«Чернавск!» – что есть мочи завопила Вера, протягивая руку в сторону башни, торчащей среди матовых дубовых крон. Антон натянул стропу, и параплан заскользил в сторону городка, плавно снижая высоту. Они пролетели над главной улицей, оставив под собой застывших в изумлении чернавцев, не знакомых с диковинным летательным аппаратом и даже не подозревавших, кто им управляет. Здание музея, крохотное и неказистое с высоты, растрогало Веру до слёз, особенно когда она увидела на пороге знакомую фигуру Ивана Лукича, разглядывающего из-под ладони алую птицу. Ей захотелось окликнуть его, но она сообразила, что тот всё равно ничего не услышит, да и не поймёт, кто зовёт его с небес. Её переполняли противоречивые чувства: дежа-вю ночного полёта во сне, острая жалость к родному теперь городку и радость освобождения. Антон же думал лишь о том, как возвратить драгоценный груз в целости и сохранности на землю, как не растерять рождённое в высоте чувство. Он не мог толком его описать, но знал наверняка: отныне связь между ним и Верой обрела магическое благословение небес.
Глава 45. Точка невозврата
Две недели Рубин так и сяк крутил программу Сидоренко на предмет минимизации рисков в проекте разработки чернавского никеля. Всё впустую: «красная зона» так и оставалась красной. Антон довел объём инвестиций до 220% от первоначальной цифры, но вероятность опасных экологических последствий едва приблизилась к отметке 50/50. Им овладел спортивный азарт: есть ли точка, в которой риски уложатся в разумные, среднеотраслевые нормы? Сколько нужно денег, чтобы проект стал условно безопасным? Какие технологии следует заложить в модель? И соединима ли в принципе экологическая безопасность с рентабельностью будущего рудника? Но чем дольше просиживал он за графиками, тем отчётливее сознавал, что такой точки нет. Можно было бы поступить следующим образом: исключить из модели факторы, особенно негативно влияющие на итоговую голограмму – и картинка станет куда оптимистичнее! Собственно так и сделал аналитический отдел холдинга, удалив из официального заключения неудобные факты. Но там, возле рудника, жила Вера. И не было способа увезти её оттуда, кроме как силой или обманом. Глупость, конечно: одна упрямая женщина против многомиллионного проекта – как можно сравнивать? Но Рубин вынужден был учитывать всё, даже то, что не было известно ни аналитическому отделу, ни Общественному совету. Его контракт формально заканчивался утверждением проекта ГОКа – дальше можно было идти на все четыре стороны, получив солидный бонус, обеспечивающий начало новой жизни ему и Вере. Сумеет ли он уговорить её покинуть Пчельники? С другой стороны над ним висело обещание, данное сгоряча профессору Сидоренко. «Если итог экспериментов не выведет систему из красной зоны, вы честно обнародуете реальные риски проекта разработки чернавского никеля». Был ли Рубин готов сделать это? Каким образом? Быть может, подготовить доклад для Совета директоров? Но Антон отдавал себе отчёт, чем всё это может закончиться.
Рубина тяготило ещё одно обстоятельство. Недавно он узнал о том, что Вера дежурит в эколагере возле Вороньего поля. По ту сторону баррикад, по эту от чёрного забора с колючей проволокой, возведённого по его, Рубина, приказу. Выяснилось это случайно. Приехав как-то в Пчельники, Антон застал любимую огорчённой. Сначала она не хотела ничего говорить, но потом объяснила причину своего расстройства: отмена референдума по никелю. Рубина как кипятком ошпарило. Вера никогда не говорила ему о своих убеждениях, да и он не афишировал отношения к местным событиям. Но теперь никелевая проблема встала между ними невидимой и непреодолимой стеной. А ведь она ещё ничего не знала о Рубине, о его должности и роли, которую он играл в истории никелевого противостояния. Антон стал осторожен в словах – любой промах мог всё разрушить. Но и жить двойной жизнью, будто в жерле спящего вулкана, было невыносимо. Рано или поздно всё тайное становится явным. Лучше не тянуть. В самое ближайшее время необходимо объясниться. Но как? Антон не представлял.
Между тем близился день судебных слушаний по делу Черпака. Геккель получил от Рубина видеозапись разгона демонстрации и несколько документов из папки Сидоренко. Улики оказались настолько серьёзными и так удачно вписывались в стратегию защиты, что адвокат рассчитывал теперь на большее, чем мог предполагать изначально. Он заботливо пестовал важного свидетеля, готовя его к судьбоносной роли в исходе дела. Лишь бы тот не испугался в решающий момент. Геккель был воодушевлён: дело увлекло его настолько, что он отставил все прочие заказы, сосредоточившись на главном. К своей досаде, он испытывал личную симпатию к подзащитному и ругал себя за это нещадно. Антон не раз предлагал Эдику обеспечить его и важного свидетеля охраной, но тот лишь усмехался, считая, что телохранители привлекут ненужное внимание. Шла последняя неделя августа…
Когда до суда оставалось два дня, Рубин позвонил Сидоренко и честно признался, что не нашёл выхода из красной зоны. «Вы выполните своё обещание?» – бесцветным голосом спросил старик. «Да. Но не сейчас», – выдавил Антон и медленно разжал онемевшие пальцы, стиснувшие телефонную трубку. Он долго ещё стоял, прислушиваясь к нитевидному писку зуммера. Никогда в жизни не приходилось ему быть в таком положении. События развивались так же стремительно, как и непредсказуемо. Ядерная реакция была запущена и уже необратима. Самолёт самовольно отклонился от заданного курса, топлива для возвращения на базу не оставалось. Бежать было некуда. За спиной догорали мосты… Словом, была пройдена точка невозврата, после которой всё заканчивается… Или только начинается?
