Её слишком быстрое завершение, кажется, испугало её. Она устыдилась своего сдавленного вздоха и беззащитной наготы, выступившей в подёрнутых пеплом сумерках. Антон, не отрывая взгляда, следил за ней, пальцами перебирая влажные пряди на висках, касался твёрдыми губами её подбородка и ямки за ухом. Его опыт подсказывал: Вера давно не знала мужской ласки, тело её было угловатым и пугливым как у девчонки. Они вновь поднялись на гребень волны, на пугающую высоту девятого вала и, переплетя пальцы, вместе сорвались в сладкую бездну…
Потом долго лежали друг подле друга, наблюдая в окно, как гаснет небо и на нём одна за другой проступают булавочные головки звёзд, как тёмная гладь озера сливается с влажным ночным покровом. Так и заснули с открытыми глазами. А когда проснулись, оба поняли, что с этого момента так и будут ходить по этой земле, задыхаясь друг без друга.
Глава 44. На крыльях
Антон стал приезжать к Вере, как только выдавались свободные часы. А выдавались они крайне редко, можно сказать, вовсе не выдавались, а вероломно выкрадывались им из плотного рабочего графика в обход вопросительных взглядов и недоумённых пожиманий плечами. И всё равно чаще двух раз в неделю не получалось. Но выходные – теперь это было для него святое. Рубин перестал довольствоваться обществом благородной сигары и коньяка, испитого в тишине благоухающего роскошью кабинета или в стерильном поднебесье пентхауса. Или в респектабельной компании шумных, чужих ему людей. Он кидал в машину наскоро собранный в ближайшем супермаркете пакет с продуктами и мчался по залитой огнями или ослеплённой солнцем магистрали. Сворачивая на Чернавск, каждый раз оглядывался по сторонам: ему казалось, что за ним следят, что его побег раскрыт, что распирающая его радость слишком заметна, слишком его выдает. Но в зеркалах было чисто, и он ехал дальше, всё больше растворяясь в своём беззвучном ликовании.
Он не раз задавал себе вопрос: почему именно Вера? Вокруг него толпами кружили лощёные светские львицы, завидные невесты, красотки всех мастей и рангов, готовые на всё. Неужели из-за вещего представления уличного кукольника? Из-за нелепой случайности соединивших их обстоятельств? Впрочем, какая теперь разница.
Изменения, происходящие с Рубиным, стали заметны окружающим. Они касались не только его обонятельных и слуховых предпочтений. Антон возненавидел галстуки и носил их только тогда, когда того требовал регламент. Он стал реже проводить совещания и чаще работать в одиночку, запершись на ключ в своём кабинете. Постоянно носил домой какие-то папки, а возвращаясь в офис после выходных, беспричинно улыбался. Однажды зашедшая к нему за подписью Ковалёва, обнаружила шефа сидящим за столом босиком, о чём немедленно сообщила всей бухгалтерии и отдельно Алине Дёгтевой. Та истолковала это по-своему и в тот же день положила перед Рубиным приглашение на пляжную вечеринку, организуемую бельевым бутиком «Нимфа» в содружестве с департаментом спорта и туризма. На два лица. Новиков, внеурочно связавшись с Антоном по скайпу, долго и выразительно молчал, напирая на зятя широким мрачным лицом. Молчал и Рубин, не выказывая ни малейшего нетерпения. Так, промолчав десять минут, и разъединились.
Вера тоже менялась: плакала и смеялась, строчила по ночам в блокноте, потом комкала исписанные листы, снова писала и даже переболела с жаром и полной потерей аппетита, с мукой выкарабкиваясь, как бабочка, из ороговевшего хитинового кокона. От прежней Веры осталось лишь осунувшееся лицо, освещённое теперь изнутри тем таинственным светом, присущим лишь иконам и влюблённым.
Это была такая игра. Они словно договорились не посвящать друг друга в своё прошлое и не заглядывать вперёд. Они не спрашивали друг у друга паспортов: Антон – потому что и так знал о Вере всё, Вера – от полного безразличия к его дежурным метрикам. Они остерегались выискивать общих знакомых и перебирать места, где могли бы встретиться, не случись этого во время грозы. Под запретом были телефонные звонки и электронные письма – всё искусственное и виртуальное (исключая форс-мажорные обстоятельства, отменяющие этот запрет). Отсутствие общей истории, неизвестность будущего сообщала их отношениям ту степень свободы, которая устраивала обоих. Они проживали совместные дни по наитию, без особых планов, будто шагали по незнакомой лесной тропинке, куда их по случайности спустили на вертолёте без карты и компаса. И не ведали, где эта тропа берёт начало и где её конец, куда она ведёт и приведёт ли куда-либо?
Это был труд – приладиться к другому, приспособиться к его отличиям и непохожестям, к иному, чем твой, ритму и настроенным шиворот-навыворот биологическим часам, к непознанному до конца телу и маленьким странностям, выраставшим порой до грозных размеров. Но их ничего не пугало и не останавливало. Они были готовы трудиться с утра до ночи и с ночи до утра. Для каждого из них это было прыжком в запредельную зону: для Антона – полный отрыв от реальности, для Веры – приобщение к ней. И это было счастье.
