Об этом Марина знала: близился Трансграничный Фестиваль, подготовка шла полным ходом, представители то одной, то другой области Заграничья приезжали в столицу. В Академии только об этом и говорили, но Марине был нужен только один мертвый – Лёва.
Если, конечно, Лёва действительно стал мертвым.
Где-то через неделю после Марининого визита к Диме-Блейзеру объявился дядя Коля. Встретил Марину по пути от Академии к метро и предложил прогуляться. Падал мокрый январский снег, руки у Марины замерзли, но она не чувствовала холода – ледяной кристалл внутри защищал от внешней стужи.
Они сели на скамейку – чуть ли не на ту, где она сидит сейчас.
– Я, может, буду резок, – сказал дядя Коля, – но я тебе скажу: Марина, перестань нарываться. Прекрати свою самодеятельность. Моих коллег это раздражает, а я не смогу вечно тебя прикрывать.
– Какую самодеятельность, дядя Коля? – спросила Марина невинным тоном.
– Поиски нелегальных путей перехода Границы. Визиты к сомнительным людям. Поиски тонератора и все такое прочее.
– Понятно, – кивнула Марина. – А что, Дима-Блейзер тоже с вами работает?
– Не с вами, Марина, а с нами, – поправил дядя Коля, – но да, работает. А ты как думала? Позволили бы мы ещётникам контакты с мертвыми, если бы ещётники не сотрудничали?
– Я не могу ничего обещать, – помолчав, сказала Марина. – Вы же понимаете, дядя Коля, почему мне нужно… туда. И если вы знаете способ – дайте мне его. Это лучшее, что вы можете сделать.
– Если бы я мог тебе помочь, я бы давно помог, – ответил дядя Коля. – Но легальным путем никто тебя не отпустит, а все нелегальные пути наглухо перекрыли перед Фестивалем. Граница усилена как никогда. Всех, кто промышлял переходами, отлавливают и изолируют.
– Я знаю, у вас Тимофей, – сказала Марина. – Вы можете достать мне пластырь, и тогда…
– Я ничего не знаю о Тимофее, – поспешно перебил ее дядя Коля. – Об этом просто забудь. Считай, что ты ничего о нем не знаешь. Как и я.
Я знаю о Тимофее и не забуду, хотела сказать Марина. Для того, чтобы привести его сюда, вы убили Лёву. Но она посмотрела на дядю Колю и промолчала.
Февраль и март были наполнены опустошающим отчаянием. Марина ходила в Академию, записывала лекции, отвечала на семинарах и дралась на тренировках. Однокурсники сторонились ее, а профессора старались поскорей поставить пятерку и отпустить.
– Далеко пойдешь, – сказал ей как-то Паша. Марина только кивнула. Она сама не понимала, зачем вкладывает свою злость в занятия, – не понимала до конца марта, когда услышала о стажировке.
На самом деле о том, что лучший студент отправится на стажировку в Заграничье, все знали еще на первом курсе. Марина никогда не рассчитывала – тем более, обычно ездили дети или внуки сотрудников Учреждения, – но зимний рывок внезапно вывел ее в лидеры курса, и один из членов Секретариата, одногруппник Паша, как-то намекнул, что Маринины шансы довольно велики.
И вот сегодня Марина проходила собеседование. Вопросы вроде простейшие – и по идебору, и по теоретическим дисциплинам. Марина знала, что после нее в Секретариате ждали еще нескольких кандидатов. Она ждала окончания собеседования, чтобы Паша рассказал, каковы ее шансы.
– Я позвоню вечером, – предложил он, но Марина отказалась: после спецкурса по связи она старалась лишний раз не говорить по телефону – наверняка номер прослушивают. Вдруг неофициальный контакт кандидата и члена Секретариата сыграет против нее? И она предложила встретиться в том самом сквере неподалеку от Академии: в конце концов, дядя Коля счел его достаточно безопасным.
Марина снова смотрит на часы: пора бы Паше появиться. Она слышит смех и оборачивается – по соседней дорожке, обнявшись, идут парень с девушкой, весеннее солнце играет у них в волосах.
Вот так и мы с Лёвой, вдруг думает Марина, в тот день, в Главном парке…
Она старается не вспоминать – но эти двое, такие влюбленные и счастливые… вот так мы и выглядели тогда, думает Марина. И нам достался только один день!
Она закрывает лицо руками, но и там, в убежище своих ладоней, все равно видит Лёву – рыжие волосы, сияющие на солнце веснушки, слышит слова: «как хорошо!», «спасибо!», «любимая!» и «сколько же времени мы потеряли!».
Да, сколько времени мы потеряли. Тогда казалось: сколько бы времени мы ни потеряли, сегодня только начало! А выходит, мы потеряли почти все время, что было нам отпущено.
Марина отнимает ладони от лица и холодно думает: будь это кино, я бы сейчас заплакала.
Но ледяной кристалл внутри давно заморозил все слезы, Маринины глаза остаются сухими: подошедшего Пашу встречает ее обычный взгляд, холодный и яростный.
– Ну как?
– Неплохо, – отвечает Паша. – Можно сказать, ты вышла в финал. У тебя серьезная соперница, но шансы хорошие.
– Кто?
– Оля Ступина, – говорит Паша.
– Жалко, я не прибила ее в школе, – отвечает Марина, и Паша слышит в этих словах такое искреннее сожаление, что понимает: это не шутка и не фигура речи. Если бы Марина могла – она бы действительно убила Олю Ступину.
