Ника переводит взгляд на стену напротив окна, где висит картинка: двое, обнявшись, идут под дождем, блестит булыжная мостовая, сквозь туман виднеются островерхие здания…
– Это вы из Заграничья привезли? – спрашивает она.
– Да, – кивает Кирилл, – купили на набережной. Там стоят художники, продают свои картины. Очень клево. Опять же – непонятно, почему у нас такого нет. Я по этим художникам скучаю. Вообще много по чему скучаю.
– По чему еще? – спрашивает Ника, и Кирилл начинает рассказывать, как на улицах продают каштаны, такие горячие, что обжигают пальцы, как по ночам светятся огни реклам и вращаются неоновые лопасти мельниц, как в маленьких кафе мертвые пьют кофе с рогаликами (кофе – из маленьких чашек, а рогалики называются коркасоны), как солнечным днем сидят прямо на траве, играют на гитаре и пьют вино (и при этом нигде нет пьяных), как переливается свет в разноцветных стеклах витражей…
– А на набережной, – продолжает Кирилл, – парочки обнимаются и целуются… вот так, – и он обхватывает Нику, разворачивая лицом к себе. Его губы уже почти касаются Никиных, но тут она отталкивает его и вскакивает:
– Ты чего?!
– Да я только хотел показать, – отвечает Кирилл, и она видит, как краска заливает его лицо, и он сразу становится похож на Лёву, который всегда так забавно краснеет.
– Нечего мне показывать, – говорит Ника. – Отлично знаю, как это делается.
И сразу вспоминает Гошу – их первый поцелуй на раскачивающейся под ветром вышке, истошный крик Марины, стук собственного сердца – и, не успев одернуть себя, спрашивает:
– А как попадают в нужную область, когда уже Границу перешел?
– На мандельброте, – отвечает Кирилл. – Садишься в специальное кресло, а потом как будто засыпаешь… ну, или проваливаешься куда-то. На самом деле, очень неприятно, даже страшно. И в Заграничье так же попадают. А ты почему спросила?
– Любопытно просто, – пожимает плечами Ника, стараясь казаться равнодушной. – Интересно, как оно устроено.
Но у тебя, небось, нет никаких серьезных книг на эту тему?
– А вот и есть! – обижается Кирилл и выуживает с полки толстый том в цветной суперобложке.
Ника листает непривычно белые страницы, вглядывается в незнакомые инглийские слова.
– Про то, как попадают в нужную область Заграничья?
– Не совсем, – качает головой Кирилл, – просто про Переход и так далее… Только ты с ней поосторожней… не свети никому… ну, понимаешь? Мертвая и все такое.
– Понимаю, – кивает Ника, а затем, подумав, добавляет: – Спасибо.
Телевизор у Майка – просто блеск! Гоша никогда таких не видел: огромный экран, почти что метр, да еще и плоский. На экране поют две мертвые школьницы в полосатых гольфах и клетчатых юбках:
Мы долго болели,
Мы ушли в один день!
Нас не остановят!
Не остановят!
Не остановят!
– Под ниппонок косят, – говорит Майк, – у нас нынче мода на все ниппонское. Сырая рыба, морские водоросли, школьницы в носочках и так далее.
Он щелкает пультом от телевизора. О таком Гоша только слышал – можно переключать программы на расстоянии, с ума сойти! Теперь на экране двое парней. Мертвые джинсы сползают с них так, что видны трусы.
– Чего это у них со штанами? – спрашивает Гоша.
– Тоже мода, – отвечает Майк. – Думаю, производители трусов проплатили. Или устроители концертов, чтобы получить еще одного клиента для продукт плейсмента.
Вы подумайте только, миллионы зрителей увидят вашу продукцию и ваш логотип на резинке! Омерзительно, правда?
Гоша кивает. Не то чтобы омерзительно – как-то по-дурацки.
– И ведь главное, – продолжает Майк, – когда я завтра приду в школу, полкласса уже будет щеголять трусами наружу! Хорошо еще, если одни мальчишки.
– Ну, если девчонки, это даже клево. Сексуально, – Гоша хихикает и тут же соображает: теперь Майк младше его, наверное, с ним еще рано говорить про секс.
– А у них, чувак, и так один секс на уме, – говорит Майк. – Секс и мода. Я думаю, это потому что у нас тут застывшее время. Прикинь, здесь я вечно хожу в восьмой класс. Каждое утро иду в эту гребаную школу, слушаю долбаных учителей, тусую с придурочными одноклассниками – а на следующий день то же самое. Просто День хорька какой-то, прикинь?
Гоша снова кивает. Зачем я пришел к Майку, думает он. Забыл, дурак, что от него никогда никакой пользы. И как я только мог поверить, будто кто-то хочет его завербовать?
– И главное – все кругом делают вид, будто это нормально, – продолжает Майк. – Будто так и должно быть. И никого это не колышет – ну, кроме меня, конечно. Я, наверно, какой-то особенный. Типа этого, из «Матрикса». Видел?
– Не-а, – говорит Гоша.
– О, надо тебе обязательно глянуть! – говорит Майк. – Суперское кино! Супер-гипер-мега-крутое. Уже немодное, но все равно – высший класс! У вас ведь так говорят: высший класс?
– Иногда, – соглашается Гоша.