Для Антона, привыкшего к «материальному» способу покорения женщин и уверенного в абсолютной его надёжности, стал потрясением отказ Веры от кольца, который он с таким старанием выбирал в лучшем ювелирном магазине города. «Зачем оно мне?» – пожала плечами женщина, вертя в руках вещицу, стоимостью в дом, и он видел, что она не лукавит и не кокетничает. Однажды, наблюдая её купание под тонкой струйкой садового душа, он предложил ей переехать жить к нему, решив раз и навсегда проблему бытовой неустроенности. Настоял и привез через уговоры к себе домой на двадцать восьмой этаж. Вера зачарованно ходила по пустой умной квартире, напомнившей ей инсталляции в музее Гуггенхайма, восхищалась смелым дизайном и открывающейся с террасы панорамой, но в итоге отказалась. Тогда он решил купить ей отдельную квартиру на её вкус. Он допускал, что hi-tech – не для неё, не зря ведь она перебралась в деревенский дом и окружила себя винтажными вещицами. Заручившись поддержкой лучших риэлторов города, выбрал пять квартир, каждая из которых была бы пределом мечтаний большинства верхнедончан. Но и здесь его ожидало фиаско. Вера наотрез отказалась переезжать из Пчельников обратно в город. Поражала не только её фанатичная преданность своему захолустью, но и то благосклонное равнодушие, с которым она встречала все его «коммерческие» предложения. Точнее, не равнодушие, а незаинтересованность. Она искренне восхищалась игрой света на гранях бриллианта, но восхищение это носило чисто эстетический характер и никак не влияло на её отношение к Антону. Ей ничего от него не было нужно. Она довольствовалась самим фактом его существования в своей жизни. Все эти штучки вроде «ведь я этого достойна!» были не про неё. Верино достоинство измерялось не количеством побрякушек или числом пар обуви в шкафу, не суммой инвестиций, вложенных в неё мужчиной, и даже не материальной независимостью, которая доставалась ей с большим трудом. Тогда чем? Этого Рубин пока не знал.
Однажды, приехав в Пчельники, Антон не застал Веру дома. Диоген выполз из своей бочки и лениво затрусил к нему навстречу, позёвывая и околачивая хвостом пегие, свалявшиеся со сна бока. Пёс знал, что гость никогда не приезжал с пустыми руками. Получив свой гостинец, понёс добычу к миске. Антон проводил собаку взглядом и медленно побрёл вокруг дома. Окна, выходящие к озеру, как всегда, были распахнуты. На верёвке сушилось бельё. Колода с воткнутым в неё топором была на том же самом месте, где он её оставил в прошлый раз, ровная поленница дров подпирала стену – колоть сегодня было нечего. Стол под липой с недопитой чашкой и недочитанной книжкой всем своим видом сообщал, что хозяйка вот-вот вернётся. Антон взял из плетёной вазочки обломок печенья и пошёл на второй круг. Внезапно налетевший ветер подхватил лёгкие занавески и выпростал их на улицу. Сквозь прореху в ситце стала видна комната. Щель то раскрывалась, являя взору знакомые предметы, мягко уложенные в бархатные сиреневые полутени, казавшиеся с улицы нутром драгоценной шкатулки, то смыкалась вновь, пряча сокровища от любопытных глаз. Антон оглянулся по сторонам и, ловко взобравшись на подоконник, скользнул внутрь шкатулки. Он не отдавал себе отчёта в том, что делает. Будто бы проникновение в дом через окно сулило ему открыть нечто такое, что невозможно было открыть, попав сюда обычным способом.
На узеньком письменном столе мерцал погружённый в сон компьютер. Беспорядочная кипа листов высилась возле принтера, часть их соскользнула на пол и белела там загадочно и потерянно. Графский стул с выцветшей шёлковой обивкой тоже был весь усеян бумагой. Листы, точно спящие белые птицы, лежали на сундуке и диване, множимые зеркальным отражением. Вероятно, такой жуткий беспорядок навёл тот порыв ветра, что приоткрыл глазам Антона сии волшебные чертоги. Мужчина поднял с пола пару листов и пробежался по ним глазами. Это были Верины тексты. Её слог показался Антону несколько старомодным, взгляд – по-женски романтичным, а любимым знаком препинания было, несомненно, многоточие. Впрочем, он совсем не разбирался в литературе, чтобы судить о её творчестве. Ясно одно: это занятие не было для Веры ни капризом, ни поверхностным увлечением, ни прожиточным ремеслом, а было чем-то большим, что угадывалось и в объёме пропущенной сквозь принтер бумаги, и в разбросанных повсюду блокнотах, испещрённых черновыми, сделанными от руки заметками. Он знал, а теперь и видел воочию: Вера – писательница.
Как-то она обмолвилась о неудачной попытке опубликоваться в местном журнале, он даже запомнил фамилию того мерзавца: Чалый. Тогда он не придал значения её словам, но теперь был преисполнен решимости. Ему открылось, как и чем можно завоевать и покорить Веру. Он знал, что ей предложить и от чего она наверняка не откажется.
Мысли Антона прервал заливистый лай Диогена. Он бросил листы и выскочил из окна, как застигнутый врасплох воришка. Торопливо закинул в проём концы занавесок и поспешил к калитке. По тропинке к дому приближался велосипед. Пёс радостно встречал хозяйку, припадая на передние лапы. Антон тоже шагнул навстречу.