– Извини, белка, – говорит девочка и разводит руками.
Кажется, белка поняла. Показалось даже, будто кивнула – мол, не беда, в другой раз – и заспешила прочь, к ближайшему дереву, старому, могучему, в два обхвата, и вот взбегает по стволу, исчезает в заснеженных ветвях.
Что я так разозлилась, думает Ника. Теперь самой стыдно. Наверно, все из-за Гоши. Что он, в самом деле, как дурак молчал весь день? Извинился бы – и дело с концом.
Ника поднимается, отряхивает налипший снег и еще раз вытирает лицо.
Лес кажется огромным: заснеженные деревья, тихие шорохи, далекий птичий крик.
Целый мир, думает Ника, большой, безбрежный мир. Вороны, белки, еще какие-нибудь звери. И посреди этого мира – она одна, маленькая девочка.
Как в сказке про падчерицу, брошенную мачехой в глухом лесу.
В таких сказках, знает Ника, лес всегда выходит добрее, чем казался сначала: набредешь на домик гномов, помогут волшебные звери, спасет какое-нибудь неведомое чудо.
А ведь неведомое чудо всегда рядом, понимает Ника. Вот старая ель пригнулась к земле, словно хочет о чем-то сказать на ухо, вот молочное облако трепещет в голубом небе, шелестит ветвями ветер, одинокая снежинка падает на рукав. Далеко-далеко на два голоса каркают вороны, под густым снегом спят в ожидании весны неродившиеся цветы, скачут в заснеженных кронах невидимые белки…
Ника смотрит на старое дерево:
– Эй, белка! Ты тут?
Лес, разумеется, молчит.
– Счастливо оставаться, белка, – говорит Ника, – приятно было познакомиться.
Она машет рукой огромным деревьям, высоким сугробам, цепочкам следов на снегу – и отправляется назад: обратно к людям, к геометрически-выверенным зданиям новостроек, к метро, домой.
Она улыбается.
– Ты уверен, что сработает? – спрашивает Вадик.
– Должно сработать, – говорит Гоша. – Ты, главное, лицо сделай пожалобней, а то у тебя рожа бандитская.
– Сам ты рожа! – беззлобно огрызается Вадик.
Они сидят на опушке, у сосны свалены два рюкзака и две пары лыж. Гоша зарылся в сугроб и не отрываясь смотрит в бинокль – отсюда хорошо виден поворот дороги. Когда появится фура, у них будет три минуты, чтобы подготовиться.
Спланировал боевую операцию, ничего не скажешь…
А еще года четыре назад Гоша с мамой и папой ходил в лыжные походы где-то в окрестных лесах. Хорошая тогда была жизнь, понятная. Идешь следом за папой, снег под лыжами скрипит, солнце в каждом кристаллике льда переливается маленькой радугой. Когда Гоша уставал, папа сцеплял их лыжные палки, Гоша брался за свою двумя руками, папа ехал спереди, тащил Гошу за собой, как катер – спортсмена-воднолыжника. А мама бежала сзади, подбадривала, кричала: быстрее, быстрее!
Наверно, это и было детство, думает Гоша. Когда все было просто: мама, папа, солнце, лес. Жизнь казалась ясной и понятной: слушайся старших, читай книжки, занимайся спортом, учись как следует – и все будет хорошо.
Жалко, что так никогда больше не получится.
Даже если у Гоши будет свой сын, и он станет катать его на лыжах, даже тогда день не будет таким солнечным, лес густым, а жизнь – простой и прекрасной. Потому что теперь Гоша не сможет учить своего сына тому, чему когда-то учили его: слушайся старших, занимайся спортом, читай, учись – и все будет хорошо… Не сможет, потому что не верит в это «хорошо». То есть, может, и будет хорошо, а может, и нет… кто его знает?
Скажет ли он сыну, что воровать – плохо? Наверное, скажет. А что когда-то, много лет назад, они с Вадиком лежали в засаде, словно налетчики из мертвого кино, – это, наверное, придется забыть. Не скажешь ведь: воровать плохо, но иногда можно.
Или все-таки нельзя?
– А если попадемся – чё будем делать? – спрашивает Вадик.
– Не дрейфь, – отвечает Гоша. – И вообще, не психуй попусту, вот все нормально и будет.
Эх, если бы на месте Вадика сейчас был Лёва, он бы психовать не стал. Лёва, он такой: если и боится, то виду не подаст – ни перед входом в заброшенный дом, ни перед целой армией зомби, ни перед Орлоком с его упырями.
Какими они все-таки были тогда маленькими! Сейчас, конечно, не попались бы в ловушку так глупо. Впрочем, сейчас уже нет их – все разбрелись, все поодиночке: и Марина, и Лёва, и Гоша с Никой.
Так по-дурацки получилось в воскресенье – вроде сразу выскочил от Марины, но сколько ни бегал по микрорайону, Ники нигде не было. Видимо, дошла до метро, пока он спускался.
Очень обидно.
Ну ничего, если сегодня все получится, Гоша не просто придет мириться – он придет победителем, героем. Будет что рассказать.
В конце концов, это же не только ради денег – он спасет мертвые журналы от гибели, поможет им попасть к живым. Хоть чуть-чуть, но пробьет брешь в Границе.
Маме бы не понравилось – а Ника должна оценить.
Гоша так размечтался, что едва не пропустил фуру – а она уже на повороте! Кузов укрыт зеленым брезентом, в бинокль видно серебряное пятнышко на дверце – эмблема Учреждения.
– Давай! – кричит Гоша, и, подхватив рюкзаки и лыжи, мальчишки бегут к дороге.
Грузовик выруливает из-за поворота, Вадик машет, Гоша, напротив, прячет лицо – вдруг та же самая машина, и водитель его узнает?
Скрип тормозов, Вадик, бросив лыжи, бежит к кабине.
– До спортбазы добросите? – кричит он. – Мы на автобус опоздали.
– Вас двое, что ли? – спрашивает мужчина.
Ну, повезло, голос незнакомый.
– Полезайте в кузов, только быстро.
Забрасывают внутрь лыжи и рюкзаки, забираются сами. Только бы все получилось! Только бы это была та самая фура!
В кузове темно, свет почти не проникает сквозь брезент. Гоша достает фонарик – в желтом круге видны увязанные свертки.
– Нож давай, – шепчет он.
Вадик вскрывает ближайшую пачку – в свете фонаря мелькают мертвые буквы.
– Давай позырим, чё берем, – говорит Вадик.
– Некогда, потом насмотришься, – шипит Гоша. – Открывай рюкзаки!
В рюкзаках – туго перевязанные шпагатом старые газеты. Мальчишки быстро заворачивают их в разорванную обертку от мертвых журналов, засовывают в рюкзак свою добычу.
До спортбазы минут десять, не больше. Надо успеть.
– Я сверху другими пачками завалю, – говорит Вадик, – а ты рюкзаки завяжи.
Гоша не успевает ответить: грузовик тормозит, лыжи падают и больно ударяют по голове.
– Эй, пацаны, вылезайте, – кричит шофер. – Вот она, ваша спортбаза.
Домой возвращались, смеясь. Получилось, получилось, приплясывал Гоша. Два рюкзака мертвых журналов! И никто не заметил, все прошло как по маслу!
Эх, будет, что рассказать ребятам!
Ворвались в комнату Вадика, развязали рюкзак, вывалили добычу прямо на пол…
– Ну чё такое, – кривит лицо Вадик. – Хрень какая-то без картинок, такое фиг продашь! Забирай себе.
И действительно – Гоша даже опешил, – в первой пачке какие-то научные журналы, не то что картинок нет, а все сплошь диаграммы и формулы.
Вскрывают вторую пачку, потом третью… Сейчас они в самом деле как герои мертвого фильма про грабителей, которые грабили банк, а в сейфе вместо денег нашли акции давно обанкротившейся компании.
– Нет, ну ты куда смотрел? – возмущается Вадик. – Ни одного нормального журнала! Чё нам с этим барахлом делать? Его даже выкинуть нельзя: увидит кто – сразу настучит!
– Ну, я себе возьму почитать, – упавшим голосом отвечает Гоша. – Может, чего интересное…
– Интересное! – кипит Вадик. – И ведь второго шанса не будет уже, они ж наверняка прорюхали, чё случилось.
Я – неудачник, понимает Гоша. Полный и законченный неудачник. И все это про него знают. Даже из Учреждения ко всем уже приходили, а к нему – нет. Будто там никто и не верит, что он, Гоша, мог убить Орлока. Хотя вообще-то он – кандидат номер один: об-грушная выучка, хорошая реакция. Просто у Ники был нож, а у него не было, вот и все.
Трель дверного звонка.
– Засекли! – подпрыгивает Вадик.
– Не дрейфь, – говорит Гоша. – Иди спроси, кто там. Может, Димка твой пришел.
– Кто там? – кричит Вадик из прихожей. – Ступина, ты, что ль?
Эта-то откуда взялась, думает Гоша, а потом вспоминает: ну да, они же с Вадиком соседи, все это давным-давно выяснили.
Он быстро бежит в прихожую – не хватало еще, чтобы Ступина сунулась в комнату и увидела на полу мертвые журналы.
Оля уже снимает присыпанную снегом зимнюю куртку, удивляется:
– О, Гоша, и ты тоже здесь? Давно тебя не видела. Ты чего, в школу вообще забил ходить?
– Приду еще, – бурчит Гоша. Неприятно, что Оля при Вадике говорит о его прогулах: Вадик и без того смеется – мол, мне советуешь идти учиться, а сам прогуливаешь.
– Ну что, мальчики, чайком напоите? – спрашивает Оля. – А то я замерзла совсем.
Еще бы – в такой мороз да в такой юбке любой замерзнет, думает Гоша, глядя на круглые Олины колени.
– Да, сейчас, – отвечает Вадик. – Пойдем на кухню, я чай сварганю.
Ступина садится на табуретку, вытягивает ноги и задумчиво рассматривает мертвые картинки на стене.
– Вот ведь живут, а? – говорит она. – Мне бы таких тряпок.
– Они же мертвые, – ехидно говорит Гоша. – Рыба на тебя бы разоралась.
– А, плевать, – передергивает плечами Оля. – Вот этот новенький, Кирилл, все время в мертвом ходит – и ничего. У него, правда, родители дипломаты или вроде того.
– Кирилл? – хмурится Гоша. – Не помню такого.
– Да ты все прогулял, – хихикает Ступина, – он месяц назад пришел. И, кстати, твоя подружка, ну, Ника Логинова, с ним теперь не разлей вода. Прям как с тобой в том году. Нет, ты не подумай чего, это не потому, что он весь в мертвом, они все больше про книжки разговаривают…
– А, Ника, точно! – говорит Вадик. – Она еще с нами год училась, как же, помню – Ника-Кика, да!
Иногда трудно понять, проиграл ты или выиграл. Потому что жизнь, догадывается Гоша, это не единоборство. Нет одного противника, а со всех сторон налетают новые и новые враги. И если победил одного, может, кто-то другой побеждает в это время тебя.