– Снюсь-снюсь, – рассмеялась любимая, – а ты – мне! – её смех журчал серебряным колокольчиком, и не было для Антона звука приятнее. Значит, она его простила! Всё позади! Освобождённое от груза тревог тело наполнилось звенящей силой.
Он крепко взял её за руку и прыгнул в небо. Они понеслись над чернавским лесом, оставляя под собой знакомые деревья, овраги, поляны. Воздух со свистом обтекал летящие тела, ветер играл в волосах. Это было что-то среднее между полётом на параплане и гонкой в открытом болиде, только свободы было на порядок больше: ни путающихся строп, ни заслонявшего небо купола, ни грохочущего железа, изрыгающего вой и смрад. Скорость и простор.
Внезапно перед ними вырос могучий меловой утёс, ниспадающий к широкой блестящей петле Чернавки.
– Узнаёшь? – крикнул на лету Антон. Это была та самая круча, с которой они взлетали на параплане.
Замедлив полёт, они увидали, а точнее, угадали по угольным теням просторную поляну, зажатую между рекой и меловым кряжем. К ней вплотную примыкала дубрава, состоящая из необхватных деревьев с морщинистой, как у слона, кожей. Их вывороченные корни сплетались между собой, образуя укутанный мхами и травами жилистый узор. Острый грибной дух смешивался с речной свежестью и сладким ароматом мёда. На поляне, ближе к реке, переливались багрянцем угли гигантского кострища. По мере приближения Антона и Веры огонь в нём разгорался всё сильнее, будто кто-то специально подбрасывал в него дрова и раздувал невидимыми мехами. Когда их ноги коснулись земли, пламя уже полыхало высоко и жарко, озаряя поляну и выбрасывая в небо тугие снопы искр. Но вокруг по-прежнему было пустынно. Лишь тонкий звон, напоминавший музыку ветра, кружил в густом воздухе, отталкиваясь от стволов и меловых скал, и снова тонул в Чернавке. Мужчина с женщиной обошли всю поляну кругом. Они подошли к костру, протянули руки, с удивлением обнаружив, что пламя не обжигает их, и при желании оба легко могли бы пройти сквозь него целыми и невредимыми. Присутствовали и другие необычности. Их босые стопы мягко опирались на покачивающиеся под ними волны, они ступали по речной глади, как по водяному матрасу, чувствуя приятную щекотку воды. Мелководье под ними было пронизано зеленоватым неоновым светом, в котором двигались в танце загадочные существа – полурыбы-полуптицы. Они свободно перемещались из воды в воздух и скользили там так же легко и грациозно. Увлечённые красотой поляны, убаюканные музыкой ветра, ночные гости не сразу обратили внимание на будничный звук, доносившийся из-за куста шиповника.
Вера обернулась и первой увидела уличного кукольника в клетчатом балахоне с напудренным лицом. Пыхтя и отдуваясь, он тащил за собой фанерный ящик, доверху набитый живыми марионетками. В том, что они живые, можно было догадаться по тоненькому смеху и писклявой ругани, доносящейся из сундука. «Подвинься! – горячился игрушечный голос. – А не то я сам тебя подвину!». «Эй, поосторожней, не пихайтесь локтями, вы же не одни!» – верещал другой. «Освободите немедленно этот угол, – требовал третий, – он мой, вот, можете проверить свидетельство», – невидимый истец тыкал кукольный документ в лица соседей по сундуку, но теснота не позволяла им удовлетворить его законное требование. Вытащив наконец тяжёлый ящик из-за куста, кукловод устало вытер лоб и распахнул крышку. Он кивнул Антону и Вере, как старым знакомым (они и были с ним знакомы, только порознь) и поманил их подойти ближе, чтобы лучше рассмотреть его кукол. Нечаянные зрители с любопытством склонились над тесным кукольным общежитием. То, что они увидели там, повергло их в глубочайшее изумление. Игрушечный чиновник в сером костюме и галстуке в крапинку вертелся вокруг изящной куколки с жеманными манерами кинозвезды. Другой персонаж – серый, невзрачный, с жидким пробором на голове и нагрудным значком Союза писателей – опасливо косился в рукопись, со вздохом закатывая глаза. Это было так комично, что раздававшая автографы кукла-писательница хохотала до упаду, чем ввергала серого в тоску. Холёная блондинка в оранжевой шляпке с зажатой под мышкой собачкой о чём-то плаксиво жаловалась крупной марионетке с тяжёлой челюстью. Кукольная пара – аристократичного вида иностранец с орлиным профилем и брюнетка с сапфировым кольцом – позировали фотографу. Всклокоченный человечек с синяком под глазом в порванной куртке что-то горячо доказывал своему начальнику. Тот смотрел на него сквозь дымчатые очки, не скрывая презрения. Вертлявая кукла в малиновых штанах с пожаром на голове самозабвенно ломалась перед телекамерой. Целая группа марионеток с важными лицами заседала за овальным столом, возглавляемая игрушечным академиком в золочёных очках. Другая группа толпилась с плакатами в дальнем углу сундука, среди них – миниатюрный старик с драным портфелем и тревожным взглядом увеличенных линзами глаз. Были в фанерном ящике и другие персонажи, хорошо знакомые Вере или Антону, или обоим сразу. Были и совсем незнакомые. Среди теснящихся в сундуке марионеток они увидели и самих себя: ждущая кого-то женщина с книжкой в руках и кого-то ищущий мужчина с чёрным зонтом. Куклы стояли лицом к лицу, не обращая внимания на толкотню и споры вокруг. Она дождалась. Он нашёл… Остальное было неважно.
Глава 52. Ночь Новорождения
Не успели Антон с Верой толком рассмотреть своих кукольных двойников, как воздух на поляне взвихрился и запел. Ветер взметнул пламя костра до самых звёзд. Разлитый в воздухе звон окреп и распался на отдельные звуки: нежно дышали флейты, дрожали скрипки, вздыхали виолончели. Кукольник закрыл ящик с марионетками и уселся на крышку, сложив руки на клетчатой груди. Тотчас со всех сторон на поляну повалили гости. Они появлялись из сгущённой вокруг костра темноты, выходили из леса и меловых гротов. Кто-то прибывал из-за реки, скользя по воде, как по тонкому льду. Иные являлись прямо из воздуха и, не успев обрести целостность, со шлейфом вместо ног или размытой тенью вместо лица вступали в беседы. Гости были разношерстны, их наряды причудливы, речи сумбурны и многоязыки, но все прекрасно понимали друг друга.
Из зарослей бересклета выступили два бородача в растянутых свитерах и брезентовых штормовках. В руках одного из них торчала гитара. Побренчав огрубевшими пальцами по струнам, он кое-как настроил инструмент и тихонько запел:
Говорят, геологи – романтики,
Только это, право, ерунда.
Вы её попробуйте, достаньте-ка,
Догадайтесь, где она – руда…
Второй, молодой, но желавший казаться старше, выудил из кармана пачку «Примы» и хрипло подпел товарищу:
Не просто себе бродяги,
Таёжные чудаки.
Геологи-работяги
Искатели, ходоки…
Со стороны мелового кряжа, увлечённо беседуя, вышли Его Сиятельство граф Пётр Николаевич Ольденберг и писатель Николай Васильевич Гоголь. Классик потирал нос и что-то горячо доказывал своему собеседнику, поднимая кверху длинный перст. О чём они спорили? Можно лишь строить догадки. Чуть дальше обретший дар речи молодой граф Георг вёл под руку Лизоньку. Удивительным было то, что и прадед, и правнук выглядели почти ровесниками. Была здесь и Софья Васильевна Багрицкая в окружении одетых в матросские костюмчики детишек. Купец Агапов в красной ермолке с восточной трубкой в руках приветствовал писателя-путешественника издалека, отряхивая сюртук от брызг, произведённых появлением со стороны Чернавки отряда конных казаков. Среди спешившихся всадников ростом и залихватским седым чубом выделялся Тарас Черпак – далёкий предок нынешнего атамана, но об том никто не догадывался, кроме старожила здешних мест Ефима Парамонова.
Героев прошлых столетий сменили гости из будущего. В статном профессоре, облачённом в академическую мантию с лиловым подбоем и бархатную конфедератку, Вера узнала своего внука. Как она это поняла? Как разглядела черты годовалого ребёнка во взрослом? Не спрашивайте! – не объяснить. Внук держал за руки мальчика и девочку – её будущих правнуков. Другой персонаж – расцвеченный веснушками трубач с ржаными усами – привлёк внимание Антона. «Ясочка» одними губами объявил трубач и, прикрыв глаза, заиграл знакомую щемящую мелодию. Она неслась над Чернавкой, сливалась с невидимым оркестром, с музыкой ветра, с грубоватой песней геологов, нисколько не нарушая общей гармонии.
А на поляну продолжали прибывать гости. Некоторые приходили парами. Эти человеческие дуэты сильно отличались от привычных супружеских пар. Не были они похожи и на меркантильно-творческие связи, служебно-карьерные отношения, случайные или вынужденные союзы. Никто из гостей не замечал ни Антона, ни Веру. Для всех они оставались невидимками, но сами с интересом разглядывали собравшихся на поляне людей.
Разрезая воздух могучими крыльями, над их головами пролетел огромный ворон. Ударившись оземь, птица превратилась в московского гоголеведа Оскара Марковича. Воронец одёрнул чёрный сюртук и крепко обнялся с Гоголем. Затем поклонился графу Ольденбергу и, хитро улыбаясь, продемонстрировал обоим карманные часы на медной цепочке. Все трое оживлённо заговорили, перемежая беседу поклонами и приветствиями в адрес других гостей. Не успела Вера осмыслить оборотный облик гоголеведа, как прямо перед ней из ночного эфира соткалась фигура консультанта по красоте Ларисы Болотовой. Фигура соткалась не окончательно, а только до пояса – ниже талии дрожала бесформенная студенистая масса, оставляя на траве мокрый, пахнущий тиной след. Ларису тотчас окружили женщины, забросали её вопросами и новостями. Сопровождаемая щебечущим дамским обществом, она заскользила в сторону покрытого мхом бревна, где уже были расставлены волшебные пузырьки и склянки. А в это время на поляну спустились с неба два новых гостя: белый и чёрный. Как догадался наблюдательный читатель, это были Глеб и Лавр. В белом пришельце Антон узнал волонтёра, которого подвозил вчера в приют, а заодно и альпийского фермера, спасшего ему жизнь своим соломенным скирдом. Вера же разглядела в нём случайного прохожего из сквера, пообещавшего ей скорое избавление от страданий. Чёрный же его напарник оказался литературным агентом Ветлицкой. Узнали бы их и другие жители Верхнедонска: и журналист Перцев, и репортёр Мано, и доктор Глюкин, и много кто ещё, но их здесь, увы, не было.