Ночью снег прекратился, и температура поднялась на пару градусов. В сумерках раннего утра Боденштайн ехал по извилистой дороге из Руппертсхайна в Фишбах. Накануне поздним вечером Остерманн прислал ему адрес Йенса-Уве Хартига в Келькхайм-Мюнстере. Квартира Хартига располагалась по пути в комиссариат, и он решил прямо ранним утром нанести визит жениху покойной Хелен Штадлер, пока тот не пообщался с ее братом. Козима накануне вечером забрала Софи, но Инка тем не менее не ночевала у него. Она сказала, что ночью ей нужно постоянно проверять состояние только что прооперированной по поводу колик лошади, и будет разумнее, если она останется дома. Сначала он сам хотел приехать к ней – возможно, она втайне даже на это рассчитывала, – но после напряженного дня ему хотелось побыть одному и ни с кем не разговаривать. В низине, где располагался Келькхайм, лежал густой туман, и температура была градуса на два ниже, чем в Руппертсхайне. Погода резко изменилась, как часто бывает зимой после нескольких безветренных дней. Боденштайн без навигатора нашел дом Хартига, вышел из машины и позвонил в дверь, но никто не ответил. Когда он уже собрался идти к машине, открылась входная дверь, и из нее вышла женщина с детской коляской и с собакой на поводке.
– Одну минуту! – Он с готовностью придержал ей дверь, пока она управлялась с коляской и собакой. Потом он предъявил ей свое удостоверение и спросил о Йенсе-Уве Хартиге.
– Он только что уехал, – сказала женщина. – Наверняка на кладбище. С тех пор как это произошло, он каждое утро перед работой ездит туда.
– С тех пор как произошло что? – переспросил Боденштайн.
– Ну с тех пор, как его подруга покончила с собой. За две недели до свадьбы. Он очень тяжело это перенес.
Собака прыгала вокруг и нетерпеливо тянула поводок, который путался в колесах коляски.
– Вы знали его подругу? – Боденштайн нагнулся и распутал поводок.
– Спасибо. – Женщина улыбнулась. – Да, конечно, я знала Хелен. Она часто приезжала к нему.
– Но постоянно она здесь не жила?
– Нет. После свадьбы они собирались переехать, – сообщила соседка, – в Хофхайм. Там у Йенса-Уве дом. Но без нее он не хочет там жить.
– Понятно. Вы не знаете случайно, на каком кладбище похоронена Хелен?
– На Главном кладбище. – Женщина приблизилась на шаг к Боденштайну и понизила голос. – Ее отец, правда, живет в Лидербахе, но Йенс-Уве хотел, чтобы она лежала в Келькхайме. Чтобы он мог о ней заботиться. Это звучит несколько странно, не так ли?
Боденштайну, разумеется, тоже так показалось. Он поблагодарил услужливую соседку и отправился на Главное кладбище.
* * *
– Как это происходило десять лет назад? – спросила Пия. – Тогда это было так же серьезно, как и сегодня? – Они с Ким сидели напротив Хеннинга, у его письменного стола в Институте судебной медицины, и слушали его объяснения по поводу того, как происходит эксплантация органа, какие условия предъявляются реципиенту и каковы установленные требования, строго контролируемые Немецким фондом донорства органов, в особой степени после скандалов последних лет, из-за которых резко сократилась готовность немцев к донорству.
– Да, и тогда требования были очень строгими, – сказал Хеннинг. – Может быть, не до такой степени, как сегодня, но ведь на каждой оплошности и каждой врачебной ошибке учатся, и появляются новые требования.
– Ты допускаешь, что кто-то мог подкупить должностное лицо, чтобы получить вне очереди донорский орган для себя или для кого-то из своих близких? – спросила Пия.
– К чему ты клонишь? – Хеннинг снял очки, протер их и, наморщив лоб, посмотрел на Пию.
– Мы задаемся вопросом – почему снайпер застрелил Максимилиана Герке? – ответила Пия. – Он был реципиентом сердца Кирстен Штадлер. Его отец очень состоятельный человек. Возможно, он провернул дело с врачами Франкфуртской клиники.
Хеннинг опять нацепил очки и задумался.
– Конечно, про пациента, зарегистрированного в «Евротрансплант», можно сказать, что он экстренно нуждается в пересадке, – сказал он наконец. – Хотя и без того в расчет принимаются только пациенты, которым необходима срочная помощь. В том случае, если гистологические и иммунологические параметры соответствуют, а пациент случайно оказался поблизости и есть подходящее донорское сердце, это возможно.
– Тебе известны такие случаи? – спросила Ким.
– В отношении сердца – нет, а с донорской печенью сейчас опять шумиха в прессе, – ответил Хеннинг. – Для сердца очень важно, чтобы донор и реципиент совпадали физически. Отклонение по росту и весу не должно составлять более 15 процентов. И, разумеется, у них должна быть одна и та же группа крови. Трансплантация при разных группах крови невозможна. Известны случаи в США и в Швейцарии. В 1997 году в Берне все прошло нормально, а в 2004 в Цюрихе пациентка умерла, потому что врачи якобы перепутали группы крови донорского сердца и реципиента.
– Как это перепутали? – спросила удивленно Ким.
