одкладывал дровишек в топку тщеславия академика Эпштейна и подбадривал трусоватого Тупикина, поощрял производственные амбиции Семёнова и щедро подкармливал нового главу департамента Головко. Он сам стал адвокатом никеля – лучшим из всех возможных. И всё же беспокойство не покидало его. Чтобы справиться с тревогой, Орешкин раскрыл органайзер и ещё раз просмотрел повестку дня сегодняшнего собрания. Роли были заранее распределены, реплики расписаны. В остальном же он полагался на собственный экспромт, не подводившее его ни разу знание человеческих слабостей и уязвимых мест.
Ровно в одиннадцать дверь в зал заседаний затворилась. Члены Совета расселись за овальным столом, общественные наблюдатели разместились за их спинами. Академик Эпштейн, блеснув золочёной оправой, объявил о начале собрания, и шелест голосов истаял в ломкую тишину.
Первым слово взял Тупикин. Свежевыбритый и взволнованный, как жених перед свадьбой, он торжественно отчитался о распределении денег, полученных от компании «Траст-Никель» в качестве безвозмездной помощи. На экране мелькали таблицы и фотографии, подготовленные информагентством «Край»: строительство новой котельной, ремонт Дома культуры, благоустройство сквера, открытие теннисного корта, оснащение районной больницы импортным оборудованием, празднование Дня района… С каждой новой строчкой голос Ивана Дмитриевича крепчал, цифры круглились и пухли нулями. Баритон главы района вибрировал всё выше и выше, пока не достиг самой высокой ноты. На миг воцарилась тишина, какая бывает после заключительных аккордов оркестра, после чего члены Совета слаженно, как на концерте, зааплодировали. Тупикин повернулся к Семёнову и тоже захлопал в ладоши – так солист благодарит первую скрипку.
– Ну что вы… это только начало, – скромничал зардевшийся Семёнов. – Когда проект ГОКа будет утверждён, финансирование социально-культурной сферы увеличится втрое.
Рукоплескания возобновились с новой силой. Лишь наблюдатели на галёрке да директор заповедника Климов оставались равнодушными к всеобщему ликованию.
– Что ж, отношение членов Общественного совета к деятельности компании «Траст-Никель» не нуждается в комментариях, – подытожил председатель. – А теперь давайте послушаем доклад по итогам соцопроса, узнаем, как к проекту относятся жители Чернавского района.
К микрофону вышел заслуженный социолог города Корякин. Вводная часть его доклада была посвящена разъяснению специальных терминов и подробному описанию методики исследования. Убаюканные научным языком и тихим голосом докладчика, заседатели почти задремали и проснулись лишь тогда, когда прозвучала итоговая цифра: 83% жителей района посчитали, что деятельность компании «Траст-Никель» существенно улучшит их жизнь. Из чего социолог делал однозначный вывод: большинство чернавцев выступают за добычу руды – не нужно и референдума. Эпштейн удовлетворённо кивнул. Семёнов с Тупикиным радостно переглянулись. И всё бы хорошо, если бы не ложка дёгтя, добавленная Климовым в сладкий бочонок всеобщего благодушия.
– Коллеги, позволю себе усомниться в объективности названной цифры, – директор заповедника еле сдерживал эмоции. – Не берусь судить о методике исследования, в этом я дилетант. Но как вы можете прокомментировать следующий факт: накануне опроса из департамента экологии и природопользования пришло указание. Всех работников заповедника под угрозой увольнения обязали отказаться от любых форм протестных действий. Отрицательное голосование – это и есть прямая форма протеста. В результате ни один из моих сотрудников не принял участие в опросе. Людей можно понять, но не чиновников, позволяющих себе такие методы давления, – Климов метнул гневный взгляд в сторону Головко. – Насколько мне известно, подобная ситуация сложилась и у медработников районной больницы.
– Учителей тоже запугивали, – раздалось из рядов наблюдателей.
– Пенсионерам пригрозили поселковых льгот лишить.
– Заказчики исследования – заинтересованные лица! О какой объективности здесь может идти речь?
– Минуту, – Климов поднял руку, возмущённые голоса стихли. – Могу я попросить исследователей предоставить опросные листы? – обратился он к докладчику.
Корякин нервно сглотнул, посмотрел в сторону Орешкина и, упёршись взглядом в непроницаемую скулу, неуверенно ответил:
– Да, можете. Но… зачем вам это? Все результаты уже обработаны и сведены. Сейчас мы их раздадим, – социолог дал знак.
Миловидная сотрудница внесла стопку брошюр в ярких ламинированных обложках.
– Вопросы можно задавать по-разному, – возразил Климов, игнорируя брошюру. – Главной задачей, стоящей перед исследователями, как мне помнится, было выяснить отношение людей к проведению референдума. Всё очень просто: «за» или «против». Как был сформулирован этот главный вопрос? Был ли он вообще в анкете?
– Не было такого вопроса! – с места поднялась активистка протестного движения Галина Ищенко, держа в руке сложенный вчетверо лист. – Ну, сколько же можно дурачить людей? Зачем все эти восемнадцать пунктов вокруг да около, когда нет главного вопроса: готов ли народ участвовать в референдуме по никелю или нет. Нам не дают высказаться. Нас уводят в сторону. Нас запутывают и запугивают. А потом от имени народа подсовывают липовые цифры, не имеющие ничего общего с реальным положением дел!
Наблюдатели загалдели.
– Прошу соблюдать порядок, – призвал Эпштейн. Но женщина его не слышала.
– О какой объективности может идти речь, если группу активистов, пожелавших участвовать в обработке анкет, попросту не допустили к этому? Я вам больше скажу, – распалялась общественница, – половина участников опроса – вообще не жители нашего района. «Чернавцы за прогресс», говорите? Да чернавцев там – раз, два и обчёлся!
– Зато нашего, чернавского атамана Черпака сколько уже держат за решеткой!
Ситуация на глазах выходила из-под контроля. Орешкин исподлобья обвёл взглядом лица коллег. Корякин побледнел и поминутно бросал в его сторону встревоженный взгляд – так забывший слова актёр с надеждой глядит на будку суфлёра. Головко сидел, не моргая, как каменный истукан. На потном лице Тупикина отразилась невыносимая мука, которую он даже не потрудился скрыть от посторонних глаз. Багровый Семёнов теребил пружину блокнота. Академик Эпштейн нервно ёрзал в кресле. Спасать положение приходилось, как всегда, ему.
– Галина Андреевна, дорогая вы наша, – обратился он к возмущённой женщине, – ну что вы снова затеваете базар? Мы же договорились! То физиком-радиологом себя возомнили, радиацию измеряли, теперь в социологи метите. Хотите лишить хлеба нашего уважаемого доктора наук?
За столом раздался смешок.
– Ни о чём я с вами не договаривалась! – не приняла шутки активистка. – И хлеба я никого не лишаю. Это вы пытаетесь отнять у нас землю-кормилицу! И не надо переводить всё на личности, дело вовсе не во мне.
– Конечно не в вас! – согласился Орешкин. – И не в Юрии Петровиче, – он покосился на директора заповедника, – а в бездоказательных обвинениях, которые вы только что выдвинули в адрес должностных лиц.
Ропот стих. В зале воцарилась гнетущая тишина.
– Давайте по существу, – Орешкин вонзил в Климова тяжёлый, отливающий медью взгляд. – Вот вы, Юрий Петрович, говорите, что ваших сотрудников запугивали, угрожали увольнением. На чём основано ваше утверждение? У вас есть доказательства? Официальный документ департамента с запретом голосовать «против»? Запись телефонного разговора? Быть может, ваши люди подтвердят это в присутствии свидетелей? Сомневаюсь.
Директор заповедника угрюмо молчал.
– Не правильнее ли с вашей стороны признать, что работники заповедника в отличие от вас не рассматривают разработку месторождения как угрозу природе?
– Вы шутите?
– Отнюдь. Всего лишь призываю честно взглянуть правде в глаза. Может быть, это вам хотелось бы заставить их подписаться против добычи никеля? У такого предположения ровно столько же оснований, как и у вашей гипотезы о давлении со стороны департамента.
– Казуистика, – буркнул Климов.
– Казуистика или нет, а за словами нужно следить, – сухо заметил новый глава департамента Головко.
– Теперь вернёмся к вам, Галина Андреевна, – обратился Орешкин к Ищенко. – С чего это вы решили, что обработка анкет – дело наблюдателей? Насколько мне известно, наблюдатели призваны наблюдать за ходом процесса, но не вмешиваться в него. Не так ли? – он повернулся к сидевшему по правую руку юристу Урывайко. Тот кивком подтвердил. – Вам в этом никто не препятствовал. Вы сами пересчитывали анкеты, смотрели списки, ругались с интервьюерами, мешая, между прочим, им работать. Что же касается выпада в адрес общественного движения «Чернавцы за прогресс», то я вижу в этом лишь нежелание принять к сведению неопровержимые факты. Да, большинство молодых чернавцев хотят иметь нормальную работу и достойные условия жизни – что ж в этом плохого? Да, люди могут объединяться не только «против», но и «за». В конце концов, референдум, если ему быть, я уверен, подтвердит результаты исследования. И будет очень неприятно и стыдно снова увидеть эти «липовые», как вы сказали, цифры.
– Так дайте же нам его провести! – воскликнула разъярённая активистка. – Вы не смеете лишать нас такого права! Я сама лягу под бульдозер, если это будет единственной возможностью остановить беззаконие!
– Ну, вот и договорились. «Лягу под бульдозер». Это что – шантаж? – Орешкин переменился в лице и сочувственно покачал головой. – Не хочу вас огорчать, Галина Андреевна, но ваша общественная активность в последнее время приобретает странные, я бы сказал, болезненные формы. Вы не думали обратиться к врачу?
– Да как вам не стыдно, Анатолий Викторович! – голос женщины задрожал. – Знаете ли, психопаткой меня ещё никто никогда не называл!
– Разве я так говорил? – удивился Орешкин. – В данном случае я лишь забочусь о законности и правомерности ваших действий, об их возможных последствиях. Ничего личного.
Члены Совета уткнулись каждый в свои бумаги. Некоторые смущённо отводили глаза, другие пытались придать своему взгляду уверенное равнодушие, будто бы их это не касалось. Что заставляло людей выслушивать циничные слова серого человека в дымчатых очках? Почему его тихий бесстрастный голос, весь его облик вселяли чувство опасности? Этого не мог объяснить никто, но каждому хотелось быть от него подальше.