Глава 47. Герои и гении
Если бы Николя Георгиевича Невинного спросили: в чём с его точки зрения заключается природа гениальности? – он, ни на секунду не задумавшись, ответил бы так: генотип плюс общественный запрос эпохи, соединённые целенаправленным кропотливым трудом. Трудом, разумеется, эффективным – иначе соединения не произойдёт и заложенный биологией гений (от слова «ген») не проявится. Все эти эзотерические теории, отрывающие гений от индивида, помещающие его в эфемерную, недосягаемую для смертного область – обитель фей и пегасов, все завиральные идеи, провозглашающие пассивное, а значит, безответственное отношение к творчеству, его раздражали. Не соглашался Николай Георгиевич и с концепцией «гениального помешательства». Талант не всегда связан с психической нестабильностью, хотя с некоторых пор он вынужден был признать, что подобные случаи имеют место. Эпизод в театре, нелепое помрачение рассудка, происшедшее с ним в ночь открытия Гоголевского фестиваля, стало для него косвенным подтверждением его, Невинного, несомненной гениальности. Но Бог с ним, с этим случаем! – имелись и другие, более приятные подтверждения. Директору драмтеатра интересно было разобраться в природе собственного дара. С его генетической программой всё более-менее понятно, природа на нём не отдыхала: среди трёх колен его ближайших предков гениев и даже просто одарённых яркими способностями людей не наблюдалось. Не было в роду и безумцев. Но в крови Невинного определённо жила особая комбинация ДНК, которая и объясняла наличие у него таланта, и не одного! Как и многие гениальные люди, он был гениален сразу в нескольких областях, среди которых предметом его особой гордости была гениальность администраторская.
Исследователи гениальности до сих пор бьются над вопросом: почему одни гении умирают безвестными, а другие обретают славу и признание при жизни? Николаю Георгиевичу в этом смысле повезло: его дарования были замечены и по достоинству оценены. После Гоголевского фестиваля по ходатайству Туманова Невинному была присвоена высшая министерская награда «За вклад в российскую культуру», сам же Алексей Юрьевич вручил ему четвёртую по счёту медаль «За выдающиеся заслуги в области искусства» и выделил бюджет на постановку новой пьесы, которую готовились представить на Мюнхенском театральном фестивале.
Мотив пьесы «Инь и Ян» был заимствован из книги знаменитой землячки, обласканной звёздами писательницы Виктории Ветлицкой. Главная женская роль досталась Олесе Дрозд, за главную мужскую до сих пор шла борьба. В кастинге помимо верхнедонских актёров участвовали иногородние претенденты. Окончательное решение оставалось за режиссёром спектакля – приглашённым из Бельгии театральным мэтром Полем Шуллером. Прибыв в Верхнедонск две недели назад, он начал с того, что долго и безжалостно терзал текст, пока не превратил его в хаотичный набор слабо связанных между собой фрагментов. Литотдел театра трудился в поте лица: перекраивались сцены, добавлялись реплики, вставлялись экстравагантные световые и музыкальные детали, призванные вовлечь зрителей в интерактивное действо. Вообще, сама постановка была задумана в форме компьютерной игры, только не виртуальной, а вполне себе реальной. Актёры выходили в зал, зрители поднимались на сцену. Было несколько уровней взаимоотношений между главными героями, отражённые в сценографии (три разноуровневые платформы) и открытые финалы всех трёх актов. По замыслу режиссёра спектакль предусматривал три ветки развития сюжета, каждая из которых почковалась ещё тремя вариантами. Таким образом, на спектакль можно было ходить еженедельно, каждый раз видя на сцене новую постановку. Эта идея пришлась Невинному по вкусу, ведь помимо творческого процесса он радел и за коммерческую составляющую проекта. Ветлицкая была не против. Писательница сквозь пальцы смотрела на радикальные изменения сценария, взяв в соавторы местного драматурга Ямпольского. Тот возглавил работу литодела и всячески старался угодить и Ветлицкой, и Шуллеру, лелея надежду отправиться вместе с труппой в Мюнхен. Языковой барьер с бельгийцем был легко преодолен: с ним повсюду неотлучно следовали переводчики-синхронисты из языкового центра Лаптевой. Что ещё можно сказать о спектакле? Вокруг него уже сейчас роились слухи, плелись интриги, нагнетался так необходимый в современном искусстве ажиотаж. Кому достанется главная мужская роль? Сумеет ли бельгийский режиссёр удивить искушенного российского зрителя? Будет ли побит рекорд по числу занятых в постановке актёров? Кто из них поедет на Мюнхенский фестиваль? За чей счёт? Что в случае успеха ожидает приму театра Олесю Дрозд? А в случае провала? Эти и другие вопросы неутомимо муссировались в областной газете «Мир культуры», исправно выполняющей роль культурного рупора Верхнедонска. Её главред Игорь Скотин тоже рассчитывал на место в делегации. А ещё – на продление квоты департамента Культуры и дальнейшее сближение с главным очагом прекрасного.
