– А если Гошина мама права? – спрашивает Марина. – И в этом Открытом мире в самом деле все, как она говорила?
– Ну и что? – отвечает Ника. – Даже так – все равно лучше, чем всю жизнь в клетке, как сейчас.
– Ладно, – говорит Гоша, – надумаешь ломать Границу – вперед, мы, к счастью, знаем уже, как, если что, тебя вытаскивать.
– Ножик только возьми, – смеется Лёва, – и пистолеты. А то мало ли что.
– Это да, это точно, – соглашается Гоша, – но их я сам возьму. Ты же, Ника, знаешь: я за тебя с кем угодно готов драться – и с живыми, и с мертвыми.
– Что значит – ты готов? – возмущается Марина. – Мы все готовы! И за Нику, и за тебя, и за Лёву. За любого из нас.
Почему-то в голове всплывает строчка – не строчка, так, кусочек: …За други своя. Ну да, наверное, так это называется.
– Хотя ты из нас, Ника, все-таки самая дурная, – добавляет, смеясь, Марина.
– А ты знаешь – почему? – говорит Ника. – Помнишь, я вас привела к Аннабель знакомиться и она спросила: что, мол, вам нужно? А ты ответила: Мы хотим изменить мир. Я это навсегда запомнила. Мне тогда казалось, что Аннабель – клевая и классная, а как тебя услышала, я сразу подумала: ого!
– Но я больше не хочу менять мир, – говорит Марина. – Если менять мир, слишком много людей зря пропадут. Как Алурин, как Зиночка.
– Да ладно тебе, – отвечает Ника, – на самом деле ты тоже хочешь изменить мир. Мы бы все хотели его изменить, но боимся, что у нас не хватит сил. Потому что мы – только дети. Так давайте, когда вырастем, не забудем, что мы хотели: изменить этот мир.
– Но мир меняется все время, – говорит Гоша, – что бы мы ни делали. Вот мы съездили на Белое – и мир изменился.
– Что значит – изменился? – отвечает Ника, – Живые перестали становиться мертвыми? Зло исчезло? Граница рухнула? Есть важные вещи, а есть – ерунда. Ерунда всякая меняется, а важные вещи – нет.
– А что мою маму спасли – тоже ерунда?
– Не ерунда, нет, – говорит Ника, – но, все равно, – давайте даже через много лет не забудем: когда мы учились в школе, этот мир нам не слишком нравился.
У метро они подходят к автомату. Марина выгребает оставшиеся четыре копейки. Ребята по очереди наливают в единственный стакан и пьют газированную воду без сиропа. Пузырьки щекочут нёбо, в густой зелени поют птицы, ярко светит солнце, ветер несет вдоль тротуара первый осенний лист – ярко-желтый, почти оранжевый.
Скоро кончится лето.
Вечером, засыпая, Марина представляет: первого сентября она снова пойдет в школу. Расшвыривая ногами листья, привычной дорогой, мимо совсем уже не страшной «пятнашки».
Что там будет, в восьмом классе? Ах да, решено: она будет старостой! Ну и отлично!
И вот, на зыбкой грани яви и сна, Марина видит себя – высокую, стройную девушку, в аккуратной школьной форме, в туфлях на высоком каблуке, в голубом переднике. Она стоит во дворе школы, а там Лёва – тоже высокий, стройный – несет на плечах маленькую девочку в праздничном платье, по кругу обходит звезду в центре двора, а в руках девочки оглушительно и счастливо заливается серебряный звонок с голубым бантом – и Марина понимает: это другое первое сентября, выпускной класс, еще через пару лет. И пока звенит звонок, пока смеется счастливая первоклашка, Марина пытается сосчитать, сколько лет осталось, но, так и не сосчитав, засыпает.
Марина спит, спит глубоким сном – и там, во сне, она уже совсем, совсем взрослая.
Книга втораяЖивые и взрослые: по ту сторону
Моему сыну Дане
Здесь всегда холодно. Ледяной ветер носится по бесконечным коридорам, поскальзывается на полированном паркете, задувает в приоткрытые створки шкафов, шелестит бумагами в скоросшивателях. Промозглые коридоры пересекаются под прямыми углами, то длятся без конца, а то резко поворачивают или утыкаются в глухую стену. Вдоль коридоров – двери, иногда за ними ледяная пустота, иногда – еще один коридор или кабинет, неотличимый от сотен тех, где уже побывал, куда еще попадешь.
Если встретишь кого-нибудь – не разговаривай. Возможно, вы говорите на разных языках. Возможно, ему незачем с тобой говорить. Почти наверняка – тебе не о чем говорить с ним.
Забудь, как выглядит твое лицо, – здесь нет ни одного зеркала. Зеркала здесь не нужны, даже вредны. Забудь свое лицо: так или иначе рано или поздно ты станешь не отличим от тех, кого встречал в этих коридорах.
Следуй назначенному маршруту. Помни: в жизни у каждого свой путь, и здесь его давно выбрали те, кто знает больше тебя.
Поворачивая за угол или открывая новую дверь, будь готов предъявить пропуск. Там указан твой доступ, он определяет, какой дорогой ты можешь идти. Есть коридоры, где без пропуска ты заблудишься навсегда, есть двери, которые без пропуска даже не приоткроются.
За одной из таких дверей – просторный кабинет. Деревянные панели на стенах, мягкий ковер, огромный полированный стол. По обеим сторонам стола сидят грузные мужчины. Даже дорогие, хорошо сшитые серые костюмы не в силах скрыть излишки веса, отложения жира. Эти лица настолько похожи, что поначалу ты не можешь не сбившись сосчитать сидящих за столом. Только со временем ты научишься различать густоту морщин, форму мешков под глазами, пигментные пятна, еле заметные следы инъекций и пластических операций.
У стен кабинета молча стоят молодые крепкие парни. Это телохранители. Те, кто собрались здесь, не любят ходить без охраны. Приди они в одиночку, это было бы расценено как неуместная бравада, свидетельство несостоятельности, подрыв заслуженного авторитета.
Кажется, эти люди сидят здесь очень давно, но никто не выказывает признаков усталости. Они заняты. Они разговаривают. Разговаривают на мертвом языке, трудно сказать – на каком, но иногда в потоке речи различаешь знакомые слова: «сотрудничество», «взаимодействие», «партнерство», хотя чаще слышишь другие: «нехватка энергии», «девальвация», «кризис».
Один мужчина поднимает руку, и наступает тишина, слышно только, как воет в коридорах ледяной ветер. Морщинистое лицо ящерицы, крупные продолговатые уши вздымаются как сложенные крылья летучей мыши. Его тихий свистящий голос еле слышен.
Он говорит:
– Орлок Алурин, вот кто нам нужен. Мы должны вернуть его.
Часть перваяВопросы и ответы
Массивные квадратные колонны подпирают темно-серый каменный фронтон, строгий, современный, без всяких украшений. Между ними – парадная лестница, торжественная, как отчетное собрание в школе.
Еще весной Марина вприпрыжку взбежала бы по широким гранитным ступеням, смеясь и отряхивая капли мелкого дождичка, – но сегодня старается идти как надо: носки чуть развернуты, плечи расправлены, голова поднята. Всё, как учила мама.
Марина старается не улыбаться, но ей смешно: она сегодня будто играет в театре, будто изображает какую-то другую девочку, какую-то девушку, взрослую и серьезную.
Нет, это, конечно, не Марина. Настоящая Марина, никем не замеченная, с хохотом взбегает по парадным ступеням.
Черный купол зонта раскрыт над головой. Каблуки высоких италийских сапог стучат по серому камню.
– Не повезло нам с погодой, Маринка, – говорит дядя Коля. – Тучи утром разгоняли, вот вечером весь дождь и выливается.
Тучи всегда разгоняют в праздники – утром, когда счастливые люди проходят по главной площади столицы, в небе должно сиять яркое солнце, радовать живых. Маленькой девочкой Марина любила смотреть по телевизору праздничную трансляцию – беззаботные улыбки людей сияли в солнечных лучах, счастье само вспыхивало в Маринином сердце, и она вместе со всеми ликовала, что ей так повезло: жить в мире после Проведения Границ, после Великой Победы. Тогда она бегала по квартире и хохотала, размахивая игрушечным серебристо-голубым флажком.
Но сегодня Марина почти взрослая – и поэтому она с полуулыбкой поворачивает голову к дяде Коле, едва-едва замечает руку, держащую ниппонский зонт. Золотая запонка вспыхивает на белой манжете, чуть видной из-под рукава серого в полоску костюма, совсем нового, инглийского или франкского.
Марина не очень хорошо различает мертвые вещи – не то, что девочки в новой школе. Они-то знают все бренды – то есть все мертвые фирмы, – они-то никогда не спутают италийские туфли с полонскими. Ничего, Марина уверена, она тоже скоро разберется.
Они входят под фронтон, дождь остается за спиной. Дядя Коля жестом фокусника расправляется с зонтом – хоп! – и он словно исчезает, становится в три раза меньше, хоть в карман убирай. Два года назад, когда Марина впервые увидела складной ниппонский зонт, она глазам поверить не могла – он же помещается в сумке, всегда можно носить с собой! Но, по большому счету, Марина зонтов не любит – лучше куртка с капюшоном: и теплее, и руки свободны.
Распахивается тяжелая дверь, высокая, в два Марининых роста.
– Добро пожаловать! – говорит дядя Коля.
– Спасибо, – отвечает Марина, но успевает бросить взгляд на облицованную гранитом стену, справа, где обычно висит табличка с названием.
Она так и думала: никакой таблички там, конечно, нет.
Место, где работает дядя Коля, – Министерство по делам Заграничья – обычно называют просто «Министерство».
А иногда – «Учреждение».
– Мне кажется, девочке вовсе ни к чему ходить в Учреждение, пусть даже на праздник.
Мамин голос доносится еле слышно, но за столько-то лет Марина хорошо навострилась слушать родительские разговоры – особенно если речь идет о ней. Новая квартира, конечно, больше, и Маринина комната в самом дальнем конце, зато в новостройках слышимость – ого-го! Даже две закрытые двери не спасают – Марина слышит все, что говорят на кухне.