– У вас круто, – говорит Майк, – я помню. Жалко, что я больше к вам не могу.
– Почему?
– Ну, окно закрылось, прохода нет… Не знаю… мы еще не проходили в школе. Да и не пройдем уже, как ты понимаешь. Вечный восьмой класс. Не высший класс, а средний. Так можно сказать?
– Не уверен, – отвечает Гоша. – По-моему, «средний класс» не говорят. Средняя школа есть, а среднего класса – нет.
– Надо запомнить, – кивает Майк, – а то я живой язык уже забывать начал – говорить-то не с кем… Как там, кстати, Марина?
Гоша пожимает плечами и равнодушно отвечает:
– Нормально.
Майк снова щелкает пультом. Певцы вроде другие, но штаны точно так же свисают почти до колен.
– Весь класс завтра так будет, – говорит Майк, – уж ты мне поверь. У вас, небось, так себя не ведут. У вас же вся жизнь впереди, глупо ее тратить на всякую ерунду. Если бы мои одноклассники знали, что когда-нибудь вырастут, тоже бы себя так не вели. Одевались бы нормально, трусы внутри, штаны – снаружи, на всякую дурацкую моду внимания не обращали бы. А так у нас мода – единственное, что меняется. Прикинь, а?
– Неужели нельзя отсюда сбежать? – спрашивает Гоша и, схватившись за эту возможность, продолжает: – Давай придумаем, как нам пробиться на ту сторону Границы.
– Давай, – улыбается Майк. – Но, если честно, у меня нет ни одной идеи. А у тебя?
Гоша не успевает ответить: раздается звонок в дверь. Майк поднимается и идет в прихожую. Слышится мужской голос:
– Почта. Распишитесь в получении.
А потом крик Майка, многоногий топот, звон стекла.
Гоша вскакивает, но поздно: в комнату врываются несколько мужчин в пятнистой форме, лица закрыты низко опущенными шапками с прорезями для глаз. Об-гру, думает Гоша, надо принять боевую стойку и… Но его сбивают с ног, заламывают руки, холодный металл, щелчок наручников. Гошу волокут к двери, краем глаза он успевает заметить на телеэкране тех же псевдониппонок в полосатых гольфиках. Они поют:
Очертания грез,
Очертания губ,
Ситуация SOS,
Ситуация упс…
Вот как это называется – упс, думает Гоша, но что-то тяжелое ударяет его по затылку, и он теряет сознание.
Может, в самом деле – спросить, думает Лёва. Саша Бульчин ведь не учитель, он всего лет на пять нас старше, он ведь должен понимать: есть законы природы, они нерушимы, а законы, которые придумали люди, – их можно и нарушить. Я думаю, если сказать про Переход Границы, он поймет. Особенно если объяснить: это нужно, чтобы спасти друга.
Лёва возвращается домой. Всего-то сорок пять минут, из них полчаса на метро. Одно удовольствие – стоишь в углу вагона, читаешь книжку. Главное – свою остановку не проехать. А вот дорога от метро дико длинная. Хотя, казалось бы, всего десять минут, до старой школы было семь. Три минуты разница – а тащишься, как старик какой-то.
Лёва загребает ногами снег и думает про Сашу Бульчина. Знает Саша способ перейти Границу или нет? А если знает – скажет? А может, не спрашивать про Переход, а сразу спросить про тонератор. Мол, скажите, как собрать в лаборатории тонератор? Или лучше: на каком физическом принципе основан тонератор?
Или не спрашивать самому, а подговорить Сережу Вольфина – пусть он, умник, спросит. С него станется – встанет на уроке и спросит.
Нет, так нехорошо. Лучше самому спросить. И надежнее, и честнее.
Лёва поворачивает за угол – теперь до дома рукой подать. Уже видна скрытая под снегом соседская машина, зачехленная на зиму. Зачем только людям машины? Все время их ремонтируй, возись с ними… Если бы у Лёвы были деньги, он бы ездил на такси. Скажем, от метро до дома. Минута – и готово! Правда, до этого пришлось бы полчаса стоять в очереди: почему-то около метро всегда очередь за такси. Неужели так много богатых, которым не жалко ни времени, ни денег, чтобы только проехаться на машине? Удивительное дело.
Лёва уже почти у подъезда, когда дверь распахивается и навстречу выбегает Шурка.
– Ой, Лёвка, – кричит она, – как здорово, что я тебя встретила! Тут звонил этот… из «пятнашки»… сказал, что достал какой-то тунератор.
– Тонератор, – поправляет по привычке Лёва и тут же добавляет: – Только об этом не орут на всю улицу, поняла?
Марина представляла Диму высоким и мускулистым, а оказалось – чуть выше Вадика и, может, в плечах немного шире. Ничего особенного. Обычный парень, типа тех, что летом толпятся у пивного ларька, даже одет так же. Наверное, выходя из дома, Дима надевает какие-нибудь мертвые джинсы – но здесь, на кухне, он щеголяет в растянутых на коленях трениках и синей майке, застиранной до белесости. Все густо посыпано пеплом, да и неудивительно: сигарета словно прилипла к Диминой губе. Время от времени он гасит окурок в блюдце и выщелкивает из пачки следующую сигарету.
– Короче, отведут вас к мужику, у которого есть тонератор, – говорит он. – А в уплату закупитесь там по списку, здесь мне отдадите.