***
Для кого как, а для Алексея Юрьевича Туманова главным очагом прекрасного, самого восхитительного, что есть на свете, по-прежнему была его Олеся. Чудесная Олеся, жаркая и нежная, с бархатной кожей, тугой попкой и ловкими пальчиками с детскими розовыми ноготками. С нею пятидесятипятилетний чиновник забывал о своём возрасте, язве желудка и положении в обществе. Хотя нет, о положении всё же помнил: Олеся не давала надолго забыть. Блестяще сыграв роль панночки в спектакле Саахошвили, а перед этим открыв в прямом эфире Гоголевские чтения, его любимая талантливая девочка сделала ещё один уверенный шаг в сторону большой сцены. И теперь он чувствовал не только законную гордость мецената, но и возбуждающую с новой силой тайну полулегальных отношений: она придавала их связи терпкий вкус запретного плода, с одного бока перезревшего, с другого – подёрнутого молодым золотистым пушком. Туманов не возражал, когда их совместные фотографии, иногда довольно откровенные, попадали на страницы журналов и газет. И завистливое одобрение друзей, и пересуды прессы, и нападки Пряхиной, взявшейся защищать интересы бывшей жены, – всё это лишь подчёркивало истинную роль Олеси в его жизни. Её главную, как думалось Туманову, роль. Нужно было ещё чуть-чуть помочь девочке, немного подтолкнуть её вверх. Роль Инь в новом спектакле Шуллера будет как нельзя кстати. А пока дорабатывался сценарий и определялся исполнитель главной мужской роли, появилась возможность немного отдохнуть.
– Англия или Франция? – шептал Алексей Юрьевич в розовое ушко, нежась в тонком облаке Олесиных духов. – Или Мальдивы? – он пропускал сквозь пальцы тёмные, пахнущие карамелью пряди.
– Дорогой, ну ты же знаешь, я не переношу долгих перелётов, – капризничала любимая, отнимая душистые локоны и перекидывая их на другое плечо, – и сырость не для меня. Ты ведь помнишь про мои бронхи?
Он помнил и про бронхи, и про младшего брата Олеси Максима, и про её одинокую маму Нину Григорьевну, и про страдающую диабетом бабулю – всем помогал, всех опекал и отправлял кого куда: в элитные санатории, зарубежные клиники, на карнавалы и автогонки, в языковые лагеря и на фестивали.
– А Франция… надоела уже, – Олеся обиженно надула губки и уткнулась в плечо Туманова, – ну, сколько можно? Франция да Франция, – она провела пальчиком по ребру, из которого, видимо, была когда-то сотворена её далёкая предшественница. – Давай лучше в Италию! Обожаю Италию! – коготок задел нервные окончания, отвечающие за сговорчивость возлюбленного.
– Девочка ты моя, – прошептал Алексей Юрьевич, в блаженстве прикрывая глаза, – как скажешь, – он крепко ухватил горячую ягодицу, скользнул рукой по гладкому бедру и прижал ногу Олеси к низу живота. – Куда ты хочешь в Италии, детка? – спросил, млея от распиравшего его молодого огня.
– В Венецию!
– Будет тебе Венеция! – пообещал Туманов, опрокидывая Олесю на спину.
– Ты мой герой, – томно выдохнула актриса.
– Повтори! – простонал Алексей Юрьевич.
– Ты мой герой! – произнесла она чуть громче.
– Ещё! – требовал покровитель искусств, нетерпеливо вторгаясь в очаг прекрасного, в самый его влажный эпицентр.
– Герой! Герой! Герой! – ритмично повторяла Олеся, выгибаясь под грузным телом чиновника.
Через пять минут всё было кончено. Через день на прикроватной тумбочке лежали два билета до аэропорта Марко Поло, ваучер в королевский номер одноимённого отеля и обтянутая алым бархатом коробочка. Через две недели начинались репетиции нового спектакля.
***
А пока Гоголевский театр жил своей обычной жизнью: печатались афиши, игрались спектакли, писались рецензии, верстались гастрольные графики. Администраторский гений Невинного находил всё новые и новые точки своего приложения. В целях извлечения дополнительных доходов (денег, как всегда, не хватало) директор внедрил коммерческий принцип использования театрального пространства. Зрительный зал в свободное от спектаклей и репетиций время сдавался под концерты и лекции по искусству, фойе – под вернисажи и модные показы, в театральном буфете устраивались дегустации, и везде, включая костюмерные, технические помещения и гримёрки звёзд, проводились платные фотосессии для молодожёнов и местного глянца. Для Нины Бобровой и мсье Вантье было сделано исключение.
Фоторепортаж «из-за кулис» с их участием, опубликованный в августовской «Штучке», произвёл настоящий фурор. Он объявлял о помолвке французского режиссёра и владелицы журнала и демонстрировал неоспоримые достоинства пары. Весь светский Верхнедонск обсуждал эту новость. Одни говорили: «Боброва ни за что, не бросит свою „Штучку“», другие возражали: «А что она – не женщина? Бросит легко. С таким женихом можно всё бросить!». Но сама Нина поступила мудрее: перевела большую часть редакции на аутсорсинг, назначила толковую управляющую и купила программу, позволяющую управлять бизнесом дистанционно.
– Будем говорить об этом в интервью? – спросил Никита Мано, выуживая из коктейля вишенку.
– Нет, – твёрдо ответила Нина, – только о личном.