***
Монитор на столе булькнул и неистово зашёлся позывными. Рубин нехотя нажал кнопку, но вместо Новикова увидел на экране опухшее, в красных пятнах лицо жены. Элла громко всхлипывала, прикладывая бумажную салфетку к уголкам глаз. Надутые обидой и силиконом губы кривились под слоем неестественно сиреневого перламутра, скользкого как лыжная мазь. Вскоре рядом с нею появился отец. Его свинцовый взгляд, отягчённый суровым родительским порицанием, не предвещал ничего хорошего.
– Ну что, Антон, совсем совесть потерял? – попрекнул его тесть. – Да… не ожидал я от тебя такого. Никак не ожидал.
– Какого такого? – растерялся от неожиданности Рубин. – Что, собственно, произошло?
– Он ещё спрашивает! – взвизгнула Элла, сузив глаза, и гневно бросила на стол пачку фотографий.
Глянцевые карточки рассыпались веером. Она стала небрежно хватать их холёными, унизанными кольцами пальцами, яростно царапать заострёнными пиками разноцветных ногтей, мять и совать Антону в монитор.
– Вот, вот! Такой подарок ты сделал мне на годовщину свадьбы?!
На фотографиях была Вера. Вера в машине Антона. Вера на велосипеде. Вера с ведром. Босая Вера в резиновых перчатках…
– Ты думаешь, я не поняла тогда, почему ты не хочешь детей? Почему не притронулся ко мне за неделю ни разу? Я сразу догадалась, что ты кого-то нашёл. Только не ожидала, что таким извращенцем стал! Что, на старушек потянуло, да? На деревенских сучек теперь западаешь? Так эта и на сучку-то не похожа: ни рожи, ни кожи! Так – бледная вошь, городская выбраковка, отброс приличного общества!
Элла изрыгала ругательства, нисколько не заботясь о том, как при этом выглядит сама. Как чувствует себя её гладкая кожа, сминаемая гневом в мелкие плиссированные складки, как ярость отражается на тщательно увлажнённых скулах и щедро напитанных коллагеном веках. Ей было наплевать на производимые ею акустические колебания, застревающие в ушах вязкой ядовитой смолой. Её обида давала ей абсолютное право говорить и делать то, что ей вздумается. Она не собиралась мириться с наглостью и вероломством мужа. Она знала точно, чем и как его уязвить, как подсечь тем самым крючком, который тот заглотил три года назад.
– Но ты, дорогой мой, забыл про пункт 2.17! – сверкнула Элла мстительной улыбкой.
– Забыл, – согласился Антон, – а что в нём?
– В нём указана причина развода, по которой ты теряешь всё. Слышишь? Абсолютно всё, не считая твоих жалких сбережений, – произнесла жена с глухим торжеством. – Догадываешься, что это за причина?! – драматическая пауза. – Супружеская измена!
Но ожидаемой немой сцены не случилось.
– Я согласен, – устало произнёс Рубин, прикрывая глаза.
– С чем ты согласен? – оторопела Элла.
– С разводом.
Несостоявшаяся пифия подняла изумлённое лицо к потолку и залилась новой порцией бурных глицериновых слёз. К такому повороту она не была готова. На экране появилось озабоченное лицо тестя. Он неловко обнял плачущую дочь.
– Эллочка, ну-ну, хватит так расстраиваться. Вот – на, сходи, развейся, а мы с Антоном по-мужски потолкуем, – он сунул ей в руки золотую карточку с кудрявым тиснением, которая несколько осушила безутешный слёзный водопад.
– Спасибо, папочка, – проговорила сквозь рыдания Элла, – ты один меня любишь и понимаешь, – она поцеловала отца в щёку и деловито осведомилась: – Николай на месте?
– Да, малыш, Николай ждёт тебя в машине. Поезжай.
Дверь за Эллой затворилась.
С уходом дочери выражение лица Новикова сменилось – стало более мягким, почти солидарным.
– Ты думаешь, Антон, я не понимаю тебя? – тесть отлучился на минуту и вернулся в кадр с толстостенным бокалом. – Очень даже понимаю. И, между нами говоря, не осуждаю, – он медленно отхлебнул глоток. – Знаешь, я даже чувствую некоторую долю своей вины за ваши неурядицы. Ты – молодой мужчина. Вы с женой далеко друг от друга. А природа требует своего…
Разговор не клеился.
– Ну, обратилась она к Коростелёву, даже мне ничего не сказала. Ну, нарыла кое-что. Это ведь по большому счёту такие мелочи! Всё уляжется. Я с ней поговорю. Она сговорчивая девочка, она послушает.
– Да не мелочи это, Вадим Петрович, – вздохнул Антон, – в том-то и дело, что совсем не мелочи.
– Знаешь что, – нетерпеливо замахал руками президент, – у нас с тобою важные дела намечаются, а мы какими-то мелодрамами занимаемся. Ничего больше не хочу слышать. Мелочи – не мелочи… Вздор!