Ну, я как вернулся с зимовника – прямиком к геологам. Так, мол, и так, говорю: «Уезжайте, люди добрые, отсюда подобру-поздорову, а иначе не миновать вам Лесной хозяйки гнева». Владимир – их старший, коммунист и фронтовик – только нахмурился: «Мы, Егорыч, тебя уважаем, но антисоветчины и мракобесия суеверного не потерпим». Тогда ведь все поголовно атеистами были, ни Бога, ни чёрта не признавали. А Пётр с младшим Алексеем, вижу, приуныли, вроде как задумались… С той самой встречи я перестал проводником при геологах быть. Раз уж сказала Дарина, ослушаться её не моги!
Дед Тихон подслеповато прищурился в сгустившийся сумрак:
– Ты туда-то рулишь, Лукич? Не свернул ли часом на Бирюки?
– Туда-туда, – успокоил его водитель. – Ты давай, Егорыч, дальше рассказывай.
Лесничий отёр рукавом запотевшее окно и вернулся к прерванной нити повествования.
– На зиму геологи уехали, а по весне вернулись снова. Некоторые из прошлогодних скважин заполнились водой, но не талой, как думали вначале, а отравленной. Сошли снега, подсохли ручьи, а земля вокруг них осталась мёртвой. Даже трава перестала расти – всё порыжело и засохло. И, что самое страшное, стала эта отрава сочиться из дырок в земле. Сделали анализы – а там кроме никеля и радиация, и яды, и Бог весть что ещё. Залили эти ядовитые дыры бетоном, но на том не остановились. Стали искать дальше. Обратились по старой памяти ко мне, чтобы я компанию им составил по лесу ходить. Я наотрез отказался. Стали ходить сами. И вот доходились… – Кузьмин умолк, переживая заново те первые страшные минуты, когда узнал об исчезновении геологов. – Дальше всем известно. Пропали двое: Пётр и Алексей… Я так думаю, Хозяйка их и забрала, – щурясь, он всматривался в непроглядную тьму чернавского леса.
– Да, Дарина и раньше людей забирала, – подтвердил Парамонов слова друга, – кого на время, кого навсегда. В летописях Васильевского монастыря описан случай: монах, ушедший по грибы, пропал в лесу на три дня, а вернувшись, предсказал точь-в-точь события грядущих столетий, то есть нашего времени. Причем опирался послушник в своих предсказаниях на слова Хозяйки чернавского леса, которую называл Дарой. По его рассказам она была молодой, но уже седовласой женщиной ростом на две головы выше него. Так вот, Вера, и про рудные разработки, и про новых геологов, и про бунт чернавцев – про всё это, только другими словами, и поведал вернувшийся из лесу монах. Позже стал он отшельником и жил до конца своих дней неподалёку от старого болота, где изредка навещал его безмолвный уже к тому времени граф Георг Ольденберг… Вот как всё переплетено…
Водитель и оба пассажира молча наблюдали за чернильной тенью, скользящей сбоку от выбившейся из сил «копейки». Она пластала невесомые крылья в полуметре от земли, а когда машина свернула к знакомой безглавой берёзе, бесшумно порхнула в другую сторону.
– А дальше? – подала голос Вера.
– Дальше всё как обычно. Следствие, комиссия из Москвы, журналисты… Милиция первым делом ко мне: куда водил. Тут уж не откажешь – пришлось и их сопровождать. Провёл я их по всем тропам, где с геологами ходили. Заметил тогда, что большинство меток под будущие скважины исчезли, словно кто специально убрал их с глаз долой. Потом собрали милиционеров со всей округи, солдатиков, добровольцев из числа местных и прочесали цепью лес от Бирюков до Пчельников. Всё понапрасну! Не нашли. А там бумага сверху подоспела: мол, остановить разведку по причине государственной ценности чернозёма. Видать, после тех анализов решили, что здоровье народа важнее никеля. «Вот и, слава Богу!» – подумал я. Стало быть, исполнил я волю Дарины… Только ребят жалко. Пётр, бывало, любил под гитару у костра попеть. Хороший был мужик… А Лёшка – так тот совсем пацан, и не пожил толком… Эх! Да что там говорить, не прощает Хозяйка непочтения…
– Так и не нашли геологов?
– Так и не нашли, – эхом отозвался лесничий. – Но Лёшка – тот, что помоложе – сам потом отыскался. Вышел к Бирюкам – грязный, бородатый, нечёсаный – ну чисто леший! За него сразу доктора взялись, признали умалишённым, в Москву изучать увезли. Так-то… С той поры я его не видел. Не знаю, жив ли.
Взмыленная «копейка» медленно въехала в Пчельники. Фары боязливо ощупывали покосившиеся заборы, спящие летаргическим сном дома. И только графский дом у озера ждал хозяйку, сонно позёвывая и размежая заспанные окна. Выкатившись из тёплой бочки, радостно затанцевал Диоген.
– Приехали! – Парамонов дёрнул до упора ручник, машина как вкопанная стала у старой липы.
– А нынешние геологи? – спросила Вера, не двигаясь с места, – что они?
– А что они? Выполняют поставленную перед ними задачу – они ведь люди подневольные, им семьи кормить нужно. Это не с них надо спрашивать, а с их руководства. Только руководству, как видно, наплевать и на геологов, и на чернавцев: лишь бы карманы потуже набить хоть никелем, хоть золотом, хоть валютой, – дед Тихон задумчиво пожевал губами. – Как бы ни повторилась история, – произнёс он после минутного молчания, – снова я видел Дарину… Ладно, поздно уже. Наше дело – защищать свою землю, пока живы. Ну, а там – видно будет!
