– Я только хочу сказать, – твёрдо произнёс Рубин, глядя в порозовевшее от коньяка лицо Новикова, – что не люблю больше вашу дочь. Извините. И не буду оспаривать ни одного пункта брачного контракта. Если потребуется, выплачу все неустойки. – Антон, не мигая, смотрел в окошко монитора. – Да, и вот ещё: на суррогатное материнство я никогда не соглашусь. Это окончательное решение.
Рубин подождал ответа от тестя-президента, но встретил только каменное молчание.
***
В самый последний момент судебные слушания по делу Черпака перенесли из столицы в Чернавск. Хотели сделать их закрытыми, но потом передумали: официально открыли вход для всех желающих, но зал выбрали крошечный, три десятка человек, среди которых половина – аккредитованные журналисты, едва вместились в тридцатиметровую комнату. Остальных внутрь не пустили, мотивируя это ограниченностью мест и вопросами безопасности. Вокруг здания образовалась стихийная толпа. Люди держали в руках плакаты «Свободу атаману Черпаку!», «Чернозём дороже никеля!», «Руки прочь от чернавской земли!» и, когда атамана выводили из полицейского газика, стали скандировать их прямо в телекамеры. Активистка Ищенко, улучив момент, громко выкрикнула в спину конвоя: «Чернавцы не продаются!», за что была оттеснена в сторону вежливым приезжим полицейским – за порядком следил специально доставленный из столицы отряд. Толпа зароптала, задвигалась и, охнув, опала, как только процессия скрылась за дверьми. Теперь оставалось только ждать.
Увидев нового адвоката, представители потерпевшей стороны нисколько не удивились – они были привычны к быстрой сменяемости государственной защиты, каждый раз не успевающей толком изучить материалов дела. Не насторожил их и внешний вид защитника, совсем не похожий на унылый облик госслужащего. Даже Коростелёв до последнего был уверен, что заранее спланированный Орешкиным план не может дать осечки. Однако получилось всё иначе.
Две трети заседания прошли как по маслу, но, когда слово дали молодому и дерзкому адвокату по фамилии Геккель в вызывающе белой рубашке, тут-то всё и завертелось в обратную сторону. Его складная, журчащая безупречными литературными оборотами речь загипнотизировала, кажется, даже прокурора. Только что отрапортовавший Семёнов сидел, приоткрыв рот. Коростелёв сохранял непроницаемый вид, по всей видимости, не вполне сознавая, что происходит. Первым опомнился сидящий в заднем ряду Орешкин. Он попытался что-то вставить с места, но судья жёстко пресек его инициативу, пригрозив в следующий раз выставить из зала суда. Да, это был не Общественный совет, где Орешкин чувствовал себя как рыба в воде. На его глазах безукоризненно собранное дело рассыпалось как карточный домик – и он ничего не мог с этим поделать! Откуда ни возьмись, возникла запись демонстрации, опровергающая все исходные положения обвинения. Черпак из обвиняемого превращался в потерпевшего. Несколько грамотных уточнений Геккеля обнаружили массу противоречий в показаниях свидетелей, а главное, доказали неочевидность связи «телефонного сообщника» с обвиняемым. На фоне этого мелкие и не очень процессуальные нарушения, допущенные в ходе следствия, выглядели простительными промахами. Но оставленные без внятных ответов вопросы адвоката пробили ощутимую брешь в неуязвимой ещё недавно конструкции обвинения.
На второй день слушаний внимание суда переместилось в научно-практическую область. Рассматривали истоки конфликта компании «Траст-Никель» с местным населением, оценивали степень реальной угрозы экологии региона. Семёнов усмотрел в искусственно раздутом противостоянии происки конкурентов. Вызванный в качестве главного научного эксперта академик Эпштейн заверил присутствующих в полной безопасности проекта. И снова подвох: в руках у неуёмного адвоката оказались документы, путающие все карты разработчиков, ломающие идеальную картинку всеобщего благоденствия, плодотворного содружества природы и бизнеса. Откуда они у него? Геккель выуживал, как фокусник из шляпы, заключения и экспертные оценки, существование которых тщательно скрывалось Общественным советом. Незримая тень Сидоренко слонялась из угла в угол. Орешкин за два дня осунулся и почернел, снедаемый потерянным статусом самого информированного человека Верхнедонска. Он боялся звонить Новикову и опасался встречаться взглядом с Коростелёвым. Директор информагентства как никто другой понимал уровень адвоката Черпака и не мог взять в толк, откуда тот взялся и кто ему платил? Совершенно очевидно, что сам атаман ни найти, ни нанять такого защитника был не в состоянии. И эта упущенная информация ранила Орешкина больнее всего.
Но главный удар ждал обвинителей в последний день. На месте свидетеля оказался человек, уста которого, как до сих пор полагали Коростелёв с Орешкиным, были надёжно запечатаны службой безопасности. Случайный зритель, видевший спецоперацию подлога сумки с деньгами в дом Черпака. Ну, кто бы мог предположить, что в избе напротив среди бела дня окажется подвернувший накануне лодыжку слесарь вагонного депо? И что выглянет он в окно именно в тот момент, когда в окно противоположного дома скользнёт лёгкая тень оперативного работника? А потом увидит шумное вторжение в дом атамана с понятыми и служебными камерами? Коростелёв сразу же взял в разработку этого горе-зрителя, сделал через своих ребят крепкое внушение и напуганный слесарь согласится молчать в обмен на целостность остального организма. Что же заставило его отказаться от своих намерений? Деньги? Лавры главного свидетеля громкого процесса? Напор московского адвоката? Защита другой силы? – той, что оказалась крепче могущества корпорации? Но гадай – не гадай, а показания слесаря окончательно разрушили всё…
В итоге дело Черпака снова вернули на доследование, а его самого из-за пошатнувшегося после голодовки здоровья, отпустили под подписку, сняв наручники прямо в зале суда. Адвокат дал не менее десятка комментариев о ходе процесса, избегая прямой оценки действий компании «Траст-Никель» и проекта освоения чернавского никеля. Всё это Геккель подробно пересказал Рубину, не забыв предупредить его о возможных вариантах развития событий. Главная опасность состояла в рассекречивании заказчика защиты – Рубина. Последствия этого шага для Антона не проговаривались вслух, но обоим было ясно, что игра приняла серьёзный оборот.
Глава 46. Чернавские узоры
Весть об освобождении Черпака разнеслась по району в считанные часы. В эколагерь прибыл дежуривший возле зала суда Климов и привез тёплые, только из-под принтера листовки. В вечерних новостях скупо, без подробностей сообщили о переносе слушаний на осень, сделав акцент на гуманизме суда, разрешившего обвиняемому по состоянию здоровья находиться дома. Казачий Стан ликовал, встречая атамана как героя. Он и был герой – осунувшийся, усталый, но несломленный. Семён Никифорович махал рукой из окна казённой машины, но выступить перед казаками ему не позволила жена, направив исхудавшего супруга прямиком в родимый дом. Здесь его осмотрел городской врач с бегающими глазками, выдал на руки заключение и под вспышки фотокамер пожелал скорейшего выздоровления. После ухода посторонних Люба Черпак поставила на плиту кастрюлю с борщом и затопила для мужа баню. Но расхолаживаться чернавцам было рано: дёрнув за хвост тигра, вполне логично ждать от него ответной реакции. О коварстве компании «Траст-Никель» ходили легенды, да и внезапная благосклонность Фемиды вызывала у многих подозрение. Кузьмин и Парамонов сообщили профессору Сидоренко об итогах слушаний. Посовещавшись, наметили внеочередной митинг. Полным ходом шёл сбор подписей под обращением в Москву. Экоактивисты под началом Ищенко и казаки Задорожных дежурили в самых оживлённых точках Верхнедонска и райцентрах области. Требуемые сто тысяч голосов были давно собраны, и теперь определялся состав группы «ходоков», которым предстояло доставить опечатанные коробки в столицу.
Вера Туманова вместе с другими активистами проверяла списки, брошюровала подписные листы и заносила данные в компьютер. Это занимало полный световой день. А по вечерам она читала книгу Воронца «Живые и мёртвые» и слушала нескончаемые истории Тихона Егоровича и Ивана Лукича. Так случилось, что переломные события последних дней наложились у неё на новую серию литературно-краеведческих открытий.
Купленная на фестивале книга о Гоголе потрясла Веру не только редкостью изложенных в ней фактов. Воронец обладал поразительной способностью рассказать о них так просто и буднично и вместе с тем так неправдоподобно сказочно, что читатель терялся в сомнениях, принадлежит ли она к разряду научных трудов или представляет собой вольную трактовку истории. Складывалось впечатление, что Оскар Маркович лично сопровождал Николая Васильевича во всех его путешествиях – сидел вместе с ним, обёрнутый медвежьим тулупом, в мчащихся по снежным просторам санях, гулял под сверкающим небом Рима, спорил в миргородском трактире с пьяным пасечником. Но один эпизод книги ошеломил Веру более всего: речь в нём шла о связи Гоголя… с чернавской землей. Да-да, вы не ослышались! То, что писатель бывал и не раз, в Верхнедонске и гостил у купца Агапова, читатель знает из предыдущего повествования. Но чтобы странствия Николая Васильевича завели его в Чернавск – об этом Вера слышала впервые. Думается, что и большинство читателей узнали об этом только теперь – спасибо московскому гоголеведу Воронцу! Итак, по порядку.
Осенью 1849 года, проездом из Москвы в Одессу, Гоголь по традиции остановился в доме купца Агапова. В первый же вечер хозяин вывел гостя на губернаторский бал. Писатель был утомлён дорогой, не вполне здоров и давно потерял интерес к шумным светским собраниям, однако Агапову удалось убедить его «немного взбодриться приятным обществом». Ждали прибытия из Петербурга графа Петра Николаевича Ольденберга. Это была незаурядная личность: крупный государственный деятель, широко образованный и щедро одарённый талантами человек, просвещённый благотворитель и меценат, на попечении которого