у Границы, остался Саша Бульчин, которого он, Лёва, может, никогда и не увидит.
Вадик сплевывает кровавую слюну:
– Бухнуть есть чё?
– Не-а, – Майк разводит руками, – сами пустые.
– Понятно.
И тут наконец Гоша задает вопрос, который вертится у Лёвы на языке:
– А как ты вообще сюда попал, в Заграничье?
Вадик смотрит на него, словно не понимая. Потом в его глазах вспыхивает ужас, он всхлипывает – и вдруг начинает рыдать, давясь и захлебываясь слезами. Он скручивается, сжимается, уменьшается, превращается в маленький плачущий комок, в крошечного ребенка, новорожденного младенца.
Потом рыдания так же внезапно затихают. Вадик поднимает заплаканные глаза и говорит:
– Из-за вас. Меня убил Орлок Алурин.
В голове словно взрывается: Нет! Не может быть! – и Ника вспоминает, как дернулся в руке серебряный нож, входя Орлоку в грудь, как кипела вода и исчезали в ней упыри. Голос Марины доносится эхом: Нет! Не может быть! Мы убили его два года назад! – а потом Лёва спрашивает: Может, ты перепутал? – но Ника знает: это в самом деле Орлок, он вернулся. Из мира дважды мертвых, из-за другой, неведомой Границы, – вернулся.
– Откуда ты вообще знаешь про Орлока? – спрашивает Гоша, и Вадик всхлипывает:
– Ничё я не знаю. Зовут его так. Он меня выучить заставил.
– Зачем? – спрашивает Марина.
– Сказал: встретишь своих друзей – передай, что Орлок Алурин вернулся и хочет поквитаться, хочет вас увидеть. А пока… пока он будет убивать детей, живых детей.
– Как – убивать?! – в ужасе восклицает Ника.
– Как? Вот так, – говорит Вадик. – Как меня убил. Снимал кожу. Резал на кусочки. Выколол глаза.
– Нет! – Лёва вскакивает и озирается, словно ждет, что посреди школьного двора вот-вот появится Орлок.
– Да, резал, – повторяет Вадик, – правой рукой. У него такая страшная правая рука… с ножами вместо пальцев… острыми как бритва.
– Может, это не Орлок? – говорит Марина, и Вадик кричит:
– Я не знаю, кто такой Орлок! Я не хотел за ним идти! Я не хочу об этом помнить! Я хочу забыть – но он велел все запомнить и рассказать. И я рассказываю, а вы мне, блин, не верите… ножи вместо пальцев… кровавая маска вместо лица… он убивал меня три дня – три дня!
И тут Вадик снова плачет, и все замирают в растерянности, а Ника думает: я так его и не простила, пока он был жив.
Все вспоминала «пятнашку» и шестой класс… А теперь Орлок его убил. Из-за нас. И для него эта школа № 1984 – как «пятнашка» для меня. И местное хулиганье с ножами и пистолетами – как когда-то Вадик со своими дружками для меня, маленькой Ники-Кики.
Вадик снова плачет, и тогда Гоша кладет ему руку на плечо и говорит:
– Я хочу тебе спасибо сказать. Если бы не ты, ребята меня бы ни за что не отыскали. И не спасли. Думал, вернусь – обязательно скажу, что ты настоящий друг. А вот как получилось… приходится здесь говорить. Но все равно – спасибо.
Вадик всхлипывает последний раз, поднимает голову, говорит:
– Чё, правда? Настоящий друг? – и улыбается.
Если бы мы взяли его с собой, он был бы сейчас жив, думает Ника и неожиданно для себя говорит:
– Вадик, пошли с нами.
– Куда? – спрашивает Вадик.
– Отсюда, – говорит Ника, – из этой школы. В какую-нибудь другую область.
Вадик хлюпает носом и отвечает:
– Не, я тут останусь. Я уже прорюхал, как тут все устроено, а в другом месте – кто ж его знает? Ну и с местными надо поквитаться, а то больно борзые.
Да, думает Ника, похоже, он справится. Тоже заведет себе нож или пистолет – и поквитается. Она улыбается Вадику и думает, что надо сказать, как она злилась на него все эти годы и не могла простить и как простила сейчас, но не понимает: как такое скажешь? и к чему это теперь? – и поэтому говорит только:
– Ну, тогда удачи тебе! Держись тут.
Тогда Вадик поднимает на нее глаза и говорит:
– Я вспомнил. Орлок просил передать: после меня он убьет Лёвину сестру Шуру.
Впятером они сидят на краю фонтана. Журчит вода, теплое солнце сияет в голубом небе. Брусчатка на площади гулко отдается под ногами тысяч прохожих. Голуби с клекотом и шумом крыльев опускаются к ногам всклокоченного старика с сизым носом… гули-гули-гули – сыпет он хлебные крошки.
– Здесь красиво, – говорит Марина таким голосом, каким обычно говорят «сейчас десять утра» или «вчера шел дождь».
В самом деле – им не до красоты сейчас.
Майк твердит:
– Я не знаю, что делать, чуваки, не знаю, что делать…
Ника, подогнув под себя ноги, читает инглийскую книгу. Гоша сидит рядом, словно охраняя.
Лёва смотрит в одну точку и убеждает себя: Марина обязательно что-нибудь придумает. Не зря же она похожа на Сулако из фильма – значит, она, как Сулако, должна спасти маленькую девочку. Конечно, Марина спасет Шурку, как же иначе?
