– Ладно, я поговорю с Глюкиным. Вахтовый наряд на Курочкина можете закрывать.
– Хорошо, – обрадовался Семёнов. – Да, кстати, тот шустрый журналист – помните, про нас писал? Из «Края». Фамилия у него ещё такая горькая, Струков что ли… или Чесноков…
– Перцев?
– Во-во! Перцев. Он тоже там лежит.
– Вы ничего не путаете? – недоверчиво переспросил Рубин.
– Нет, что вы! Кажется, и диагноз у него тот же, что и у Курочкина, но в этом я не уверен, – Семёнов облегчённо вздохнул. – Я могу идти?
– Да, идите.
Новость о пребывании Перцева в клинике Глюкина оставила неприятный осадок. Не то чтобы Рубина сильно беспокоило здоровье журналиста, но Перцев был уже третьим причастным к проекту никелевых разработок человеком, оказавшимся в стенах психиатрической лечебницы. Бывший руководитель департамента экологии и природопользования Трепаков после скандального саморазоблачения также лечился у профессора. «От шизофренической честности», – пояснил Орешкин. Преемник Трепакова Головко, заступив на пост, начал всё с чистого листа, упразднил прежние договоренности, что изрядно осложняло работу. Что касается Курочкина, тут было всё ясно. Ещё во время приёма на работу при тестировании выяснилось, что молодой геолог крайне мнителен и обладает низкой стрессоустойчивостью. События, развернувшиеся в связи с конфликтом «Траст-Никеля» с местным населением, видимо, оказались непосильны для его психики. Но никто и предположить не мог, что нервный срыв приведёт к серьёзной болезни, а болезнь задержится так надолго. Жаль парня! Несколько тревожило Рубина и близкое соседство геолога и журналиста. Кто знает, вдруг больные журналисты остаются верны своей профессии? Вдруг Перцев в период ремиссии доберётся до Курочкина? А если он доберётся и до Трепакова? Впрочем, слова бывшего чиновника никем не воспринимались всерьёз, хотя большая часть того, что он говорил, была чистой правдой. Так бывает, когда правду говорит больной человек. И напротив, слова здорового, тем более облечённого властью оратора, к тому же растиражированные СМИ, крайне редко подвергаются сомнению. Но что случилось с Перцевым? И почему Орешкин молчал об этом? Надо разобраться.
До полудня Рубин занимался неотложными делами. Разделавшись с текучкой, набрал по видеосвязи Новикова. Судя по вчерашнему голосовому сообщению, разговор предстоял суровый. Однако он ошибся. Тесть отозвался немедленно, будто ждал его звонка. На экране появилось проникнутое отеческой заботой лицо президента:
– Ну что, Антон, совсем заработался? Ничего, парень, потерпи, скоро отмучаешься. Проект сдашь – переведу тебя в Лимассол. Будешь стратегией заниматься, хватит с тебя полевых работ!
Рубин промолчал.
– Что молчишь, разве не рад соединиться с семьей? – улыбка медленно сползла с лица тестя. – Не понимаю я тебя, Антон. Ладно, выкладывай, что нового? – перешёл он к заведённой форме.
– Новый глава департамента утверждён, – равнодушно сообщил Рубин.
– Это я знаю, уже доложили.
– Кто? – вяло поинтересовался Антон.
– Да какая разница! Ты ведь не балуешь меня своим вниманием – ни меня, ни жену, – укорил его Новиков. – Но человека в помощники выбрал толкового – молодец! Работает солидно, тонко и гладко – не подкопаешься. Приятно иметь дело с такими людьми!
– Вы про Орешкина? – догадался Рубин.
– Про него. Кстати, с чего это ты вдруг сбежал с банкета?
– Вы и об этом знаете? – ухмыльнулся беглец.
– Я знаю, Антон, обо всём, – в голосе Новикова промелькнула усталость. – Ладно, неважно. Слушай меня внимательно. Через три недели состоится суд. Черпака посадят – это, считай, свершившийся факт. Так ты пользуйся моментом, улаживай формальности. Документы должны быть все подписаны. Ты понял? Все! Эколагерь любым способом закрыть. Надо будет – заведём новые уголовные дела. Общественное мнение теперь у нас в кармане. Да, и чаще прислушивайся к этому Орешкину: дельные вещи, между прочим, предлагает!
Антон хотел было возразить, но прикусил язык. До него вдруг дошло, что эти двое давно уже действовали за его спиной. Иначе как объяснить осведомлённость Новикова во всех деталях никелевого противостояния. Он знал много больше и значительно раньше, чем докладывал ему Рубин. «Что нового?» – было не более чем отжившей формой их общения, большинство новостей для Новикова таковыми не являлись. Директор информагентства «Край» организовал персональную новостную ленту для президента компании «Траст-Никель». Более того складывалось впечатление, что и Орешкин владел некоторой закрытой для Рубина информацией.
– Да, вот ещё что, – вспомнил Новиков. – Сколько лет этому учёному баламуту?
– О ком вы?
– Не прикидывайся, Антон, ты прекрасно понимаешь, о ком я говорю. Разве в Верхнедонске так много учёных, вставляющих палки в колёса нашему проекту? – раздражённо заметил Новиков. – О Сидоренко. Не пора ли ему на покой?
– В каком смысле?
