— Да ничего я не скрываю, никаких секретов, — говорю я на понятном тем языке, стараясь почти не двигаться и делать успокаивающий жест очень плавно, пока десятки маленьких лапок, почти человеческих, изучают меня на ощупь, а огромные лемурьи глаза — на вид. — Я бы конечно рассказал что-нибудь, да только те, наверху, так и не придумали ничего интересного.
Елена БоровицкаяХЕЛЛОУИН ПРОФЕССОРА ПАХОМОВА
Пахомов опять попытался заснуть. Самолет мирно гудел, свет в салоне притушили, на экранах телевизоров мелькала какая-то погоня… Нет, заснуть не получится, нечего и мечтать. Не помогает даже предыдущая бессонная ночь. Последняя ночь дома. Он опять прокручивал в голове все то, что рухнуло на него и его семью за последние три месяца. Впрочем, на всю страну. Еще в июне жена ездила отдыхать в Испанию, вернулась довольная, строила планы, как они будут ремонтировать их маленькую квартирку, покупка которой ввергла их в кучу долгов. Планы так и остались планами: грянул августовский дефолт. Деньги были взяты в долг не у бандитов, у друзей. Которые сами сели на мель, а кое-кто и в минус.
Он хорошо помнил, как в середине сентября, недели через три после дефолта, жена проснулась утром в слезах, со словами: «Неужели это все та же страна, мне снилось, что мы уехали». И он понял, что выбора-то особого нет. Сколько можно? Он никогда не хотел уезжать насовсем, мотался на несколько месяцев в научные шабашки в Европу. Но насовсем — об этом даже не думал. Сын учится в институте, дочь в хорошей школе, куда им.
Тем утром он принял решение. Отъезд получился скорым, поспешным. Договорились, что жена с дочкой присоединятся к нему позже, когда он хотя бы немножко обживется. Сын продолжит учебу в институте. Пахомов схватился за первое подвернувшееся приглашение и, получив визу, взял билет на 31 октября до Нью-Йорка.
За круглым окошком самолета серел бесконечный день. Который час подряд — и все два пополудни. Стюардессы сновали по салону, разнося алкоголь, льющийся на рейсе Москва — Нью-Йорк рекой. А Пахомов старался не думать о последних минутах в аэропорту, о том, как перехватывало дыхание. Как побледнело и стало таким взрослым лицо сына.
— Ничего, ничего, — говорил он больше для себя, — не прежние времена, мир стал маленьким… Это раньше было — уехать, как в небытие кануть…
Маленький значок самолета на экранах телевизоров наконец-то достиг американского берега, загорелась лампочка «пристегнуть ремни». Когда самолет коснулся земли, Пахомов по европейской привычке захлопал в ладоши, но осекся: никто его не поддержал.
Переходы внутри аэропорта казались бесконечным лабиринтом, а длинная очередь к границе — совершенно неподвижной. Граждане Америки и носители зеленых карт споро ныряли в отведенные для них проходы и исчезали за распашными дверями, уже на территории США. Пограничник, пропускавший Пахомова, был корректен и деловит, как хорошо отлаженный автомат с газированной водой. Он произвел действия, для которых был предназначен, точно, четко, без спешки.
Распашные двери наконец-то открылись и для Пахомова. Наверное, он должен был что-то почувствовать, что-то важное. Но увы, ничего, кроме практического вопроса — где тут автобус до автовокзала в Манхэттене, — у него в голове не было. Надоело думать и переливать свои сомнения из пустого в порожнее. Хотелось последовательно выполнять простые действия, которые должны привести его в город Троя, штат Нью-Йорк. Где он сможет сначала выспаться в гостинице, а потом приступить к работе и решению мелких бытовых проблем: поиску жилья, мебели, какой-то посуды… Словом, он наконец-то займется тем, что неплохо отвлекает от дурацких мыслей о смысле жизни.
Неожиданно что-то яркое и нездешнее отвлекло Пахомова от здоровых практичных мыслей: серебристо-серый холл аэропорта неспешно пересекала стайка вампиров и ведьм. Они о чем-то весело щебетали, а одна из самых юных ведьм, встретившись взглядом с Пахомовым, приветливо пропела: «Happy Halloween!» Ну да, ведь сегодня канун Дня всех святых, праздник Хеллоуин. В России он почему-то так и не прижился. Пахомов улыбнулся и продолжил свой путь к выходу. Он не понимал смысла этого праздника: ну что за удовольствие рядится во всякую нечисть?
Автобус медленно полз по направлению к Манхэттену. Больше стоял в пробках, чем полз. А ведь еще добираться до Трои, часа три, наверное. Только к полуночи и приеду. Пахомов поглядывал в окошко. Он никогда не бывал в Америке и удивлялся тому, что совершенно не видно небоскребов, только какие-то пакгаузы и красные кирпичные здания, при виде которых в голову приходило неуместное слово «арсенал».
«Похоже, Америка действительно существует, — почему-то развеселился Пахомов. — Но нет, не поверю, пока не увижу своими глазами небоскреб». Зачем ему был нужен небоскреб, мало он, что ли, повидал их во Франкфурте? Наконец автобус вполз в низкий и душный ангар. Приехали.
