Орешкин повернулся к секретарю.
– Прошу внести в протокол: принять к сведению доклад Корякина об итогах соцопроса, а также письменные возражения несогласных с его результатами. Группе исследователей подготовить ответы по возражениям и озвучить их на очередном заседании Совета.
– Да-да, так будет намного конструктивнее, – согласился пришедший в себя Эпштейн и объявил голосование.
Процедура подсчёта голосов несколько снизила накал страстей в зале, но внутренне Орешкин был категорически неудовлетворён сегодняшними результатами своего вмешательства. «Не то, всё не то!» – повторял он про себя и не мог ничего придумать. Слишком всё получалось топорно, слишком грубо. Но игру надо было продолжать, и вытаскивать на своих плечах заранее спланированный и трещавший теперь по швам сценарий заседания.
– Раз уж мы заговорили о законности, – директор информагентства обвёл мрачным взором ряды наблюдателей. – Через две недели в районном суде Чернавска будет вынесено решение по делу главного «экоактивиста». Я имею в виду Черпака. Надеюсь, его пример остудит горячие головы и заставит некоторых задуматься о последствиях своих слов и поступков.
Сменивший Орешкина юрист Урывайко принялся с упоением рассказывать о ходе следствия, об уликах и показаниях против атамана.
– Прошу прощения, – поднялся с места Климов, – я протестую против обсуждения на заседании дела Черпака. Для этого есть суд. Вина подозреваемого, хочу напомнить, ещё не доказана. И не нам с вами строить предположения на этот счёт. Перед Советом стоят совсем другие задачи.
– Всё правильно, – с готовностью согласился докладчик, – но если мы сегодня здесь не будем говорить о правовых последствиях незаконных действий, то завтра можем поиметь ещё не одно административное, а то и уголовное дело. «Ну не ясновидец ли этот Орешкин? – восхитился про себя юрист, вспомнив его напутствие перед заседанием. Ведь так и сказал: „Могут быть протесты“ – и не ошибся, и дал подсказку, что и как ответить». Урывайко уверенно продолжил выступление, стараясь не отступать от намеченного плана.
Директор заповедника с шумом отодвинул стул.
– Всё-таки я протестую. И в знак протеста покидаю заседание. Надеюсь, некоторые из коллег меня поймут и поддержат, – Климов собрал дрожащей рукой бумаги со стола и двинулся к выходу.
– Вы отказываетесь работать в Общественном совете? – бросил ему вдогонку Орешкин.
– Я отказываюсь участвовать в обсуждении вопроса, не относящегося к компетенции Совета, – спокойно ответил Климов и прикрыл за собой дверь.
Вслед за директором заповедника поднялись ещё несколько членов Совета, почти все наблюдатели и в полном молчании оставили зал заседаний.
Глава 41. Красная зона
Покинув палату №13 психиатрической клиники, Рубин еле удержался от искушения позвонить немедленно Тапочкину и как можно скорее забрать у того папку Сидоренко. Стояла глубокая ночь. Антон завёл мотор и снова развернул нацарапанную на мятом клочке бумаги записку. Не было сомнений в том, что и профессорская папка, и упомянутая Перцевым видеозапись способны добавить те самые недостающие пазлы в общую картину изучаемого им предмета. Но излишняя торопливость здесь ни к чему. С поручением мог легко справиться курьер, не привлекая при этом лишнего внимания.
На следующий день ровно в десять обе вещи лежали на его столе. Рубин раскрыл пухлую, изрядно потрёпанную папку и наткнулся на карандашную приписку, сделанную рукою Перцева: «Нравственность должна быть путеводной звездой науки» (С. Буффле). Ого! Основательность погружения журналиста в тему не могла не вызвать уважения. Однако выходящие из-под его пера опусы никак не сообразовывались с философскими приписками на полях. Зато полностью отвечали поставленной заказчиком задаче.
Рубин стал медленно перелистывать страницы: историко-географические сведения; хронология разведки чернавского месторождения; заключение гидрогеолога Чумака из Института водных проблем; открытое обращение верхнедонской лаборатории по экоконтролю; результаты лизиметрического эксперимента загрязнения почвы; оценка экологических рисков, сделанная директором Чернавского заповедника Климовым… Десятки заключений, писем, научных выкладок и расчётов. Ни один из представленных документов никогда раньше не попадался ему на глаза. Это и неудивительно: такими вещами в компании занимался специальный аналитический отдел. В филиалы спускались готовые указания, директора проектов были освобождены от необходимости принимать ответственные решения относительно рисков. Эта схема чётко и бесперебойно работала много лет, но теперь сломалась. Впрочем, можно ли считать поломкой желание руководителя расширить границы прописанных в контракте компетенций, вникнуть самому в научные тонкости и понять подоплёку решений головного офиса?
Даже беглый просмотр папки Сидоренко кардинально менял взгляд на степень риска возглавляемого Рубиным проекта. Большая часть содержащихся в ней сведений была опущена при составлении официального заключения. Ставилась под сомнение целесообразность разработки чернавского месторождения: экономика и экология не приходили к согласию, неминуемо пришлось бы жертвовать одной в пользу другой. В выборе Новикова Рубин ничуть не сомневался. Кроме того, ряд фактов и явлений, собранных за пятьдесят лет, до сих пор не имели научного объяснения, а внедрять проект с таким количеством неизвестных равносильно эксперименту с водородной бомбой в школьном кабинете химии. Становилось очевидным, почему опальный профессор был тщательно изолирован от научного сообщества, участвующего в обсуждении проблемы. Безусловно, все эти сведения требовали детального изучения и проверки. Но открывшаяся перед Антоном бездна живо напомнила ему ощущение свободного падения под спутанным крылом параплана, испытанное в Альпах месяц назад.
Взгляд Рубина упал на серую флешку с трещиной вдоль корпуса. Он вставил её в гнездо компьютера – запись раскрылась. На экране замелькали размытые тени, чьи-то ноги, спины в камуфляже. Крупный план: «Вход воспрещён» и знакомый чёрный забор – Антон узнал лагерь геологов на Вороньем поле. В правом нижнем углу мигала дата: 17.05. За кадром звучали нестройные церковные песнопения, перекрываемые лаем собаки, отрывистые выкрики людей. Вот камера выхватила бородатое лицо священника в окружении монахов, казаков и простых селян. Флаги, плакаты, хоругви – всё вперемешку. Дойдя до ворот, процессия приостановилась. Вдруг истошный женский крик прорезал гул толпы – камера сделала зигзаг вслед за звуком: на земле лежал сбитый с ног послушник, круглые детские глаза его испуганно таращились на охранника в маске. В этот миг небо померкло над Вороньем полем. Крики, ругань, топот ног, глухие удары. Ярость и мат, перекошенные злобой лица, кулаки, кровь, пыль… Избитый казак, могучий как медведь, в разодранной рубахе, сплёвывал кровавую слюну. Атаман лежал на земле, защищая руками голову, вокруг него – пятеро разъярённых охранников. Кричали женщины. Мелькали дубинки. Нескольких демонстрантов затолкали в подоспевший полицейский газик. Пришёл черед оператора. Один из бойцов схватил его за грудки: «Кому собрался звонить, гнида?» – он не понял, что тот снимал на телефон. Камера судорожно дёрнулась и отлетела в сторону, собрав по дороге осколки неба. Конец записи. Двадцать одна минута. Вот как, оказывается, выглядел инцидент, обозначенный Коростелёвым как «эпизод нападения казаков на лагерь геологов». Рубин сдавил ладонями виски.
– Семёнова ко мне, – бросил он по внутренней связи.
Через пять минут на пороге кабинета стоял начальник доразведки.
– Вы занимались майским инцидентом у лагеря геологов? – спросил его Рубин.
– Нет, меня там не было, – поспешно ответил Семёнов, – я только геологов потом инструктировал.
– Как потом?!
– Ну да, 18-ого или 19-ого мая, точно не помню. Всё как Орешкин говорил, – он не мог взять в толк, чем так взбешён шеф, почему вдруг вспомнил о событиях двухмесячной давности. – Он же напрямую с Коростелёвым тогда работал!
– Орешкин с Коростелёвым?! – Рубин дрожал от возмущения.
– Коростелёв сказал, что всё согласовано с Новиковым, – оправдывался Семёнов. – Он сам в тот день руководил охраной лагеря. Вы тогда в отъезде были.
Всё становилось на свои места. Стало ясно, почему президент компании накануне отправил Рубина в срочную командировку, почему скрывал подробности конфликта с казаками и так неохотно говорил о деле Черпака. Объяснялось и уклончивое поведение Орешкина, и молчаливость Коростелёва. Значит, решили действовать без него. Ну что ж, зато теперь у Антона появилось полное моральное право на защиту атамана в обход хитроумной стратегии Новикова. Рубин отпустил Семёнова и хотел звонить тестю, но передумал. Вместо этого он вытащил из ящика письмо Сидоренко и набрал номер профессора.
– Слушаю! – сдавленно просипели в трубке.
– Здравствуйте, Григорий Васильевич. Это Рубин. Вы хотели поговорить со мною. Я готов с вами встретиться.
На том конце провода раздался долгий надсадный кашель.
– Рад это слышать, – откашлявшись, произнёс учёный, – я, правда, сейчас не в лучшей форме.
– Быть может, тогда перенесём встречу? – предложил Антон.
– Нет-нет, что вы, – решительно возразил Сидоренко, – ни в коем случае. Когда я могу к вам подъехать?
– Давайте лучше я к вам – не возражаете?
– Право, мне неловко просить об этом… но было бы замечательно. Я сейчас немного болен.
– Диктуйте адрес.
Только Антон положил трубку, как в дверь просунулась голова сотрудника, которому он поручал разыскать Веру.
– Заходи! – нетерпеливо позвал Рубин. – Ну что, есть новости?
– Я выяснил по поводу интересующего вас человека. Всё здесь, – сотрудник передал ему тонкую папку.
– Что-нибудь на словах добавишь?
Службист пожал плечами:
– Если вкратце, то живёт она практически на руднике. В селе Пчельники, в пятнадцати километрах от Вороньего поля.
– Давно? – сглотнул Рубин.