Внезапно солнце исчезло, словно его выключили, и вспыхнули звезды. Двор погрузился во тьму, и Марина увидела огонь в трех небольших плошках, стоящих в пыли перед сенёром Хуаном и еще двоими зантеро – молодым человеком с длинными прямыми волосами и голубыми глазами, странными на смуглом лице, и полной негритянкой лет сорока в цветастом длинном платье.
Когда все четверо друзей приблизились, из темноты донесся дробный глухой стук – он нарастал, будто множество людей били в барабаны. Постепенно стук превратился в единый гул, стеной обступивший семь неподвижных фигур.
Марина не знала, сколько прошло времени, прежде чем на границе мерцающего света мелькнула первая тень… затем вторая… Словно что-то стелилось по земле, выныривало из темноты – и снова пряталось.
– О Великая Мать-Ящерица, – говорит зантеро Хуан. – Как велит обычай, в твою честь мы отпустили твою крылатую сестру. Она черна, как ночь, и быстра, как молния в ночи. Ее именем и твоим именем я прошу твоей помощи. Пусть твои дочери придут к нам, пусть принесут нам дары. Мы примем их с безграничным почтением и благодарностью.
Теперь Марина видит, что́ мелькает на краю тьмы: это маленькие ящерки. То одна, то другая тянет к огню острую мордочку, точно прислушивается к зантеро.
– О Великая Мать-Ящерица, – говорит второй зантеро. – Барабаны бьют в твою честь, их звук угасает и возвращается, точь-в-точь как ты, умирающая и воскресающая. Во имя смерти и воскрешения я прошу твоей помощи. Пусть твои дети придут к нам, пусть принесут нам то, о чем мы тебя молим, пусть укажут путь тем, кто стоит перед нами.
Его дребезжащий голос пугает Марину – говорит как будто не молодой человек, а дряхлый старик.
– О Великая Мать-Ящерица, – вступает женщина. – Мы прогнали солнце с небосвода, мы погрузили мир во тьму, чтобы ярче горели огни, зажженные в твою честь. Во имя негасимого огня, во имя моих детей и твоих детей я прошу твоей помощи. Пусть дочери твои придут к нам, пусть отдадут нам то, что могут отдать. Пусть прольют свой нектар, пусть вручат нам ключ, пусть откроют проход для тех, кто пришел к нам за помощью.
Когда женщина замолкает, одна ящерица выбегает на свет и замирает у лежащего в пыли цветастого края подола. Женщина нагибается и двумя пальцами бережно берет ящерицу за хвост. Та поворачивает голову, словно хочет рассмотреть получше, кто ее держит, а потом резко вырывается и исчезает во тьме.
Хвост остается в руках у женщины.
Другая ящерица подбегает ко второму зантеро, и еще две – к сенёру Хуану. Оставив в руках колдунов свои хвосты, все они убегают обратно в темноту.
– Мы благодарим тебя, Великая Мать-Ящерица, – по очереди произносят зантерос, а потом Хуан говорит Нике:
– Иди ко мне, юная ученица, умеющая видеть. Ты пойдешь первая.
Ника переступает через плошку, и Марина не видит, что делает с Никой зантеро, только слышит, как та слабо вскрикивает – скорее от неожиданности, чем от боли. Затем женщина делает Марине знак приблизиться.
Марина шагает к женщине, чует мускусный, пряный запах. Женщина расстегивает Маринину рубашку на животе и что-то бормочет. Проворные руки находят пупок, скользят вниз и замирают в точке, о которой Марина уже слышала, – на два пальца ниже пупка.
Резкая боль – словно укол в больнице. Марина опускает глаза – на животе глубокая царапина, по краям набухают капли крови. В руках у женщины-зантеро ящеричный хвост – видимо, им она и сделала надрез. Женщина прижимает хвост к ране – той стороной, где прежде он соединялся с телом ящерицы. Пальцы сжимаются, и в рану впрыскивается что-то едкое. Рану жжет, и Марина вздрагивает, словно притронулась животом к раскаленной плите.
– Можешь сесть, – говорит женщина, и Марина опускается на землю.
Ее друзья тоже сидят у ног зантеро.
– Дети Матери-Ящерицы вручили нам ключ, – говорит сенёр Хуан. – Мы открыли дверь и смазали нектаром петли. Очень скоро вы отправитесь туда, куда хотели… туда, где нет ни людей, ни богов, туда, где нет формы. Запомните главное: только тот, кто помнит себя, сможет вернуться.
Помню ли я себя, беззвучно спрашивает Марина. Кто я такая? Кто такая «я»?
– В глазах друг друга вы увидите свое подлинное отражение, – говорит второй зантеро, и его слова кружатся перед Мариной яркими искрами, и она не сразу понимает, что больше ничего не видит, кроме этих искр, что уже нет ни двора, ни горящих плошек, ни трех колдунов… пространство свивается в спираль, и, скользя по ее изгибам, Марина проваливается в бесконечное сверкающее никуда.
Майк идет сквозь неоновое море огней. Мир вокруг расплывается, как от дождя. Лица прохожих, красные огоньки автомобилей, вспышки рекламы… всё размыто, всё в расфокусе, лишено очертаний, обернулось цветными пятнами.
