– Что конкретно видел свидетель? – спросил Боденштайн.
– Это была свидетельница, – ответил Эренберг. – Она живет на седьмом этаже и видела его перед своим окном на строительных лесах. Он спускался вниз. Поскольку фасад ремонтируется уже несколько месяцев, строители для жителей дома – это нормальное явление. Женщина обратила на него внимание только потому, что у него на плече была сумка.
В коридоре послышались шаги, и в комнату вошла Николя Энгель.
– Одна свидетельница из высотного здания в Эшборне заметила подозрительного человека и уже в субботу позвонила, – объяснил ей Боденштайн суть дела, бросив при этом уничтожающий взгляд на Эренберга. – Но коллеги, к сожалению, вспомнили об этом лишь сегодня.
Николя Энгель ничего не сказала на это, а Эренберг залился краской.
– Что видно на пленке? – спросила она коротко.
– Минуту. – Кай промотал пленку немного вперед. Пленка была черно-белой и крупнозернистой. В 11:33 мужчина вошел в фойе здания и уверенно пошел направо, к лифтам. На нем был светлый строительный шлем, а под тем капюшон. Он старательно отварачивал лицо в сторону, чтобы не попасть в камеру. На плече темная спортивная сумка.
– Я этого не понимаю, – прошипел Боденштайн, сжав зубы. Николя Энгель метнула на него предостерегающий взгляд.
– Что еще сказала свидетельница? – поинтересовалась она.
– Она дала довольно точное описание, но, к сожалению, это мало что дает, – продолжил Эренберг. – Рост примерно 1,80–1,85 м, волосы женщина не видела, потому что воротник куртки закрывал лицо до носа, а под шлемом был капюшон. Перчатки, джинсы, черная куртка, белый шлем. Он выглядел спортивным, гибким, но на ногах у него была не травмобезопасная обувь, а кроссовки.
Под это описание подходил и Эрик Штадлер, и Марк Томсен, и Йенс-Уве Хартиг.
Кай попытался улучшить качество изображения.
– Как мужчина попал в здание? – спросила Николя Энгель.
– Он просто позвонил в какую-то квартиру. – Эренберг пожал плечами. – Скорее всего он представился курьером. Кроме того, в доме уже несколько месяцев идут ремонтные работы, и двери часто не закрывают. На посторонних и строителей никто не обращает внимания. Он, наверное, бывал там не раз, чтобы разведать путь на крышу и найти место, где можно было бы без помех ждать и стрелять.
– Хорошо, спасибо, коллега Эренберг, – сказала советник по уголовным делам. – Вы можете продолжать работу.
– Я уже три дня торчу на телефоне. Когда нас, наконец, сменят?
– Никто вас не сменит. – Николя Энгель недовольно посмотрела на Эренберга. – Все имеющиеся в распоряжении в данный момент сотрудники будут выполнять свое задание до тех пор, пока мы не задержим преступника.
– Но я… – начал было Эренберг.
– Вы получаете вознаграждение за сверхурочную работу и работу в выходные и праздничные дни. Что вы еще хотите? – перебила она его. – Я жду в дальнейшем более тщательного подхода! Такие ляпсусы больше не должны повторяться.
Эренберг, ни слова не говоря, повернулся, не забыв бросить на Боденштайна исполненный ненависти взгляд, как будто тот был виновен во всей этой истории, и вышел из комнаты.
– Полученная информация поможет нам вести поиск значительно более целенаправленно, – заметила Пия, когда он исчез. – Тогда, в деле с «русалкой», мы получили решающую зацепку с помощью шифра ХY. Возможно, кто-то видел, как мужчина садился в машину. Фотография всегда активизирует память!
– О’кей, – согласилась Николя Энгель. – Я посмотрю, что можно сделать. Соберите всю имеющуюся у вас информацию. И, Боденштайн, мы должны освободить Эрика Штадлера из-под стражи, раз у нас нет новых улик против него.
– С тех пор как он находится в полицейской тюрьме, не было ни одной новой жертвы, – отметил Боденштайн.
– С этим не согласится ни один судья, занимающийся проверкой законности содержания под стражей. – Доктор Энгель покачала головой.
– Тогда мне хотелось бы, чтобы за ним, по крайней мере, велось наблюдение, – потребовал Боденштайн. – У нас, правда, есть другие подозреваемые, но я бы не стал его сбрасывать со счетов.
– Я об этом позабочусь, – пообещала советник по уголовным делам и повернулась, чтобы идти. – Распорядитесь о его освобождении и держите меня в курсе.
* * *
Доктор Петер Ригельхофф до сих пор не объявился. Адвоката не было ни в канцелярии, ни дома, а его мобильный телефон был выключен.
– Если нас кто-то так явно избегает, значит, у него рыльце в пушку! – Боденштайн был зол как никогда. Но еще больше, чем сам факт, что информация свидетельницы из высотного здания была проверена только сейчас, его возмущала реакция Эренберга. Каждый в команде специальной комиссии работал с полной концентрацией и отдачей, и только один-единственный Эренберг делал все старания напрасными. Было потеряно драгоценное время, время, которое могло стоить человеческой жизни! Остерманн давал инструкции коллегам, которые принимали и анализировали звонки, поступающие на горячую линию: каждая самая незначительная зацепка, которую можно было бы связать с одним из мест преступления, имеет максимальный приоритет!
– Может быть, Ригельхофф в отпуске, – предположила Пия. – Многие люди уезжают на праздники и…
– Давай заедем в Лидербах, – перебил ее Боденштайн, когда они ехали по трассе А66. – Я хочу еще раз поговорить со Штадлером-старшим.
