В школе Лёля была смертницей, носила черную куртку с серебряной молнией, называла себя Аннабель и по утрам изводила полфлакона маминой туши на каждый глаз. Хорошо, что после школы она это дело бросила, – НОМов вообще и смертников в особенности не особо привечали на истфаке.
Ваткой стерев тушь с виска, Лёля раскладывает перед собой губную помаду. Какую выбрать? Поразмыслив, Лёля берет ярко-красную – цвет смелости, вызова, решительности.
Стоит ей поднести помаду к губам, рука снова предательски дергается. Вполголоса выругавшись, Лёля смотрит в зеркало: красная отметина на бледном лице – точно свежий рубец, след от удара.
Она тянется к рулону ваты, отщипнуть кусочек – и боль пронзает правый локоть, задетая чашка летит на пол, темное пятно расплывается по белому халату. Вскочив, Лёля обхватывает левой рукой правую, словно защищая от кого-то невидимого, кто снова и снова пихает под локоть.
– Спокойно, – сама себе говорит Лёля, – надо замочить халат, а то останутся пятна.
Она выходит в коридор, и тут же со скрипом распахивается дверь, свет в ванной вспыхивает дважды, словно подмигивая. В ушах раздается ритмичный стук, и Лёля вспоминает вчерашний цокот в переходе метро… но нет, на сей раз всего лишь колотится сердце.
Струйка пота стекает между лопаток. Дверь ванной дважды дергается Лёле навстречу – и Лёля с визгом проносится мимо, спасаясь в своей комнате. Вскакивает на кровать, съеживается там, обхватив колени руками. В тишине слышно только тиканье часов – а потом не только. Обернувшись к окну, Лёля видит, как разбегаются концентрические круги, словно кто-то невидимый стучит по стеклу пальцем. Лёля не в силах отвести взгляд – и тут тиканье часов теряет ритмичность: вместо привычного тик-так раздается что-то вроде тик-тик-тик – так, тик-тик – так, а потом еще громче: так, так, так! – и вибрация окна вторит новому ритму.
Надо позвонить маме, думает Лёля, но телефон в другой комнате, а о том, чтобы слезть с кровати, невозможно и подумать, тем более сейчас, когда стекло в книжной полке со звоном раскалывается и проливается на пол сверкающим дождем блестящих осколков.
– Мама, мамочка, – одними губами повторяет Лёля. – Ой, мамочка!
Неужели, думает она, на идеборе говорили правду? Неужели это все – из-за Глебовой книги? Может, Самокоп открывает окна в Границе?
Окна в Границе? Внезапно – позабытое воспоминание: вонь гниения и распада, заколоченный дом, одна зомби-атака за другой… шестеро напуганных детей – пять живых и один мертвый…
Разбивается второе стекло, несколько книг, словно вырвавшись на волю, взлетают и падают на пол. Одна приземляется на постель, у самых Лёлиных ног. От удара раскрывается, страницы шевелятся, словно кто-то их листает…
Это не книга; это школьный дневник. Ясно слышен шорох бумаги, и Лёля замечает: стекло в окне успокоилось, часы остановились.
Она не сводит глаз с дневника. На полях мелькает рисунок – сердце, пронзенное молнией. Значит, десятый класс, думает Лёля, я тогда еще не наигралась.
Перепачканная помадой, в халате, залитом кофе, Лёля сидит, обхватив колени, шуршит бумага, сердце стучит в висках. Что это значит? – думает Лёля – и тут страница дергается последний раз, дневник замирает.
Он раскрыт на марте месяце – и чем дольше Лёля смотрит на расписание уроков, на полузабытый полудетский почерк, тем яснее понимает, что ей делать дальше.
Ника с Кириллом идут по длинному коридору университетского спортивного корпуса, из-за закрытых дверей слева и справа доносится стук мячей, крики хэ! и топот. Ника представляет, как два раза в неделю Гоша занимается физкультурой в одном из этих залов – разве что он приходит днем, во время студенческих занятий, а сейчас вечер, время спортивных факультативов и секций. Кирилл ведет Нику в одну из них, где проходят полуподпольные тренировки независимых шаманов. Официально секция называется «Факультатив релаксационной и дыхательной гимнастики», но участники обычно используют сокращение «фредыг» или даже «фридых». На двери в зал написано имя тренера, «Иван Карлович Матусов», но Кирилл посоветовал Нике звать его так же, как зовут ученики: «брахо Иван».