Лёва очень хочет в это верить – но не получается. Как же так вышло, думает он: мы здесь, а Шурка там? И мы не можем выбраться отсюда, эта область для нас – как тюрьма. И тюрьма эта куда надежней и неприступней той, откуда мы спасли Гошу.
– Я не знаю, что теперь делать, чуваки, – говорит Майк, и тут Ника отрывается от книги и говорит:
– Я все поняла. Это мы его воскресили. Точнее – я.
Вот все и сложилось. Всё думала-думала, всё не могла понять – почему их раз за разом спрашивали: Кто из вас убил Орлока? – и эти, из Учреждения, и те, из Конторы? Неужели хотели выяснить, кто самый сильный и смелый? Конечно, нет! Теперь, когда Орлок появился, стало ясно. В книжке Кирилла так и написано, мелким шрифтом, – «непроверенная гипотеза»…
– Я только что поняла, – говорит Ника. – Только я могла его воскресить. Здесь написано, что если дважды мертвый застрял в промежуточном мире второго порядка, он может вернуться в свой мир и даже в Заграничье, то есть к нам. Для этого нужно, чтобы здесь, в его мире, появился тот, кто его убил. Причем появился не мертвым, а живым. Тогда убитый как будто слышит зов, и этот зов его воскрешает… ну, не совсем воскрешает, а превращает в призрака. И призрак свободно перемещается между мирами. Ищет своего убийцу, чтобы поквитаться.
Красивая площадь. Как в кино. Островерхие шпили, брусчатка, журчит фонтан. Теплое солнце в голубом, бездонном, кинематографичном небе. И вдруг будто черная тень опускается, накрывает пятерых подростков, и теперь, когда Ника произнесла это, не только она, но все они, все пятеро, зябко ежатся, сдвигаются ближе, опасливо озираются.
– Поэтому они хотели понять, кто убил Орлока, – говорит Марина.
Она тоже поняла – наверное, быстрее остальных. Закусила каштановую прядку, замолчала и задумалась.
– Поэтому, когда я пришел, они сразу отправили меня сюда, – говорит Гоша. – А так бы отправили Нику. Как наживку.
Да, думает Ника, отправили бы меня. Одну, без Марины и Лёвы. И я бы сгинула в этой комнате с фотографией мертвой Наташи и ее плачущей мамой.
Выходит, Гоша действительно меня спас.
– Да-да-да, – быстро говорит Лёва, – а потом ничего не случилось. Орлок не воскрес. И они поняли, что Гоша соврал, но решили больше не рисковать и отправить сюда нас всех… чтобы наверняка.
– Как приманку, – потрясенно говорит Майк, и Ника слышит в его голосе что-то странное – не испуг, не изумление… она еще не понимает – что, а Лёва уже поворачивается к Майку, берет его за плечи, смотрит в глаза и спрашивает:
– А ты ведь знал, что мы придем, правда?
И уже второй раз за эти несколько минут все становится на свои места. Майк знал, да. Удивился, когда их увидел – но не сильно. Как будто был готов. И потому так легко, бросив все, отправился с ними в Банаму…
Майк молчит, все они молчат, и только Гоша спрашивает:
– Да откуда ему было знать?
Лёва пожимает плечами:
– Не могло же Учреждение бросить нас без надзора. Им же нужно, чтобы кто-то подал сигнал, когда рыбка клюнет, когда появится Орлок. Кто-то должен докладывать, должен быть связным. Гоше сказали, что надо завербовать Майка, – но если Гоша был только приманкой, зачем Майка приплетать? Да потому, что Майк и есть связной! Ты работаешь на живых, Майк, на Учреждение. Ведь так?
Майк всхлипывает и отвечает, запинаясь:
– Ну да… но я не знал, зачем вы здесь… Мне сказали, что с Гошей вышла ошибка, его не должны были арестовать, что вы придете его освободить… и меня предупредят… но вы все делали сами – и во Вью-Ёрк, и в Банаму… Знаете, как было трудно?
– Нам тоже нелегко пришлось, – ядовито говорит Лёва.
– Но я же не знал, что это ловушка! – кричит Майк. – Я бы никогда…
– И давно ты стал их… агентом? – спрашивает Марина, и Ника замечает: она не сказала «нашим разведчиком».
– Я не знаю, – отвечает Майк, – здесь же нет времени. Но когда отец… когда Орлок погиб… ушел в промежуточный мир… со мной связались. Прислали нового отца… он тоже работает на Учреждение.
– Ты же говорил – на Контору!
– На Контору тоже. Но на самом деле – на Учреждение.
– Ну и фиг с ним! – взрывается Марина. – Лучше скажи: зачем ты это делал?
– Да я же всегда был за живых, вы забыли? Я считал, это мой долг! Считал, что это правильно – помогать живым. Думал, я и вам помогаю. Я не ожидал…
– Оставь его, Марина, – говорит Лёва, – он просто глупый маленький мальчик. Подумай лучше, как спасти Шурку.
Да. Спасти Шурку. Теперь у них нет другой цели, другого задания. Нет ничего важнее – спасти маленькую девочку. Сколько сейчас Шурке лет? Десять? Больше? Как Нике, когда погибли ее родители? Как умершей Наташе из промежуточного мира?
Ника думает о Лёвиной маме, на секунду представляет… Эта секунда бесконечна: вода в фонтане будто стекленеет, воздух неподвижен и напряжен, два летящих голубя вморожены в него, словно доисторическая мушка в застывшую смолу, а замершая тень облака тянет клешни к Никиным ногам… где-то в безвременье Наташина мама плачет в своей одинокой комнате… и Левина мама, мама Шурки, – она тоже…