– В прямом. Слишком он резвый для своих лет. Пора бы угомонить старика.
– Что вы предлагаете, Вадим Петрович?
– Нет, Антон, это ты мне предложишь через три дня план, как заставить его замолчать. Это твоя работа. Понял?
– Да.
– Вот и действуй, – президент сурово посмотрел на директора филиала и щёлкнул кнопкой.
Экран погас. Антон почувствовал, как за ним захлопнулась дверь западни. Только что ему предложили придумать способ устранения противника, физического или морального – без разницы. Требовалось любой ценой заткнуть рот неугомонному профессору. И Рубин знал, для достижения этой цели будут оправданы любые средства. При этом президент хотел сделать всё руками и мозгами Антона. Повязать его не только пунктами контракта, но и круговой порукой совместного грязного дельца. Впрочем, с точки зрения Новикова, это всего лишь рабочее решение текущей проблемы – но Антону от этого не легче.
Дальнейшие действия Рубина были чёткими и выверенными, словно кто-то свыше диктовал ему их порядок. Он запросил в архиве полный отчёт об изысканиях под Чернавском с самого начала геологоразведки, то есть с 1962 года. Затем отправил письмо Эпштейну с просьбой предоставить резолюции всех заседаний Общественного совета, а также список его членов. Кроме того, он попросил председателя изложить его личное видение нынешней ситуации по проекту разработки месторождения. Далее затребовал у Орешкина развёрнутые материалы по их заказу, включая неофициальные данные – те, что хранились на жёлтой флешке директора информагентства. Тот удивился, но обещал всё подготовить. Дёгтева принесла распечатки всех упоминаний компании в прессе. Ковалёва – расшифровку представительских расходов. Семёнов – графики вахт и списки геологов, по тем или иным причинам прервавших срочный контракт. В этом ворохе документов Рубин собирался разобраться лично. Ещё раз проанализировать ключевые моменты и узкие места, проверить матрицу целей и средств, а если говорить откровенно, – найти выход, понять, как быть дальше и что ответить на требование Новикова. Но в этой мозаике не хватало нескольких очень важных пазлов, добыть которые можно было только за пределами компании и аффилированных структур.
Словно в ответ на его мысли раздался долгожданный звонок из Москвы.
– Ну, наконец-то! – обрадовался Рубин. – Что так долго? Почему не брал трубку?
– Ничего себе, приветствие! – возмутился Геккель. – Я понимаю, конечно, дело срочное, но не до такой же степени, чтобы забывать о приличиях.
– Извини, Эдик, мне не до шуток. Суд через три недели.
– Именно об этом я и хотел тебя оповестить, – серьёзно ответил адвокат.
– Что-нибудь нарыл?
– Нарыл, Антоша, нарыл. Не знаю, правда, кто крышевать меня после всего этого будет…
– Что, всё так серьёзно?
– Серьёзней некуда. Но не безнадёжно. Должен тебе сказать: Черпак – тот ещё крепкий орешек, еле уговорил его прекратить голодовку. Пришлось пустить в ход всё своё красноречие, не знаю, останется ли запал до суда.
– Ты уж постарайся, Эдик. За мною дело не станет.
– Да уж стараюсь, – поручился друг. – Несколько грубейших процессуальных нарушений обнаружил. Не понимаю, куда смотрел прошлый адвокат?
– Да никуда он не смотрел. Не за тем был приставлен.
– Складывается впечатление, что и дело по верхам изучал, – заметил Геккель. – Вычислил я тут одного человечка – новое лицо, следствием не привлекался, в суде не участвовал, а между тем ценный свидетель. Потолковал с ним – боится мужик, запугали его крепко. Не буду грузить тебя подробностями, да и суеверный я – ты знаешь – так что пусть всё это поварится пока в моей голове. Лады?
– Лады. Ты только скажи мне, есть ли шанс смягчить приговор? По 163-й Черпаку грозит срок от семи лет. Новиков уверен, что его посадят.
– Вот и пусть пребывает в этой уверенности. Не мне тебе объяснять: излишняя самоуверенность приводит к переоценке своих возможностей, а там и до ошибок недалеко, – на том конце провода зашелестели бумагами. – Слушай, Черпак в своих показаниях упоминал некоего Перцева, местного журналиста. Его заметка про казаков наделала в своё время много шума. Ты поможешь мне найти эту акулу пера?
– Да его и искать не надо. В психушке он.
– Вот те раз! – опешил адвокат.
– А статья та была заказная. Я сам же её и оплатил.
Геккель умолк, обдумывая услышанное.
– Понятно, – наконец раздалось в трубке, – на войне как на войне. Меня, честно говоря, мало интересуют информационные методы вашей компании. – Ты мне лучше скажи, зачем лично тебе нужна защита этого Черпака? Очевидно же: он играет против тебя, точнее, против проекта, которым ты руководишь.
– И что? Только за это и посадить его? Думаешь, он единственный кто «против»? Всех сажать? Нет, Эдик, до такого я ещё не дошёл и вряд ли уже когда-нибудь дойду. – Рубин сжал челюсти. – Ты отца моего помнишь?
– Как же, помню Михаила Дмитриевича, царствие ему небесное, – глухо отозвался друг.
– Это ответ про личный интерес.
Рубин расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Геккель в Москве сделал то же самое.