было ещё и десяти. Куда идти? Чего искать? Женщина не имела понятия. «Нужно быть в Верхнедонске!» – вот она и была. Бесцельно бродила по знакомым улицам, переходила от дома к дому, пересекала запруженные машинами шоссе, теряясь в безликой толпе прохожих… Ей было неуютно и одиноко в большом городе. Она заглянула в дворик своего детства и посидела там под выцветшим деревянным мухомором над пустой песочницей. Старые, сталинской эпохи дома выходили в просторные, заросшие тополями дворы, слишком пыльные и скучные для детей, слишком пустые для стариков. На месте бывшего детского сада возвышалась многоэтажка. От поднебесных качелей остался лишь ржавый остов, вкопанный так глубоко, что не было смысла выкапывать его обратно. На нём по субботам выбивали ковры те реликтовые горожане, что предпочитали пылесосу хорошую скалку. Из углового подъезда вышла старуха-кошатница, держа в руках кулёк с едой – её тут же окружили сбежавшиеся со всей округи коты и кошки. Их было не меньше дюжины. Они преданно заглядывали в близорукие старушечьи глаза, тёрлись о подол юбки, вздымали разноцветными трубами хвосты и утробно завывали, торопя момент раздачи лакомства. Вера грустно улыбнулась, вспомнив свою маму, так же, как и эта старушка, жалевшую всех без разбору дворовых кошек и собак. Её не было с Верой уже семь лет. Отец переехал к новой семье в Оренбургскую область и тихо там спился.
После дворика своего детства Вера отправилась на Стародворянскую, где в элитном коттедже, подаренном Тумановым, проживала семья сына. Павлуша был в командировке. Мать присела на лавочке под знакомыми окнами, не решаясь тревожить хрупкий сон внука и лишний раз беспокоить невестку. Из мраморной будки с тонированными стёклами вышел консьерж с рыжими усами и вежливо осведомился, кто она такая и кого ждёт. «Просто отдыхаю», – смутилась Вера и послушно покинула запретную зону. Вновь оказавшись в бурлящих людских потоках, поддалась их течению и через пару минут была уже далеко. Пересекла изнывающую от жары площадь, замедлив шаг возле широких гранитных ступеней театра, в котором проработала двенадцать лет. Сходила к Дому Гоголя, постояла возле пыльных кустов сирени, так и не осмелившись зайти внутрь. На обратном пути прошла мимо старой квартиры окнами в Гоголевский сквер. Створки на втором этаже были приоткрыты, между стёкол виднелись незнакомые синие занавески…
Нагулявшись, Вера почувствовала голод и свернула в знакомую кофейню, где помимо лучшего в городе кофе готовили восхитительное имбирное печенье. Раз уж она здесь, отчего бы не побаловать себя давно забытым лакомством? Женщина заказала эспрессо с десертом и села в углу спиной к залу. Пока ждала заказ, стала невольной свидетельницей разговора двух посетительниц, возбуждённо обсуждавших некую Ларису и её чудодейственные снадобья. Она не обратила бы внимания на эту болтовню, если бы ни пара знакомых имен, прозвучавших из их уст.
– Представляешь, Ирка теперь носит ему туда литрами компот и выслушивает каждый раз чистосердечные признания о его амурных похождениях за все тридцать лет их супружеской жизни, – с мрачным торжеством произнесла одна из женщин.
– Бедная, как же она всё это терпит? – сокрушалась другая.
– Так и терпит! Какой никакой, а муж и, заметь, не последний человек в городе! – мелодично звякнула ложечка, тренькнуло блюдце. – Выписывать его пока рано, Глюкин говорит, сложный случай. Олег Борисович ведь рвётся не только о себе всё рассказать, но и всех на чистую воду вывести! Требует журналистов и прокурора. Псих-то он конечно псих, но вдруг сболтнёт чего лишнего?
– Да… не повезло Ирине, – посочувствовала собеседница. – И зачем она только двойную дозу сыворотки бухнула? Предупреждала ведь Лариса: принимать строго по рецепту.
– Да что теперь говорить! Жаль её, конечно.
Женщины умолкли, жалея невезучую приятельницу за чашечкой кофе с пирожным.
– Но нет худа без добра, – бодро заключила одна из женщин – та, что принесла в кофейню пикантную новость. – Зато моего Генриха скоро утвердят на место Трепакова.
– О, поздравляю, дорогая!
– Рано ещё поздравлять, – отмахнулась жена перспективного Генриха и, понизив голос, капризно добавила: – Я тоже хочу дом в Испании с яхтой и собственным причалом.
– И с прислугой! – услужливо подсказала подруга.
– Желательно, – согласилась мечтательница. – И жёлтый кабриолет, – добавила она, немного подумав, – вот тогда и поздравишь.
Снова зацокали ложки, отламывая по кусочку десерт.
– Да, уезжать отсюда надо, тут я с тобой согласна, – произнесла с набитым ртом подруга будущей владелицы виллы, яхты и жёлтого кабриолета. – Лет через двадцать здесь ничего не останется кроме помойки.
– Кому надо – уже давно обо всём позаботились, – загадочно ответила жена Генриха, и разговор женщин снова переключился на моду, способы похудения и борьбу за вечную молодость и красоту.
Вера допила кофе и вышла в раскалённый день. Пекло нещадно. Не иначе быть грозе.
***
Последний вопрос корреспондента «Хорды» поставил Рубина в тупик. Завершив обстоятельный разговор о социальной миссии компании и роли культуры в формировании гармоничного человека, он вдруг спросил о его личных литературных предпочтениях: каких писателей тот любит, какие книги сейчас читает? Антон задумался. Он не помнил, когда в последний раз читал что-то кроме профессиональной литературы. Свободного времени было так мало, что любое упоминание о книгах вызывало у него лишь ломоту в скулах. Гораздо интересней было самому наблюдать жизнь, чем смотреть на неё сквозь призму восприятия другого человека, пусть даже сто раз гениального. Когда-то давно, ещё в школе, он до дрожи увлекался фантастикой. Читал запоем в ущерб учёбе, друзьям и дворовому футболу. Тогда ему было тесно в окружавшем его реальном мире, хотелось проникнуть в запределье – туда, куда иным образом, как через воображение, попасть было невозможно. Теперь он понимал, что в любую точку планеты легко добраться, имея достаточно средств, и был целиком сосредоточен на их извлечении из окружающего пространства. Деньги давали свободу и возможность посещать любые миры за исключением разве что несуществующих, но несуществующие давно перестали его волновать. Лет десять назад на Антона что-то нашло, и он перечитал всего Чехова и Бунина. Это было незадолго до приглашения на работу в «Траст-Никель». На этом его читательская миссия была завершена. Художественное восприятие мира уступило место прагматичной оценке его возможностей. Когда приезжали компаньоны из других городов и стран, он мог сходить с ними на премьеру в театр, посетить вернисаж, преподнести редкую книгу или послушать живую музыку, но всё это было исключительно в рамках представительских мероприятий. Признаться честно, даже на спонсируемом компанией Гоголевском фестивале Рубин присутствовал лишь дважды: первый раз на торжественном открытии, второй – на премьере спектакля «Панночка», куда пошёл по настоятельной рекомендации Орешкина. Сегодня вечером третий и последний обязательный визит: банкет в «Шиншилле» – на этом его культурная программа будет с лихвой перевыполнена на год вперёд.