е уши – и те пылают.
– Дима, зачем ты так? – почти неслышно говорит она и, развернувшись, убегает.
ДэДэ уходит проверять, хорошо ли поставлены палатки. От озера с канами воды возвращаются Лёва с Мариной.
– Чего это с Зиночкой случилось? – спрашивает Лёва. – Она нам навстречу пробежала, вся в слезах.
– С ДэДэ поругалась, – коротко отвечает Гоша. Почему-то ему совсем не хочется пересказывать весь разговор.
Гоша всегда любил походную еду. Мама говорила «нагуляли аппетит», но Гоша думает – дело в запахе. Сваренная на костре каша пахнет дымом, живым огнем, почерневшим алюминиевым каном. Даже если в миски ее раскладывает ДэДэ, это самая вкусная еда на свете.
Вот найдут они маму – и будут снова ходить в походы, втроем: мама, папа, Гоша. Ну, может быть, Нику еще с собой возьмут, если она захочет.
– Значит так, – говорит ДэДэ, – я тут подумал: ничего у нас не получится. Неправильная группа подобралась. Мои ребята – крепкие, выносливые, а вы четверо – хлюпики без опыта.
Это я-то без опыта? – задыхается от возмущения Гоша, но вслух ничего не говорит.
– Поэтому мы разделимся. Я со старшими ребятами пойду сложным маршрутом, а Зинаида Сергеевна с малышней – более легким. Встретимся через пять дней, на озере.
– Дима, – робко спрашивает Зиночка, – то есть я одна пойду, без тебя?
– Зинаида Сергеевна, – официальным тоном говорит ДэДэ, – я еще раз повторяю: в целях лучшего проведения похода нам надо разделиться. Вы опытный учитель и вполне справитесь без меня. По крайней мере пять дней.
Зиночка сидит молча. На этот раз она не краснеет, но Гоше все равно кажется – сейчас она заплачет.
– Хорошо, Дмитрий Данилович, – тихо говорит она. – Вы только карту мне дайте и маршрут покажите.
– Это же прекрасно! – говорит после ужина Марина. – Мы же теперь можем спокойно заняться поиском бифуркационных точек. Мы ведь ради этого сюда приехали! У нас же теперь – целых пять дней без ДэДэ и его кодлы!
– Все равно, – говорит Лёва, – как мы при Зиночке будем пользоваться дэдоскопом?
– А мы разделимся, – предлагает Гоша, – я пойду с Зиночкой вперед, а вы – сзади, с дэдоскопом. Если что заметите, сразу сигнал какой-нибудь подайте.
– Отлично, – говорит Марина. – Давайте так: как дэдоскоп среагирует – я скажу, что ногу подвернула, мы устроим привал и ночью, когда Зиночка уснет, сможем начать поиски.
– Да, – говорит Гоша, – так и сделаем.
Они сидят на поваленном бревне, тоже покрытом зеленым ковром мха. Штаны сразу промокают – так здесь влажно. Даже костер разводили полчаса: кажется, что черная земля сочится водой.
– Странное место, – говорит Ника. – Хотя я ведь толком из города никогда не уезжала – может, поэтому мне здесь все кажется… ну, заколдованным, что ли.
– Это всегда так, на окраинах, – говорит Лёва. – Мне бабушка объясняла. Вот здесь, на Белом море, Граница тоньше, а в Срединной Азии – наоборот. Почему туда заводы во время войны эвакуировали? Да потому, что там, в пустыне, Граница существовала едва ли не до Проведения.
– Как это – до Проведения? – удивляется Ника.
– Не знаю, – отвечает Лёва, – я так понимаю, что там просто очень трудно перейти от них – к нам. Поэтому там Границу и проводить не пришлось. Это как если ты строишь забор: там, где и без забора какая-нибудь скала или глубокая река, – там и строить ничего не нужно. Как-то так.
– Понятно, – задумчиво кивает Ника.
И вот снова – пятка, носок, пятка, носок. На этот раз Гоша наступает в следы Зиночкиных резиновых сапог. Сапоги у Зиночки модные, не такие, как были у Гошиной мамы, – они чуть сужаются в щиколотках и выглядят… ну как обычный сапог, не резиновый.
На Зиночке – красная мертвая куртка. Пижонская такая. Но с другой стороны – хорошо: далеко видно. Ребята даже если отстанут, не потеряются.
У Зиночки много мертвых вещей. Вот на привале она всех угостила жевательной смолой – тоже ярко-зеленой, как та, что они когда-то жевали с Лёвой, изображая зомби и покатываясь от хохота.
Теперь Гоша знает: получилось у них так себе. Не очень похоже. Настоящие зомби – совсем другие.
Хорошо было, когда он об этом ничего не знал!
Белый, бурый, красноватый мох. Лямки рюкзака впиваются в плечи.
– Да вы не волнуйтесь, Зинаида Сергеевна, – говорит Гоша, – я с родителями сто раз в походы ходил, в картах разбираюсь – ого-го как! Через пять дней выйдем к этому озеру, все хорошо будет.
– Да, Гоша, спасибо, – отвечает Зиночка. – Конечно, через пять дней выйдем к озеру, я в этом уверена.
Только голос у нее дрожит, глаза покраснели и опухли, а на щеках – румянец.
Ничего, думает Гоша, это она только поначалу так переживает, от неожиданности. А потом все нормально будет.
Его беспокоит другое: как там Ника? Хорошо ли он уложил ее рюкзак? Не тяжело ли ей?
Она ведь совсем не умеет ходить в походы.
– Вот видите, Зинаида Сергеевна, все у нас прекрасно получается, – говорит Ника, – всего-то три дня осталось.
Вдвоем они сидят у костра. Кажется, огонь почти не дает света – свет словно растворяется в прозрачном северном воздухе, в белой бессонной ночи. Зато – уютное тепло, угасающий жар. Надев на палочки мокрые носки, Ника держит их над углями, словно шашлык жарит. Валит пар, скрывая лица. Ника то и дело проверяет – не загорелись ли? Пока вроде всё нормально.
Зиночка, в сотый раз изучив карту, откладывает ее в сторону.
– Да, пока идем по плану, – говорит она.
Голос у нее уставший, тусклый.
– Зинаида Сергеевна, – говорит Ника, – вы спать идите. Я угли залью, когда носки просохнут.
– Вроде на ночь можно не заливать, – говорит Зиночка и добавляет: – Я лучше тут посижу. Все равно вторую ночь не могу уснуть. Лежу себе на спине, даже пошевелиться боюсь, чтобы вас с Мариной не разбудить.
– Ну что вы! – смеется Ника. – Мы с Мариной так за день устаем – спим как убитые. А вам что не спится?
Зиночка ворошит палкой угли, искры вспыхивают и гаснут, почти незаметные, полупрозрачные в светлой северной ночи.
– Ты, наверное, не поймешь еще, – говорит Зиночка, – я бы в твоем возрасте не поняла. С другой стороны, вы и взрослеете быстрей. Говорят – акселерация.
Ника кивает. Она совсем не хочет быстрее взрослеть, совсем не чувствует себя взрослой – но про акселерацию наслышана, это правда. Хотя какая она акселератка? Худенькая же, невысокая.
– Понимаешь, это все из-за Димы, – продолжает Зиночка, – ну, то есть из-за Дмитрия Даниловича. Я вот не могу понять: почему он нас разделил? Неужели так рассердился из-за рюкзака?
– Наверное, ему хотелось пройти более сложный маршрут со своими восьмиклассниками, – говорит Ника.
Но Зиночка не слушает:
– Вряд ли из-за рюкзака. Я думаю, на меня рассердился. Я ему, наверно, надоела. Помнишь, как он сказал, что я целоваться лезу? Зачем он так? И при всех, при этих его… восьмиклассниках, и при тебе с Гошей… Это все-таки наше с ним дело, личное, не школьное. Что его так обсуждать? И вовсе я не лезла целоваться никогда: он сам первый меня в гости позвал, ну и дальше тоже – сам…
– Не переживайте вы так, Зинаида Сергеевна, – говорит Ника, – мы уже все забыли об этом – мало ли что ДэДэ брякнул?
– А я вот все не могу забыть, – отвечает Зиночка. – Я, может, потому и уснуть не могу: глаза закрою, а Дима прямо передо мной стоит. И улыбается, ну вот этой своей улыбкой. И я будто хочу его обнять, а он мне: что ты лезешь со своими поцелуями! И я тут же просыпаюсь… Наверно, неправильно, что я с тобой об этом разговариваю, но мне просто хочется, чтобы ты знала: вы вот Диму не любите, а он на самом деле совершенно замечательный человек. Да, строгий. Да, с трудным характером. Но это оттого, что он предъявляет к другим такие же суровые требования, как к самому себе.
Понимаешь?
Ника кивает, хотя ее так и разбирает возразить Зиночке: какие же такие суровые требования ДэДэ предъявляет к самому себе? Кричать на учеников? Придираться по мелочи? Где они, эти требования?
– Вы просто не видите, какой он талантливый. Для меня, понимаешь, это счастье, настоящее счастье, – быть рядом с таким человеком! Мне кажется, я и не жила раньше, пока его не встретила. Ты вырастешь, ты поймешь, что это такое – встретить своего мужчину. Это, ну, как будто открыть себя заново. Или нет – как будто открыть в себе какую-то невидимую часть… Как же тебе лучше объяснить?..
Зиночка на секунду замолкает. Палочка в ее руке все еще шевелит угли, словно рисует огнем на затухающей золе костра.
– Вот, сейчас, сейчас, – продолжает она, – ты же хорошо математику знаешь – я тогда вот так объясню. Есть такие комплексные числа – их только в институте проходят, ты, наверное, ничего о них еще не знаешь.
– Не знаю, – соглашается Ника.
– На самом деле это просто, – говорит Зиночка, – я сейчас объясню. Ты помнишь, что такое квадратный корень? Это число, которое, умноженное само на себя, дает то число, из которого извлекается корень.
Ника кивнула. Конечно, она помнит. Корень из четырех – два. Из двадцати пяти – пять. Из сто двадцати одного – одиннадцать.
– А чему равен корень из «минус единицы»? – спрашивает Зиночка и сама же отвечает: – Вроде бы, нет такого числа. Ну, потому что квадрат любого числа – он ведь положительный, я сама вам объясняла, правильно?
– Да, – соглашается Ника, – потому что минус на минус дает плюс.
– Вот-вот, – продолжает Зиночка, – значит, мы такого числа не знаем. Но давай мы его с тобой придумаем. Его нельзя записать цифрмами, но можно обозначить буквой.
– Как π? – спрашивает Ника.
– Нет же, – отвечает Зиночка, – π как раз можно записать цифрами. Три четырнадцать пятнадцать девяносто два и шесть – все же помнят. А вот это число – его называют «i» – его вообще нельзя цифрами записать. Его даже нельзя помыслить, представить, вообразить. Поэтому оно называется мнимым.
Зиночка рисует на углях – палочка и точка над ней, число i.