Воздуха в ангаре не было, только коктейль из бензиновых паров и еще какой-то странной гари. Так пахнет Манхэттен, это знают все, кто там бывал. Но для Пахомова все было впервые. Он взял билет до Трои и вышел на улицу, до автобуса оставался еще час. Закурил, в горле запершило. Чужая страна песком набилась под веки. А может, и не страна вовсе, а обычная бессонница: пошли вторые сутки бодрствования. Вокруг, в вечерних огнях, царило людское столпотворение. Преобладали ведьмы, вампиры и летучие мыши. Но было и несколько чертей. Молоденькая нетрезвая чертовка уронила на тротуар розовый пластиковый трезубец, но даже не оглянулась, скрылась в толпе. Пахомов подобрал пустяшную безделку, повертел в руках и зачем-то решил взять себе. Сигарета противно горчила. Все вокруг противно горчило, даже эти яркие и, в общем-то, веселые вечерние огни.
«Ну и где же их хваленые небоскребы?»
Пахомов поднял глаза, вверх, выше, еще выше… Дома вокруг уходили в поднебесье, наклонялись, словно говоря: а вот мы где, небоскребы, давно надо было посмотреть вверх. Пахомов стоял, задрав голову, глядел и не мог наглядеться — сомнения рассеялись. Это был Манхэттен. Америка действительно существует.
Место в автобусе рядом с ним пустовало, и он был рад этому. Надеялся хоть немножко поспать в темном салоне и действительно задремал, пропустив выезд из Нью-Йорка. Когда проснулся, за окнами вдоль хайвея мелькали редкие, похожие на игрушки маленькие домики, золотисто освещенные изнутри. На деревьях висели фосфоресцирующие белые привидения. Пахомов вздохнул: так и испугать недолго. Впрочем, местные, наверное, привыкли.
Пока Пахомов спал, место рядом с ним занял красивый, уже седеющий негр в костюме дьявола. Или дьявол, который решил явиться Пахомову в облике красивого негра средних лет. Пахомову было все равно. Дьявол держал в руках плоскую бутылочку виски, наполовину пустую.
— Man? — Он приветливо протянул бутылку Пахомову.
— Нет, спасибо.
Еще не хватало заполировать это безумие вискарем. Пусть уж все идет, как идет, на условно ясную голову.
— Где твой костюм, man? — Дьявол указывал глазами на трезубец. — Вилка есть, а костюма нет.
— Это не мое, кто-то потерял.
— Ты нездешний, man? — Ну еще бы, с таким-то акцентом. — Едешь домой, man?
Пахомов с трудом разбирал эти распевные интонации, этот странный, сладковато-тягучий язык. Он впервые слышал акцент эбоники.
— Я еду из дома, — сказал он неожиданно для себя. — Я сегодня уехал из дома.
Но тут же спохватился: зачем он говорит это тут, случайному попутчику?
— Знаете, я не понимаю этого праздника, Хеллоуина. У нас его не отмечают. Что за радость одеваться всякой нечистью? Жуткий какой-то праздник…
— Да, ты не понимаешь, man, совсем не понимаешь, man. Этот праздник бывает осенью, да, man? Люди возвращаются домой, с полей. Летом длинные дни, man, и много работы, man. Людей часто нет дома, ведь так, man? И пока их нет дома, man, в дом набивается нечисть, man. Ведьмы и привидения, man, они чувствуют себя хозяевами, man. И главное — не бояться их, да, man! И тогда мы сами одеваемся как ведьмы и вампиры, man, мы смеемся и пляшем, man, чтобы они знали: мы не боимся их, man. И нечисть уходит, man, потому что ей нечем заняться, man! В доме, где ее не боятся, ей нечем заняться, man!
«Сегодня я уехал из дома, — думал Пахомов, пробираясь к смыслу сказанного через частокол эбоники, — я уехал из дома, навсегда. В день, когда люди изгоняют из домов нечисть… И кем это делает меня?»
Мысли, утомленные бессонным бегом, путались, хромали и спотыкались.
— А куда отправляется нечисть, когда ее не станет в доме? Так и скитается, бездомная? — Его голос дрогнул. Совсем чуть-чуть.
— Мы не звери, man. Мы не хотим им зла, man. Лично я верю, что они найдут свой дом, man. Каждый из них. В каком-то другом мире, не в нашем, но найдут, man. И им там будет даже лучше, они будут там счастливы, man.
Дьявол замолк. Автобус осторожно спускался с моста над Гудзоном. Вскоре он вздохнул и остановился на круглой площади, над которой светились большие часы. Пассажиры завозились, двинулись к выходу.
Пахомов поставил на землю тяжелую сумку, повертел в руках розовый трезубец, усмехнулся и сунул в ближайшую урну. Часы над башней начали отбивать время. Неторопливо упали двенадцать ударов. Хеллоуин кончился, нечисть изгнали из домов. Пора было начинать новую жизнь.
Марина Богданова, Оксана СанжароваДЕСЯТЬ АНГЕЛОВ МАРТЕНБУРГА
Ангел кошачьего молока
— Так ты говоришь, старая Тильда померла, а сыну ее ты не нужен? Ну и дурак тогда ее сын. Не пройдет и месяца, как от мышей спасу не будет, — побежит тебя на улицу искать или к Агнессе за мышьим отворотом. Что за мыший отворот? Мешочек такой, в нем хвостик да корочка, да мышья косточка, да пергамента клочок, а на нем Агнесса нацарапала что-то. Я как-то под телегу бондаря попала, целую неделю у Агнессы прожила — и шьет она эти мешки, и шьет, бойко идут. Даже из Гаммельна за ними едут. А дело знаешь в чем? Не в косточке, не в хвостике, а в мешковине. Она ее под золу в то корытце стелет, куда ее Густав ходит. Не знаешь Густава Агнессы? Да что ты вообще тогда знаешь?! Вот была я помоложе…