Слезы стоят у Майка в глазах. Марина, повторяет он про себя, Марина, Марина…
Я всегда тебя жду – а ты возвращаешься, только чтобы снова уйти. Ты всегда бросаешь меня одного. Я мертвый, ты живая. Я совсем не помню, как был живым, – наверное, это было очень давно. Даже если бы я не умер в пятнадцать лет, я бы все равно не встретил тебя в вашем Заграничье. Или встретил уже старым, взрослым… в лучшем случае был бы другом твоих родителей, приходил бы в гости и, увлеченный взрослыми разговорами, не обращал внимания на маленькую девочку.
Да нет, конечно нет! Я бы все равно заметил тебя, даже будь я глубоким стариком.
Марина, повторяет Майк, Марина, Марина, Марина… только один раз я сказал тебе, что люблю тебя, – но не было и дня, когда я не повторял твое имя. Марина! Вот я иду по Вью-Ёрку, великому городу, моему родному мертвому городу, и я снова не знаю, где ты. Ты прогнала меня прочь, велела уйти – и я ушел, как я мог ослушаться? Наверное, ты права: я не чета твоим друзьям, я не выдержу в глубине и нескольких минут. Ты отправила меня домой – и дома я буду ждать тебя, ждать всю свою мертвую вечность.
В лифте Майк смотрит в зеркало, вытирает заплаканные глаза, достает из кармана ключ.
Марина, Марина, повторяет он про себя.
Дверь квартиры за спиной захлопывается, Майк нащупывает выключатель, но прежде чем вспыхивает свет, из темноты он слышит: «Я уже заждался тебя, мой мальчик!» – и от этого знакомого голоса Майка парализует ужасом.
– Ты неплохо обжился в моей квартире, – говорит Орлок сыну.
Майк сидит – он даже не помнит, как добрался до кресла, – а Орлок Алурин рассматривает книжные корешки на полках своего кабинета. Дважды умерев и дважды воскреснув, он как будто остался прежним: высокий мужчина с пронзительными глазами и цепкими руками, очень хорошо умевшими делать больно. Вот разве что лицо – кожа на скулах временами провисает, словно маской натянута на череп.
– Приятно жить одному, ха! – говорит Орлок. – Можно воображать себя взрослым. Но рано или поздно папочка возвращается домой, верно? И проверяет, всё ли дома на месте…
Орлок достает с полки книгу, сует руку в щель и что-то там нажимает. Деревянная панель в стене отодвигается, Майк видит бронированную дверцу сейфа.
– Не находил, нет? – спрашивает Орлок. – Ты нелюбопытен. Или просто плохо искал. А ну-ка сознавайся, – он оборачивается, – искал? Искал или нет?
Рот Орлока от резкого поворота соскальзывает на щеку, затем возвращается на место.
– Н-н-н-н-нет, – качает головой Майк. – Я ничего здесь не трогал.
– Значит, нелюбопытен, – кивает Орлок, набирая код. – Вот и хорошо.
Дверца сейфа открывается. Орлок достает и надевает длинные белые перчатки, вынимает сверкающие серебряные предметы… вынимает, любуется и раскладывает их на столе перед Майком.
– Мой набор взломщика, – с гордостью говорит он, перекатывая в пальцах тяжелый металлический шар. – Могу вскрыть любого. Вопрос времени. Обычно можно уложиться в полчаса, но люблю потянуть удовольствие. А ты? Хочешь, чтобы все поскорее закончилось?
Майк молчит. Он не связан, но не может пошевелиться. Взгляд его прикован к блестящим иглам, щипцам и зажимам.
– Хочешь! – говорит Орлок. – Уже боишься! Я же тебя знаю – ты трус и быстро расскажешь мне всё, что я хочу знать. Ты ведь догадываешься, о чем я спрошу? Ну, мой мальчик? Какой будет мой первый вопрос?
Марина! – думает Майк. Марина, Марина! Конечно, конечно, отец пришел за ней и ее друзьями. Но нет, я не скажу ему, где они… не сразу скажу. Буду тянуть время, чтоб они успели уйти.
– Наверное, твой первый вопрос – скучал ли я без тебя? – говорит он, и Орлок швыряет шар. Резкая боль, как от ожога, пронзает левое плечо Майка.
– Чистое серебро, благородный металл, – говорит Орлок. – Ничто не причиняет такую боль мертвым, как серебро. Сам видишь – приходится работать в перчатках.
– Я думал, ты уже дважды мертвый… многажды мертвый, – говорит Майк.
Он не может смотреть отцу в лицо – подвижное, пластичное, текучее. Майк снова вперяется взглядом в длинную серебряную иглу на краю стола.
– Я был, да, – кивает Орлок. – Я был сброшен в глубинные миры, но поднялся назад. На глубине я неуязвим – но если я хочу работать в этом мире, надо что-то выбрать, принять какую-то форму, воплотиться в привычном мертвом теле. Конечно, любое тело уязвимо – и ты это узнаешь очень скоро.
Орлок перебирает инструменты – пилочки, щипчики, иголочки, тусклый мертвящий блеск серебра. В левом плече у Майка пульсирует жгучая боль, хочется закрыть глаза, но он не может отвести взгляд от длинной иглы.
– Ты не хочешь угадать мой вопрос, – говорит Орлок, – тогда я спрошу прямо. Где твои друзья? Гоша, Лёва, Ника… Марина?
Марина! Имя вспыхивает даже сквозь боль.
– Наверное, у себя дома? – говорит Майк. – В Заграничье?
– Не ври мне, мой мальчик, – Орлок нависает над столом. – Не смей мне врать!
Майк не отводит глаз от иглы, только чтобы не видеть рук Орлока, а потом слышен щелчок – это ножницы, серебряные ножницы, открываются и закрываются у самого лица.