Увидев Глеба, дети бросили игры, загалдели и гроздьями повисли на его руках и ногах.
– Здравствуйте, Надежда Петровна, – поздоровался он с пожилой нянечкой, сидевшей в тени перед тазом, куда крошила мелкие, кислые на вид яблоки.
– А, Глебушка, здравствуй, дорогой! Заждались мы тебя – сам видишь! – она перевела взгляд на незнакомого мужчину. – А вы, наверное, из опеки?
– Нет, я не из опеки. – Рубин провел рукой по стриженому затылку. Незапланированная пауза в его движении к Вере заставляла его слегка нервничать. Он спросил у няни, как найти заведующую, и немедля направился к главному корпусу.
Сделав пару шагов, Антон вдруг почувствовал, как кто-то тянет его за штанину и мешает идти. Обернувшись, он увидел семенящего вслед за ним мальчугана, прилежно уцепившегося обеими руками за брючину. На вид ему было года три. Нежный ёжик ржаных волосёнок, чуть нахмуренные бровки и россыпь крупных как гречка веснушек. Картину довершали живописные разводы из соплей и песка.
– Дядя, ты за мной пришёл? – серьёзно спросил малыш, не отпуская штанины. – Ты мой папа?
– Подожди, дай-ка я тебя высморкаю, – Антон присел на корточки и достал из кармана носовой платок. – Умеешь сморкаться?
Мальчик послушно подставил нос-пуговку и стал изо всех сил дудеть, словно от этого его старания зависел ответ незнакомого дяди. Полные ожидания глаза в мокрых стрелах ресниц, неотрывно смотрели в лицо Антона.
– Ты мой папа? – настойчиво повторил мальчик, не выпуская из рук помятой штанины.
– Нет, я не твой папа, – мягко ответил мужчина, осторожно разнимая пальчики и беря детские ладошки в свои руки, – но я твой друг.
– А где мой папа? – не отставал он.
– Этого я не знаю, – честно признался Рубин и погладил малыша по мягкой головке. – Тебя как зовут?
– Мирон.
– Мирон?! – Антон широко улыбнулся. – Так это ты поёшь «Ясочку»?
– Я! – обрадовался ребёнок и, не дожидаясь уговоров, громко запел:
Ясочка милая, ясочка славная,
Ясочка, радость моя.
Если б ты знала, моя ненаглядная,
Грустно мне так без тебя.
Мальчуган не выговаривал половины букв, но мелодию выводил так чисто и звонко, что у Антона защемило сердце. А может оно защемило от того, как старался малыш понравиться, как хотел произвести впечатление на незнакомого дядю, который вдруг – о, чудо! – согласится стать его папой.
Утром проснусь, не успею опомниться —
Первая мысль о тебе:
Где ж моя ясочка? Любит ли, помнит ли
Друга в далёкой земле?
Антон дослушал песню до конца и вежливо похлопал в ладоши, когда Мирон поклонился.
– Кто ж тебя научил петь эту песню? – спросил он ребёнка.
– Баба Аня.
– А где же она?
– На небке.
Рубин прикусил губу. А к ним уже спешила, переваливаясь, как утка, Надежда Петровна:
– Ах, вот ты где, Мирон! Нельзя уходить с площадки без спросу. Ты что дядю не отпускаешь? Дяде по делам надо, – она взяла его за руку и повела к другим детям.
– Ты придёшь ещё? – обернулся мальчик. – Ты ведь мой друг – а друзья всегда ходят в гости. Я в мультике видел.
– Приду, Мирон, – пообещал Рубин и, отвернувшись, быстро зашагал к корпусу.
Смутная мысль, зародившаяся ещё в машине, когда он слушал рассказ волонтёра, благодаря Мирону окрепла, обрела ясность и оформилась в решение. Антон разыскал кабинет заведующей и сел напротив маленькой сухой женщины в белом халате.
– Я, к сожалению, не могу назвать вам своего имени, но хочу сделать пожертвование, – заявил он без предисловий. – Видите ли, с Чернавском меня связывают непростые отношения. Но дети есть дети. Они нуждаются в заботе, в том числе материальной. Уверяю вас, деньги, которые я хочу передать интернату, заработаны честным трудом, не обагрены кровью и не замешаны ни в каких преступных махинациях. Надеюсь, в скором времени смогу представиться вам по полной форме и помощь буду оказывать не только финансовую.
Выслушав речь – самую невероятную из тех, что приходилось ей слышать за двадцать три года работы в интернате, – женщина первым делом попросила:
– Покажите, пожалуйста, ваши руки.
Рубин послушно протянул кисти ладонями вверх, потом повернул их тыльной стороной. Заведующая внимательно их изучила и, не найдя никаких признаков неблагополучия – похмельной дрожи, наколок, грязи, обгрызенных ногтей, кожных болезней, сбитых костяшек и прочих следов порока, удовлетворённо кивнула.
– Извините, обычная предосторожность.
– Я вас понимаю.
– В какой форме вы хотели бы сделать пожертвование?
– Банковским перечислением.
– Скажите, когда вы планируете перевести средства?
– Прямо сейчас, – Антон достал планшет и принялся настраивать связь с банком.