Старики попрощались с Верой, «копейка» натужно снялась с места и покатила в глухую ночь.
Глава 43. Купание в чёрном озере
Туманова Вера Сергеевна. 47 лет. Бывшая жена чиновника Туманова. Двое взрослых детей, есть внук. Высшее филологическое образование. Двенадцать лет проработала в литотделе театра им. Гоголя… Ничего из того, что Рубин узнал из досье на Веру, за исключением местожительства в пятнадцати километрах от Вороньего поля, не имело для него значения. Собранные в папке сведения больше походили на скучное зоологическое описание засушенной бабочки, чем на саму пестрокрылую ветреницу. Нет, Вера, конечно, не ветреница. А кто она? Узнать настоящую Веру Туманову в реальности было куда более интересно, чем читать казённую подноготную. Но не одно любопытство влекло Антона в Пчельники. Он чувствовал, что неотвратимо прирос к незнакомке, приживился как черенок к раскидистой плодоносной яблоне. Природа этой неосторожной привязанности находилась за рамками его понимания. Порой в разгар рабочего дня Рубину удавалось на время освободиться от томительных размышлений. Но лёгкий трепет в районе солнечного сплетения при каждом воспоминании о ней делал её осязаемой, переводил в разряд свершившихся, хотя до конца и не объяснённых фактов. После той памятной грозовой встречи он стал замечать происходящие в нём перемены. Они проявлялись помимо его воли и удивляли своей непричастностью к породившей их причине. Например, он полюбил натуральные природные запахи. Мог часами нюхать сорванные в сквере липовые соцветья и метёлки полыни, жадно вдыхал озон после дождя, принюхивался как собака к струганным доскам и сваленному возле клумб жирному чернозёму. Он стал ценить тишину, предпочитая свист ветра и шум дождя назойливой болтовне ди-джеев или деловому трёпу биржевого канала. Он весь стал как будто легче, снимая с себя слой за слоем напластованные временем тяжести. Он опустел, но это была приятная пустота, сулящая наполнение чем-то новым и важным.
Антон зашёл в книжный магазин и купил коллекционный том Гоголя, выпущенный к юбилею классика. Продавщица с трудом вытащила тяжёлую, инкрустированную камнями книгу из запертой на ключ стеклянной витрины, запеленала в нежную папиросную бумагу и приложила к покупке подарочный календарь, каждая страница которого была населена гоголевскими персонажами. Этот том лежал сейчас на заднем сиденье машины вместе с растрёпанным букетом полевых ромашек, купленных у бабки на остановке вместо изначально предполагаемых роз.
Через час автомобиль Антона пересёк незримую границу, отделявшую лес от заброшенного села. Побитую, стиснутую со всех сторон живучим подлеском дорогу окружили ослепшие дома, ветхие заборы, поросшие бурьяном одичалые сады. Он заглянул в начертанную таксистом схему и по ней довольно быстро нашёл Верин дом. Ещё издали он обратил внимание на породистое кирпичное здание – не замок, конечно, и не альпийское шале, но было в нём что-то основательное и надёжное, делающее его крепостью. Дом обступали старые, опалённые зноем деревья. Неподалёку темнело озеро.
Антон заглушил мотор, взял букет с книгой и пошёл к дому. Из вросшей боком в землю бочки выскочил лохматый пёс и с лаем бросился навстречу. Суетливо обнюхав штанины брюк, принялся нарезать вокруг незнакомца круги, не переставая лаять, но уже не так злобно, а больше для порядка. На лай вышла хозяйка и, увидев гостя, остолбенела.
Прошитый солнечными лучами сарафан, воздушный и невесомый, окутывал женщину мягким облаком. Сквозь него проступала сама Вера, её призрачная в форме песочных часов фигура, слишком зыбкая, чтобы принадлежать человеку. К реальности возвращали резиновые, по локоть, запачканные землёй перчатки. В одной руке Вера сжимала как боевое оружие совок, другой держала на весу хилый куст с земляной бородой. Антон окинул взглядом застывшую в пяти метрах от него женщину, всю целиком: от босых ног до спутанных ветром, небрежно заколотых волос.
– Здравствуй, Вера, – глухо произнёс он, – я устал ждать нового совпадения. А снишься ты мне и так каждую ночь.
Вера подошла к нему вплотную, не выпуская из рук садового инвентаря. Глаза её щурились на солнце. Тонкая прядь щекотала висок и мешала смотреть.
– Как ты меня нашёл? – в её голосе сквозило – нет, не удивление, а чистая неподкупная радость, которую трудно, да и ни к чему было скрывать.
– Какая разница? – Антон рассматривал заново её обыкновенное лицо.
Они стояли друг перед другом в звенящем летнем дне – отрешённые, отъединившиеся от всего сущего, с нелепо занятыми руками, связанные единственно взглядом. Но нить эта была прочнее самых крепких объятий.
– Это тебе, – Антон протянул ей стиснутый в ладони слегка поникший букет и грузный фолиант в каменьях. – Гоголь. Избранное.
– Ой! Спасибо! – обрадовалась Вера и засуетилась, не зная, куда пристроить куст с совком. – Положи пока вот сюда, – она указала подбородком на шаткий стол под старой липой, – я сейчас, только руки помою!