– Если у донорского сердца универсальная группа крови – нулевая, то оно подходит для всех прочих групп крови, – объяснил Хеннинг с профессиональной интонацией. – И наоборот, донорское сердце с группой крови А, В или АВ не подходит для реципиента с нулевой группой крови.
– Значит, маловероятно, что кто-то заплатит деньги, чтобы получить донорский орган. – Пия была разочарована, так как думала, что нашла мотив снайпера в отношении отца Максимилиана Герке.
– Маловероятно, но абсолютно исключать нельзя, – ответил Хеннинг. – В Германии сотни людей ждут донорских органов, но готовность немцев к донорству по сравнению с другими европейскими странами очень невелика. Это означает, что многие пациенты месяцами находятся в листе ожидания и в течение этого времени получают медицинскую помощь. Врачи соответствующих клиник, конечно, хорошо знают этих пациентов и их историю болезни. Если в такую клинику поступает потенциальный донор и данные направляются в «Евротрансплант», оттуда приходит много предложений для пациентов, которые нуждаются в экстренной трансплантации, но клиника заявляет, что у них есть потенциальный реципиент прямо на месте, и тогда предпочтение может быть отдано ему. Сердце после извлечения из тела донора должно быть пересажено в течение четырех часов, иначе оно не будет функционировать.
– Откуда ты все это знаешь? – удивилась Ким.
– Как и ты, я являюсь постоянным экспертом прокуратуры и клиник. – Хеннинг улыбнулся. – Если вы хотите, я попробую найти более подробную информацию по этому делу.
– Было бы замечательно. – Пия допила кофе, посмотрела на часы и встала. – Персонал Франкфуртской клиники неотложной помощи ведет себя очень осторожно. Как будто им есть что скрывать.
– Возможно, это и так, – кивнул Хеннинг. – Но то, что они хотят замять, непременно вскроется.
– После заявления семьи Кирстен Штадлер в отношении Франкфуртской клиники все закончилось мировым соглашением и возмещением морального ущерба, – проинформировала его Пия.
– Очень многие уголовные расследования в отношении врачей, которые действовали халатно, за закрытыми дверями завершаются прекращением производства по делу, – подтвердил Хеннинг и тоже встал. – Но тем не менее я должен заступиться за врачебное сообщество. Это ведь удивительно, что в больницах теперь не так часто возникают какие-либо проблемы, а ведь у врачей и персонала нагрузка просто нечеловеческая. Каждый знает, что через десять-двенадцать часов человек уже не в состоянии на чем-либо сосредоточиться. Но ни хирург, ни анестезиолог не могут себе позволить допустить ошибку по рассеянности. Автомобильный маляр может покрасить машину еще раз, у хирурга нет второго шанса. Давление колоссальное, ответственность огромная.
Они уже вышли в коридор, когда Пии в голову пришла новая мысль.
– Ты не мог бы проверить, проводили ли у вас в сентябре прошлого года вскрытие Хелен Штадлер после суицида? – попросила она своего бывшего супруга, который на сей раз, казалось, был настроен довольно благосклонно. – 16 сентября 2012 года она бросилась под поезд городской железной дороги в Кельстербахе.
– Хорошо, проверю, – кивнул Хеннинг. – И позвоню.
* * *
На парковочной площадке Главного кладбища в Келькхайме в этот ранний час стоял лишь один-единственный автомобиль – темный «Вольво» с рекламной надписью «Ювелирная мастерская Хартиг в Хофхайме». Боденштайн припарковался рядом, вышел из машины и сквозь туманные сумерки стал подниматься по ступеням к входным воротам. В последний раз он был здесь два года назад сияющим солнечным днем на похоронах убитого учителя Ганса-Ульриха Паули. Перед траурным залом он свернул налево и пошел вдоль главной аллеи. Он любил кладбища, их покой, тишину и умиротворение. Где бы он ни проводил отпуск со своей семьей, он всякий раз посещал церкви и совершал длительные прогулки по кладбищу. Он любил читать надписи на надгробных камнях, задаваясь вопросом, кем были люди, нашедшие здесь свое последнее упокоение. Особенно старые кладбища располагали его к меланхолии, и он, несмотря на иронию Козимы, не мог расстаться с этой своей привычкой.
Козима. Что случилось? Почему она так неожиданно прервала давно запланированную поездку? Не было ли это связано с мужчиной, с новым разочарованием? Они уже давно были в разводе, но он заметил, что бывшая жена не совершенно безразлична ему, и он даже испытывал чувство гнева по отношению к тому, кто мог ее обидеть. Медленно бредя сквозь туман вдоль рядов с надгробиями под голыми мокрыми ветвями деревьев, он размышлял о том, насколько странна и непредсказуема человеческая психика. Ни один человек не принес ему столько боли и разочарования, как мать его троих детей, и тем не менее сейчас он испытывает к ней сочувствие!
В свете серого утра Боденштайн уловил впереди слева какое-то движение. На аллее со свежими могилами – на некоторых не было надгробий, а были лишь временные деревянные кресты – стоял мужчина с опущенной головой и сложенными руками. Боденштайн остановился на почтительном расстоянии, но мужчина, казалось, почуствовал его присутствие. Он поднял глаза, обернулся и медленно пошел ему навстречу.