– Что значит «брахо»? – спросила Ника.
– Это что-то вроде титула, – объяснил Кирилл, – сокращение от «Брат Хорошего». То есть тот, кто породнился с добром, стал с ним един. Чтобы называться брахо, надо много лет практиковать фридых, да еще и под руководством настоящего учителя.
– А брахо Иван – настоящий?
– Ты сама увидишь, – ответил Кирилл.
Ну что же, Ника здесь, именно чтобы смотреть. Они входят в небольшой зал: на полу спортивные маты, окна открыты настежь, и Ника, ежась, жалеет, что сдала куртку в гардероб. Брахо Иван – Иван Карлович Матусов – сидит на возвышении у дальней стены. До начала занятий еще пятнадцать минут, на первый раз, сказал он Кириллу, этого вполне достаточно.
Лицо у брахо Ивана смуглое, длинные волосы заплетены в косичку, а в бороду вплетена бусина. Он одет в белый хлопковый халат.
Глядя на брахо Ивана, Ника понимает, почему вчера Кирилл не смог ответить, сколько лет его учителю.
– Этого никто не знает, – сказал Кирилл. – Брахо Иван столько раз бывал в Заграничье, что прервал линию личного времени и стер свою персональную биографию.
С персональной биографией мы еще разберемся, думает Ника, но возраст, в самом деле, фиг поймешь. Может, тридцать, а может, все шестьдесят. Бывают люди, у которых с детства волосы такого цвета, будто они только-только начали седеть, – вот и немногочисленные морщины брахо Ивана выглядят так, будто он прямо с ними и родился.
– Добрый день, – здоровается Ника. – Меня зовут Вероника Логинова, я работаю в журнале «Молодость» и хотела бы с вами поговорить. Но я сразу должна предупредить: я не уверена, что нашу беседу – или, если угодно, мой репортаж – опубликуют.
– Меня это не беспокоит, – отвечает брахо Иван глубоким и сильным голосом. – У нас есть пятнадцать минут, и я готов ответить на ваши вопросы.
– Правда ли, что фридых – это искусство пересечения Границы без каких-либо технических приспособлений?
– Многие студенты приходят сюда, не зная всех возможностей фридыха, и потому не могут спросить меня о том, о чем спрашиваете вы. Раз они не знают вопроса, ответ остается от них сокрытым. Но если вы задали вопрос, вы уже знаете ответ. Да, это правда: техника, которой я учу, позволяет пересекать Границу, попадая в любую заранее выбранную область.
– Можете рассказать, на чем основана ваша техника?
– Все очень просто, – улыбается брахо Иван. – У каждого из нас есть так называемый узел фикса – точка, где сходятся все энергетические линии нашего организма. У обычного человека этот узел находится на два пальца ниже пупка, – брахо Иван приложил руку к животу, показал, как отсчитать расстояние в два пальца, – но тот, кто долго практикует фридых, может перемещать узел фикса в пространстве – в том числе, за Границу. Технически нет никакой разницы – передвинуть его в другой конец комнаты или во Вью-Ёрк.
– Из чего состоит эта практика, брахо Иван?
– Как из чего? Из того, что написано снаружи на двери: из релаксационной и дыхательной гимнастики.
– Но существует много дыхательных практик, и ни одна…
– Прежде всего, успех зависит от намерения практикующего. Если человек пришел сюда, чтобы научиться быстро бегать, – он станет быстрым, как гепард. Но если он пришел, чтобы научиться пересекать Границу – он сможет ходить в Заграничье и обратно, как ходят туда и обратно шаманы.
– Ваша практика похожа на обучение, которые проходят шаманы в Академии?
– Мне ничего не известно о методах обучения в Академии, – отвечает брахо Иван, – но, я думаю, все методы, ведущие к одному результату, схожи.
– Возможность преодолевать Границу – это главное, что получают ваши ученики?
– Нет, это побочный результат других, более сложных процессов. Кто-то переходит Границу, кто-то начинает быстро бегать, высоко прыгать или сочинять хорошие стихи.
– Не могли бы вы описать эти, как вы сказали, более сложные процессы?
– Нет, – качает головой брахо Иван, – вы не знакомы с терминологией, которой я обычно пользуюсь, а наши пятнадцать минут уже подходят к концу. Если хотите – останьтесь на занятие, посмотрите, что мы делаем.
– