И чего я так разозлился, думает Гоша. Ну и что, что Ника теперь дружит с этим Кириллом? Я вот дружу с Вадиком, а могу еще и со Ступиной тоже… дружить. Она, похоже, совсем не против. И она ничего так, хорошенькая. И одевается сексуально.
Но какая же все-таки сволочь! Зачем она мне сказала про Нику? И без того день – хуже некуда. Я-то думал: возвращаюсь победителем – и к маме, и к Нике, ко всем ребятам, в конце концов. Вот, мол, смотрите, что я сделал!
Был победителем – а оказался мелким воришкой. Подумаешь, украл из-под носа у людей, которые тебя пожалели и подвезли, два рюкзака никому не нужных мертвых журналов. Тоже мне, пробил брешь в Границе! Велика заслуга!
Стыд, да и только.
С этим не придешь к маме и тем более к Нике, и уж точно не вернешься в школу после нескольких недель прогулов. Вот и остается сидеть у Вадика, слушать тупую мертвую музыку и ржать над дурацкими анекдотами.
Но должен же быть какой-то выход, разве нет? Нужно только подумать, нужно как следует поискать…
И вот поздно ночью, ворочаясь с боку на бок, Гоша наконец понимает, что делать. Ну да, все верно: не бывает безвыходных ситуаций.
Ищи выход там, где тебя не ждут.
Кабинет выглядит в точности так же, как кабинет директора, только больше. Выше потолки, просторней стол, шире кресло, в котором сидит Гоша. Да еще на стене – аскетичное лицо основателя Учреждения.
Мужчина за столом совсем не похож на тех, что допрашивали Лёву и Нику. Спортивный костюм, широкая улыбка – только холодные глаза такие, каких Гоша и ждал. Интересно, их специально тренируют так смотреть или уже таких отбирают, со стальным взглядом?
– Рад, что вы пришли, Георгий Александрович, – говорит мужчина. – А то мы обыскались: в школу-то вы не ходите.
– Я болел, – говорит Гоша, не особо заботясь, чтобы поверили. Не затем пришел, чтобы обсуждать прогулы.
– Ну, слушаю вас, – говорит мужчина.
– А чего слушать? – Гоша нервно передергивает плечами. – Вы вроде ребят спрашивали, кто убил этого мужика на Белом море. Ребята, конечно, знали, но меня выдавать не хотели… вот я и пришел.
– И как это вам удалось, Георгий Александрович? – спрашивает мужчина. – Я понимаю – спортсмен, мастер об-гру, но ведь и Орлока голыми руками не возьмешь, правда?
– Конечно, – кивает Гоша, – но я же не голыми руками. У меня нож был. Серебряный. Я его ударил прямо в сердце, ну там, на берегу, когда упыри полезли.
Мужчина задумчиво барабанит пальцами по лакированной столешнице.
– Подождите здесь, Георгий Александрович, – говорит он, – я сейчас вернусь.
Возвращается через пять минут, и не один, а после битый час Гоше наперебой задают одни и те же вопросы, ясное дело – пытаются поймать на лжи. Не на того напали! У Гоши своя техника: надо все время помнить, что делала Ника, и рассказывать, будто это было с ним.
Потом Гошу ведут в другой кабинет, еще больше. Седой мужчина с густыми бровями поднимается из-за стола и протягивает руку:
– Рад, что ты пришел, сынок. Давно тебя искали.
Гоша пожимает вялую стариковскую ладонь:
– А зачем меня искать? Что нужно-то?
Мужчина вздыхает:
– Тебе не сказали? Тоже мне, горе-конспираторы! От своих-то чего таиться?.. Сынок, – говорит он торжественно, – у нас для тебя задание. Очень важное задание.
Вот оно что. Ну, все не так уж страшно. Он-то думал, что спасает Нику, – а эмпэдэзэшники всего-навсего искали опытного человека, способного, если надо, убивать мертвых. И он определенно лучше Ники подходит на эту роль.
– Какое задание? – спрашивает Гоша и в ответ слышит такое, что сначала не верит своим ушам, а потом сердце замирает от ужаса и восторга, и он только и может спросить: – Когда?
– Прямо сегодня, – отвечает мужчина. – Мы и так потеряли слишком много времени.
Маленькая я думала, что нашу черепаху зовут Мина, потому что на нее можно случайно наступить. Это потом бабушка объяснила, что Мина – мертвое женское имя.
Женские имена у нас в семье – это что-то! Черепаху, как вы уже знаете, зовут Мина, ушедшую в прошлом году бабушку звали как цветок – Роза, маму зовут Софья (это значит «мудрость»), а у меня вообще имя не как у девочки, а как у мальчика – Шура.
Маме, наверно, нравится быть мудрой. Мине, напротив, совсем не нравится, когда на нее наступают. Я так и не спросила бабушку, хотела ли она быть цветком, – а я вот много лет мечтала стать мальчиком.
Если вы меня не видели, то скажу, что на мальчика я совсем не похожа: у меня длинные рыжие волосы, большие глаза и полный нос веснушек. А еще мама всегда одевает меня в платьица девчачьих цветов, их еще называют «постельными» – я думаю, это потому, что в розовом или персиковом выглядишь как кукла среди мягких игрушек, которую вот-вот уложат спать.
Наверное, я хотела быть мальчиком из-за Лёвы. Лёва – мой старший брат, и он очень умный. Я не скажу, что он прочел все книги на свете, но уж точно прочел все книги, которые читала я, – и, конечно, раньше меня.
До этого года Лёва каждое утро отводил меня в школу. По дороге он рассказывал книжки, которые недавно прочел, а чтобы было не скучно, иногда смешивал вместе две или три. Я думаю, это страшно здорово – потому что теперь, когда я подросла и сама их читаю, мне гораздо интересней: я никогда не знаю, что будет дальше, у меня в голове все книжки перемешались от Лёвиных рассказов.
Я хотела быть мальчиком, потому что считала, что мальчики умные. Мама и папа до сих пор так говорят: Лёва у нас умный, а Шурка – красивая.
Я слушала и думала: зачем мне быть красивой? Красивой быть совсем неинтересно. Лучше быть умной. Вовсе не потому, что умные получают пятерки, – я тоже всегда получала пятерки, – а потому что умному не бывает скучно. Если ты умный, всегда можешь думать какую-нибудь мысль, даже если ты дома один и тебе немножко страшно. А если ты красивая – что ты будешь делать? Любоваться на себя в зеркало? Тоже мне, развлечение!
Я сказала, что Лёва умный, потому что прочитал много книжек, но, конечно, не только поэтому. Одних книжек недостаточно, чтобы быть умным. Например, папа объяснил однажды, что умный отличается от дурака тем, что знает, когда нужно промолчать.
И хотя Лёва умный, вот с этим у него не очень: он страшный болтун.
Наверно, очень трудно быть одновременно умным и болтуном, но у Лёвы получается. У него вообще все получается.
А сейчас я должна сознаться: я вам соврала, когда сказала, что у меня всегда пятерки. Бывали и четверки, и даже тройки. В третьем классе я однажды схлопотала «пару»! Правда, это была ненастоящая двойка: я тетрадку дома забыла, вот и всё. Но я думаю, лучше все-таки сказать как есть, а не врать.
Я знаю, если человек врет, это рано или поздно становится всем известно, и ему от этого делается очень стыдно. А я не люблю, когда мне стыдно, – потому что я от стыда краснею. Вы видели, как краснеют рыжие девочки? Если да, вы поймете, почему я не хочу врать.
Кстати, рыжие мальчики краснеют точно так же – и поэтому Лёва никогда не может мне соврать, даже если очень хочет.
Вот сегодня я спросила, как поживает Марина Петрова, а он ответил, что нормально поживает, и сразу покраснел.
Марина – это Лёвина одноклассница. Они с первого класса в одну школу ходили, а в этом году Лёва поступил в лучшую на свете математическую школу, и теперь они с Мариной совсем не видятся.
Мне Марина очень нравится. Во-первых, она красивая – хотя про нее никто никогда этого не говорит. Я думаю, это очень здоровско – быть такой красивой, чтобы об этом даже не хотелось говорить. Во-вторых, она настоящий друг, а я думаю, что быть настоящим другом еще важнее, чем быть умным. Потому что если ты настоящий друг, то, когда тебе станет скучно, всегда можешь позвать своих друзей, и они к тебе придут.
Во втором классе меня побили старшие мальчишки из «пятнашки», то есть из пятнадцатой школы-интерната. Я домой возвращалась, а они на меня напали. Лёва попытался заступиться, но они и его побили – я думаю, потому что их было много, а он один.
И когда Марина об этом узнала, она заманила их в ловушку, и вон там-то им и надавали!
Это длинная история, я ее расскажу как-нибудь в другой раз. А вспомнила я об этом, когда сказала, что Марина – настоящий друг.
Я бы хотела с ней дружить, но, наверное, я для нее слишком маленькая, на целых пять лет младше.
Но все равно: пусть я и не могу дружить с Мариной, она мне очень нравится.
Только из-за Марины я согласилась и дальше быть девочкой – вот как она мне нравится!
Я думаю, она и Лёве нравится. Поэтому он и покраснел, когда я про нее спросила. Я об этом не стала ему говорить, я ведь стараюсь быть умной и слежу, когда нужно промолчать.
Я уже сказала, что когда мама с папой говорили: Лёва у нас умный, а Шурка – красивая, я переживала и хотела стать умной. А сейчас подумала: может, все эти годы Лёва, наоборот, хотел быть красивым?
Мне кажется, это очень умная мысль, и здорово, что она пришла мне в голову. А еще я подумала, что эту мысль Лёве тоже не надо говорить, так что теперь у меня целых две мысли, которых я не скажу моему старшему брату.
Наверное, это значит, что я становлюсь все умней и умней.
Но потом я подумала: а вдруг мы с Лёвой оба станем такие умные, что вообще не будем разговаривать?
Я так испугалась, что тут же сказала Лёве: я думаю, ты в Марину влюбился! – а потом побежала прятаться в ванной, потому что это единственная комната в доме, которая запирается.
Конечно, Лёва рванул за мной, но не догнал: я ведь не только умная и красивая, но еще и очень быстрая!
Часть втораяТучи ходят хмуро
Инструктаж был кратким – ему ведь сразу сказали: Мы и так потеряли слишком много времени. И вот кругом тьма, липкая, скользкая тьма, словно движешься по какому-то черному тоннелю. Впрочем, ничего не видно, и, может, это вовсе не тоннель, а, скажем, огромный зал, и тебя несет, как сухой лист ветром.