Пия включила поворотник и съехала с автобана. Через пару минут они увидели Штадлера – он укладывал дорожную сумку в багажник своего автомобиля.
– Вы уезжаете? – поинтересовалась Пия.
– Да. Я еду к сестре в Алльгой, – ответил Штадлер. – Новый год не следует встречать в одиночестве. В среду я вернусь, потому что нужно выходить на работу.
– Дайте нам, пожалуйста, адрес вашей сестры и номер мобильного телефона, по которому вас можно найти, – попросила Пия.
– Конечно. Пойдемте, я вам напишу.
Штадлер захлопнул багажник и, прихрамывая, направился к дому. Пия и Боденштайн последовали за ним. В доме было темно. Все жалюзи опущены. Штадлер выдвинул ящик комода в коридоре, взял блокнот и ручку и записал адрес и несколько телефонных номеров.
– Что с моим сыном? – спросил он, протягивая листок Пии.
– Сегодня он, возможно, вернется домой, – ответил Боденштайн. – Господин Штадлер, у нас вопрос: вы умеете стрелять?
– Я? Нет. – Дирк Штадлер чуть заметно улыбнулся и покачал головой. – Я не приемлю оружия. Я пацифист по убеждению.
– Вы служили в бундесвере?
– Нет.
– Еще кое-что, – сказала Пия. – Когда вы в последний раз разговаривали с Марком Томсеном?
– Давно. – Штадлер наморщил лоб и задумался. – Через две-три недели после похорон Хелен.
– Не пытался ли он в последние дни связаться с вами?
– Нет, не пытался.
– А что вы скажете о Йенсе-Уве Хартиге? Вы разговаривали с ним в последнее время?
– Нет. После смерти Хелен он оборвал все контакты, – ответил Штадлер. – И я в определенном смысле отнесся к этому с пониманием. Нас связывала Хелен.
– За что вы ежемесячно переводили деньги господину Хартигу? – поинтересовался Боденштайн.
– Это были деньги на хозяйственные расходы и на учебу Хелен, – ответил Штадлер. – Официально она была зарегистрирована здесь, но фактически почти постоянно жила у него. Она ведь сама не зарабатывала деньги, а я не хотел, чтобы Йенс-Уве брал на себя ее содержание, пока они не поженятся.
Звучало убедительно. После смерти Хелен Штадлер перестал переводить деньги.
– Спасибо большое, господин Штадлер, пока у нас больше нет вопросов. – Боденштайн кивнул. – Удачной поездки и с Новым годом!
– Спасибо. Вас также. – Штадлер улыбнулся. – Надеюсь, сегодняшняя ночь будет спокойной. И если будут вопросы, звоните.
* * *
В супермаркете царила суета. Люди несли к своим машинам новогодние ракеты и петарды, запасались продуктами и напитками, как будто это был последний день в их жизни. В соседней булочной-пекарне все как обычно. О Хюрмет Шварцер, кажется, уже забыли. Управляющий даже не удосужился вывесить фотографию в траурной рамке. При этом спустя три дня после произошедшего кровавое пятно перед обувным магазином все еще отчетливо просматривалось. Теперь другие симпатичные молодые женщины продавали хлеб, булочки и выпечку и так же притворно улыбались, как красотка Хюрмет. Таковы люди. Главное – отгородиться и забыть.
Он нес пакеты с покупками к машине, которая стояла в самом конце парковочной площадки. Бегло взглянул на высотное здание, что начиная с минувшей пятницы делал почти каждый день и при этом внутренне содрогался. Люди продолжали обсуждать случившееся, обходя кровавое пятно, рядом с которым стояли свечи и замерзшие цветы. Некоторые даже фотографировали место убийства, но никого это особенно не трогало, так как трагедия не касалась лично их и их жалкого, маленького мирка. Они успокаивали свою нечистую совесть глупыми изречениями типа «жизнь продолжается», потому что в глубине души знали, что отсутствие у них сочувствия, их эгоизм и жажда сенсации отвратительны. Он всматривался в лица людей и видел наглых животных, которые думали только о себе, о своем обжорстве и размножении, как будто их гены того стоили. Ему все труднее их выносить, и он рад, что смог избавиться от них и больше не зависеть ни от одного.
Он поставил в багажник пакеты с покупками и коробку с минеральной водой и, проехав под автобаном, направился в Зоссенхайм – квартал с отвратительными жилыми блоками. Его гараж стоял среди 250 других гаражей, выстроившихся длинными рядами вплотную друг к другу. Двадцать металлических ворот с левой стороны и двадцать – с правой. Здесь никто не интересовался друг другом. Он остановился перед воротами с номером 117 в четвертом ряду, вышел из машины, открыл гараж, надел перчатки и вывел из гаража другую машину. Оставил двигатель включенным, чтобы прогреть автомобиль, потом поставил в бокс свою машину, перегрузил пакеты с покупками и опять закрыл ворота. Процедура довольно канительная, но надежная. С тех пор как полиция обратилась к общественности и о нем ежедневно сообщали газеты, радио и телевидение, ему приходилось быть еще более осторожным, чем раньше, так как ему надо было сделать кое-что еще. От мысли обратиться к общественности через журналиста, чтобы объяснить свои движущие мотивы, он отказался. Выяснятся во время процесса против него, а пока он должен привести все в порядок. Хорошо, что у него есть этот дом, этот плацдарм для отступления! Он ехал в направлении трассы А66 и, свернув у Майн-Таунус-Центра на трассу B8, посмотрел на часы, встроенные в приборную доску. 13:48. Еще десять часов, и умрет номер пять.