Ещё месяц назад Рубин вывел на отдельный счёт деньги, которые собирался потратить на покупку квартиры для Веры. Когда она наотрез отказалась уезжать из Пчельников, он не стал с ними ничего делать, рассудив, что время покажет, куда их лучше потратить, во что вложить. Сейчас он понял, куда и во что.
Заведующая, озадаченная быстротой и решимостью посетителя, его желанием сохранить инкогнито (обычно наблюдалось обратное: жертвователи громко и долго трубили о своей помощи), положила перед ним распечатанные на листке реквизиты. Антон проделал необходимые манипуляции, и через пять минут сигнал мобильного банка оповестил об успешном завершении операции. Не теряя больше ни минуты, Рубин попрощался и стремительно вышел из кабинета, оставив заведующую в полнейшем недоумении. Недоумение её ещё больше усилилось и переросло в смятение, когда, не сумев побороть любопытства, она заглянула на счёт и увидела сумму сделанного только что перевода. Но тайный благотворитель в это время был уже далеко.
До шести вечера Антону требовалось подтвердить участие в завтрашнем прямом эфире – для этого он временно активировал старую сим-карту. Подключенный к сети телефон стал загружаться накопленными сообщениями и пропущенными звонками. Они валились лавиной, переполняя объём памяти, Рубин удалял их пачками, не читая, но они всё приходили и приходили. Одно письмо, пронзительно пискнув, упало в папку «сверхважное». Антон увидел Верин номер. Это было первое электронное послание от неё за всё время их знакомства. Он помнил уговор: только в случае форс-мажора. Что-то стряслось! Путаясь в кнопках, Антон раскрыл сообщение. Оно было коротким: «Больше не приезжай. Никогда».
Глава 50. Первозданная женщина
Надолго, слишком надолго оставил беспечный автор без внимания главную героиню. Непростительно легкомысленно переключился на второстепенных персонажей, увлёкся излишними подробностями – и вот результат: «Больше не приезжай. Никогда». Что могло побудить Веру написать такие страшные, необратимые слова? Давайте вернёмся на день назад, в пахнущее дымком тёплое сентябрьское утро.
Прошёл год, как Вера Туманова впервые попала в Пчельники. Лида Пряхина, приехавшая навестить подругу, корила себя за то, что именно с её нелёгкой руки Вера очутилась в этой глуши. Да не просто очутилась, а приросла, пустила корни, и теперь не было никакой возможности вырвать её отсюда. Лида отчаялась выманить Веру обратно в Верхнедонск, она перепробовала все способы, но тщетно: ни кандидаты в приличные женихи, ни потенциальные работодатели, ни городские соблазны больше не привлекали её подругу. Но, странное дело, с каждой встречей та выглядела всё менее и менее несчастной – напротив, была умиротворена и безмятежна. И даже помолодела безо всяких процедур. Теперь уже Туманова утешала Пряхину больше, чем та её. Вера не уставала благодарить Лиду за то годичной давности приглашение выехать за город, которое чудесным образом преобразило дальнейшую Верину жизнь, за деятельное участие подруги в её судьбе. Новости про похождения бывшего мужа её не заинтересовали, и как Лида ни пыталась показать крупную на полполосы фотографию бывшего благоверного в обнимку с этой пигалицей Дрозд, где тот прилюдно лапал звезду за обтянутую шёлком задницу, Вера оставалась невозмутимой. Пряхина мимоходом сообщила о пышном отъезде Нины Бобровой в Париж, но и эта новость подругу не увлекла. Тогда Лида бросила «Штучку» на диван и переключилась на свою личную жизнь, которая была отнюдь не так безоблачна, как могло показаться на первый взгляд. Пересказав подробности наболевших проблем, спросила больше для приличия, как поживает и чем занимается сейчас Вера, и получила совершенно неприличную реакцию: лицо отшельницы просияло и сделалось до того счастливым, что стало противно. Нет, это не было притворством, Лида слишком хорошо знала свою подругу. В путаных объяснениях Тумановой её неприличного счастья она разбираться не стала. Поднялась и уехала в город искать сочувствия у других, более нормальных подруг.
Проводив Лиду, Вера убрала со стола и села за рукопись. День задался лёгкий. Строчки сами стелились из-под пальцев, подгоняемые шелестом роящихся под потолком образов. Первые лимонные листья срывались с липовых ветвей и лодочками скользили мимо окон. Их замедленное падение навевало сладкую грусть, но сладость эта была свежа и приятна. Загустевшее от ночной прохлады озеро чернело среди сухих камышей. Вера рассеянно скользнула взглядом по кромке леса и вновь погрузилась в иллюзорный мир, из которого как сачком красивых бабочек ловила готовые в любой момент упорхнуть мысли.
Антона давно не было, и Вера начинала немного скучать по его немногословию, по ироничной улыбке, по глазам и рукам, привносящим в её жизнь то, что не могли дать никакие сны и фантазии. Они стали так близки, что им не требовалось ничего особенного, никаких подтверждений, демонстраций, доказательств. Пылкие слова, пустые красивости, праздничные выезды в свет – всё лишнее. Довольно тишины, их общего молчания, таинства случайных прикосновений. Их забота друг о друге была так естественна, что разрешительные резолюции могли бы всё испортить. Любовь ли это? Возможно. Только и давать определение их отношениям тоже казалось лишним. Какая разница, каким словом это называть? Да и нужно ли облекать в слова то, что существует и без слов?