Далась ей эта стажировка, думает Паша, и, несмотря на весеннее солнце, по его спине пробегает неприятный холодок.
– Ты вдохни, вдохни, – говорит Вольфин, – воздух-то какой! Это тебе не в городе! Понял теперь, почему я тебя сюда тянул?
– Я думал – на концерт, – отвечает Гоша, – а оказывается… воздухом дышать!
Они только что сошли с автобуса, где их изрядно помяли по дороге из столицы, и теперь стоят на остановке. По шоссе проезжают редкие машины, за шоссе зеленеют холмы.
– Концерт тоже, – говорит Вольфин. – Пойдем, надо пива в магазине взять.
Следом за ним Гоша идет по асфальтовой дорожке между двух пятиэтажных корпусов, со всех сторон окруженных цветущими кустами сирени.
С зеленью здесь в самом деле неплохо, думает Гоша. Не зря то есть назвали Зеленогорск.
– Я тут одну девчонку знаю, – объясняет тем временем Вольфин, – на тусовке познакомились. Клевая такая герла, можно вечером у нее зависнуть, если что.
Откуда он берет все эти слова, думает Гоша. У меня иногда ощущение, что я с Майком разговариваю. Не пойми какой язык: ни наш, ни инглийский.
– Не, – отвечает он, – я сегодня вернусь, я Нике обещал.
– А чего, кстати, она с нами не поехала? – спрашивает Вольфин.
– Сегодня же четверг. Тренировка. Она их никогда теперь не пропускает.
– Ах да, – Вольфин картинно хлопает себя по лбу, – точно! Я и забыл. Путь! Главное – Путь!
Гоша не отвечает. Поддержать шутливый тон Вольфина кажется ему предательством, хотя, если честно, сам он не слишком верит во фридых и успехи брахо Ивана. Да, однажды во Вью-Ёрке Ника показала, что умеет видеть, но это было только однажды, и, в конце концов, мало ли, почему это произошло? А что до умения брахо Ивана совершать переход без всяких подручных средств, так даже колдуны-зантеро не могут обойтись без сока ящерицы. Иногда Гоша думает, что, может, Никин брахо – обычный шарлатан.
Но, конечно, Гоша никогда не говорит об этом вслух, боясь обидеть Нику.
Как ни странно, в магазине почти нет народу. Вольфин деловито берет десять бутылок пива, восемь убирает в рюкзак, а две открывает, сбив крышечки о край прилавка. Под возмущенные крики продавщицы они выходят на улицу.
– Время еще есть, – говорит Вольфин, – надо подготовиться. Пойдем вон туда, в скверик.
Гоша ежится.
– А милиция нас не заберет? – спрашивает он. – Знаешь, ну, распитие спиртных напитков в общественном месте…
– Тут же Зеленогорск! – смеется Вольфин. – Это суперсекретный город физиков и математиков. Здесь милицию интересует только, чтобы мы не украли какой-нибудь секрет. Ты думаешь, почему мы сюда на концерт приехали? Да в городе ни одного концерта «Террариума» не разрешали. А здесь – пожалуйста. Я же говорю – город ученых. Пусть, мол, слушают, что хотят, – лишь бы работали.
В скверике Вольфин прямиком идет к детской площадке. Усевшись на качели-бревно, показывает Гоше на противоположное сиденье.
Когда Гоша был маленьким, он любил на таких качаться, но теперь, конечно, они с Вольфиным слишком большие, поэтому раскачиваются только чуть-чуть.
– Я когда сюда впервые попал, – рассказывает Вольфин, – сразу проперся. Знаешь, как мы в книжках в школе читали, – «Пятница кончается в понедельник», «Навстречу грозе», «Математики смеются» и все такое. Сплошной энтузиазм, все работают круглые сутки, не прекращая шутить и каламбурить.
– Да, мне папа рассказывал, – мрачно говорит Гоша.
Он помнит, чем эти рассказы закончились: с работы родителей выгнали, а когда позвали обратно, оказалось, что работать придется на Учреждение.
– Да, это была фишка их поколения, – кивает Вольфин. – Коллективный труд, все такое. По мне, так личная свобода важней.
– Поэтому ты и ушел с матмеха.
– Ну, типа того, – Вольфин отпивает из горлышка. – Да и надоело, на самом деле.
Сказав «матмех», Гоша тут же вспоминает Лёву. За полгода он уже привык, что мысли об исчезнувшем друге выскакивают внезапно, как грабитель из-за угла.
Если бы тогда проснулся я, а не Лёва, думает Гоша, я бы, наверное, успел выстрелить первым. Реакция у Лёвы всегда была так себе.
Гоша делает несколько глотков. Пиво чуть прохладное и кисловатое.
Гоша с Лёвой еще с детского сада были друзья не разлей вода. И в детском саду, и потом, пока Лёва не перешел в матшколу. Даже и после! В конце концов, не только Ника, но и Лёва с Мариной вытащили Гошу из тюрьмы в Банаме!
Не бросили в Заграничье, придумали, как спасти. А сейчас Гоша за полгода так ничего и не сделал, чтобы вернуть Лёву. Марина прочитала сотню книжек, нацелилась на стажировку. Ника занимается фридыхом пять вечеров в неделю, чтобы научиться в одиночку переходить Границу. Один Гоша бесполезен. Только и годится ходить на полуподпольные концерты или пэпэпэшные сборы.
Вольфин ставит пустую бутылку на землю.
– Ну что? – говорит он. – Пойдем?