Ника смотрит на мальчика с восторгом. Гоша этого не замечает.
Марина зажигает свечи и старается не думать о том, как лучи света, должно быть, просачиваются наружу сквозь щели в ставнях – словно взгляд чуть прикрытых желтых глаз.
Взгляд кошки, подстерегающей мышь.
Теперь, когда комната освещена, они видят небольшую кушетку, стол у окна, глубокое кресло.
– Наверно, это все-таки кабинет, а не спальня, – говорит Лёва.
– Ну, значит, привидение больше любит работать, чем спать, – отвечает Гоша.
Не привидение, вдруг понимает Марина, нет, не привидение. То, что скрывается здесь, – вовсе не привидение.
Она сама не знает почему.
Лёва достает из кармана мел и, определив место, где рамка крутится сильней всего, рисует на дощатом полу звезду, заключенную в круг. Потом вынимает из рюкзака магнитную свечу, осторожно устанавливает ее в центр круга и зажигает.
Сначала они слышат только дыхание друг друга, а потом раздается далекий треск – словно в глубине дома что-то рухнуло. Хлопает дверь, одна, затем – другая. Резкий порыв ветра задувает несколько свечей – и Марина понимает: все остальные свечи в доме точно так же потушены. Эта комната – единственный островок света в пустом и темном доме.
И из этой пустоты и тьмы на них надвигается нечто – с треском, шумом, хлопаньем.
– Мне кажется, мы делаем что-то не то, – неуверенно говорит Гоша, – привидения так не появляются.
– Мы сделали все по инструкции, – дрожащим голосом отвечает Ника.
– Похоже, это не привидение, – говорит Марина.
Дверь кабинета с грохотом захлопывается – и тут же рушится на пол вместе с вырванным из стены дверным косяком.
– Мы точно делаем что-то не то, – повторяет Гоша.
– Не то или не там, – перебивает его Лёва. – Мы ведь думали, что это – дом с привидениями?
– А разве не похоже? – спрашивает Ника.
– А если это дом с привидениями, – старается перекричать грохот Лёва, – скажи мне, зачем здесь колючка поверх ограды?
– На всякий случай? – предполагает Гоша.
Марина молчит.
Это клетка, думает она, оно было в клетке, а теперь мы открыли ее.
– Нет, это не случайно, – говорит Лёва. – Колючка – потому что этот дом охраняют. Или – охраняли когда-то.
– Дома с привидениями никто не охраняет, – говорит Ника.
– Да, – кивает Лёва, – вот поэтому здесь и нет привидений. Этот дом охраняли, потому что здесь проходит Граница.
– И сейчас мы ее открываем! – кричит Гоша и ногой сшибает магнитную свечу.
Но уже поздно: дощатый пол внутри круга вспухает, как огромный деревянный нарыв, – и лопается, щепки летят во все стороны, как брызги прорвавшегося гноя. Одна из них втыкается Нике в щеку – крик, на коже проступает несколько капель крови.
Волдырь лопается, столб зеленоватого света бьет в потолок, и вот внутри столба уже проступают слабые очертания.
Ника кричит где-то рядом, но Марина смотрит во все глаза, как постепенно гаснет зеленоватый свет, неясный контур обретает плоть, призрак – тело, и вот кто-то стоит внутри мелового круга, с трудом балансируя на краю образовавшегося провала.
Худощавый, мускулистый, со светлыми, падающими на глаза волосами, чуть выше Марины ростом, в белой футболке и синих джинсах.
Первый мертвый, которого она видит в жизни.
На его лице – смятение. Он разлепляет бледные губы, слова мертвого языка отдаются тихим шелестом, потрескиванием досок, шорохом по углам.
Лёва и Марина сразу понимают – да тут и переводить нечего, все ясно!
Мертвый протягивает к ним руки и говорит:
– Спасите! Умоляю, спасите меня!
И, услышав это, Марина замирает – но не от слов, а от голоса: ломающегося, нетвердого, неуверенного.
Не голос взрослого – голос мальчишки.
Розе Борисовне не спится. Луна светит сквозь занавески огромным, круглым глазом. В тишине квартиры часы тикают так громко, что, кажется, сейчас всех разбудят: Сонечку, Феликса, Лёвушку, Шуру.
Но нет – все спят. Одна только Роза Борисовна не спит. Смотрит в темноту, слушает ночь.
Ночь совсем не изменилась за семьдесят лет. Всё как в детстве: перевернешь подушку холодной стороной вверх, лежишь, слушаешь, как тикают в тишине часы, смотришь, как светит сквозь занавеску луна.
Какая луна была в Майбаде, вспоминает Роза Борисовна, круглая, огромная, волшебная! Словно космический корабль плыла она над пустыней, лишь иногда отражаясь в мелкой воде арыка.
Когда они с Мариком и маленькой Сонечкой приехали в Майбад, Розе сразу полюбился этот арык. Кругом шум, крики, жара, все на нервах, женщины рыдают, мужчины кричат, дети плачут – и только вода неспешно течет меж двух обсаженных деревьями берегов. Роза тогда решила: как-нибудь обязательно надо прийти сюда, сесть, посмотреть на воду, подумать, помечтать…
Два года прожили они в Майбаде – но, честно говоря, было не до посиделок: дай бог Сонечку прокормить. Хорошо еще, у Марика был нормальный паек – все-таки главный инженер секретного завода, не кто-нибудь! Но, конечно, Роза все равно искала, где бы подработать, – жалко только, работы для нее не было: хлопок собирать она не умела, а мертвые языки – кому они были нужны? Особенно если на дворе война и все мертвое вызывает ненависть и страх.
Не то что теперь! Каждый день, когда Роза Борисовна выходит погулять, она видит школьников, возвращающихся домой, – и у каждого хоть какая-нибудь мертвая вещь: то портфель, то джинсы, то куртка. Хотя бы многоэтиленовый пакет с рисунком, рекламой тех же джинсов или, того хуже, сигарет. «Мальбрук», «Верблюд»… Только после войны она такие и увидела: солдаты привозили в качестве трофеев, продавали на рынках. Но это уже было, когда из Майбада домой вернулись. Слава богу, было, куда возвращаться: их дом уцелел в войну, не то что у соседки, тети Поли!
Они такие счастливые, эти дети. Когда Сонечке было столько же, сколько сейчас Лёве, страна все еще залечивала раны. С едой, конечно, получше стало, но свои платья она Сонечке перешивала, считай, до самого выпускного. Трудная была у них жизнь, это правда. Но, наверное, тоже счастливая.
Потому что они всегда были вместе: она, Марик и Сонечка.
Роза Борисовна хорошо помнит тот день, когда она принесла домой маленькую Сонечку. Был праздник, двадцать лет Проведению Границ. Весь город был в голубых знаменах, люди несли огромные букеты цветов, пели песни, смеялись. Казалось – вот, удалось за двадцать лет построить новую, прекрасную жизнь!
Никто ведь не знал, что через четыре года – война. Вот все и радовались, веселись. Праздничные шествия, цветы, знамена – и Розе казалось, что это немножко в ее честь, в честь новорожденной Сонечки. Соседка, тетя Поля, так и сказала: прекрасно, что Сонечка родилась в такой день, мы ведь как раз для этого и проводили Границу, чтобы живые дети рождались и были счастливы!
Тетя Поля была заслуженный пограничник, до Проведения лет десять провела в подполье. Лёвушка, когда был маленький, все читал книжки о Проведении Границ, и не в одной, так в другой, обязательно была такая вот Полечка: молодая, задорная, смелая. Роза Борисовна всегда Лёве про нее рассказывала, когда он приставал: бабушка, расскажи, как было до Проведения Границ, ты же помнишь!
Но она – ни в какую. Лучше про тетю Полю рассказать: чужие истории пересказывать проще. А сама она – что вспомнит? Когда Границы провели, ей было как Лёвушке сейчас, совсем девчонка. Она и позабыла все, что было до того, – словно у нее самой провели внутри Границу и отсекли все, что по ту сторону. Или она сама эту границу провела, кто знает?
Нет, конечно, кое-что Роза Борисовна помнит: улыбающуюся маму в строгом платье, серьезное папино лицо в ореоле иссиня-черной бороды, серебряный подсвечник с пятью свечами, книжку Дюмаса о приключениях мушкетеров – свежую, только что переведенную…
Но что об этом рассказывать? Дюмаса Лёвушка и сам читал.
А теперь, гляди-ка, мальчик вырос – другие вопросы пошли, не чета детским. Совсем уже взрослые вопросы, если говорить начисто. Вот, сегодня пришел из школы, спрашивает:
– Скажи, бабушка, ты вот часто дедушку Марика вспоминаешь?
Тут, конечно, ответила, чего ж не ответить:
– Часто, Лёвушка, часто. Мы ведь, почитай, полжизни вместе прожили, тридцать с лишним лет были вместе. Часто я его вспоминаю, хотя вот уже давно его нет с нами.
Лёвушка помолчал, а потом снова спрашивает:
– А как ты думаешь, дедушка Марик стал хорошим мертвым?
– Конечно, хорошим, – ответила Роза Борисовна, – как же иначе? Разумеется, хорошим.
Лёвушка замялся, чувствуется – хочет еще спросить, но не решается. Роза Борисовна ему улыбнулась, вихор пригладила, посмотрела выжидающе: давай уж, спрашивай, чего там.
– А почему? Почему ты так думаешь? Ведь никто не знает, отчего это зависит: хорошим мертвым человек становится или плохим?
Ну, Роза Борисовна, конечно, стала объяснять про то, каким человеком был Марик, как он любил Сонечку, как ненавидел мертвых, как допоздна работал на секретном заводе, всю жизнь – и здесь, в столице, и в Майбаде, куда они в эвакуацию поехали. Как же такой человек может стать плохим мертвым, посуди сам?
Лёвушка кивнул, ответил: да, в самом деле, конечно, бабушка, – и ушел читать книжку или решать свои задачки, но Роза Борисовна чувствовала: не то она сказала, не то! Будто мало она слышала историй о людях, которые при жизни были, ну, чисто ангелы, а потом становились злее самых злых мертвяков. Нет, не про завод надо было рассказывать, не про Сонечку!
Уже вечером пришла она в детскую, Лёвушка сразу одеяло до носа натянул – будто бабушка не догадывается, что у него там книжка и фонарик спрятаны! Улыбнулась только, присела на край кровати, заговорила шепотом, чтобы Шуру не разбудить:
– Знаешь, Лёвушка, я тебе неверно днем сказала… про Марика. Я почему говорю, что все у него хорошо? Я ведь рядом с ним была, когда он уходил, за руку держала, в глаза смотрела. И, знаешь, взгляд у него был спокойный-спокойный, ясный такой, чистый. Улыбнулся он мне, сказал: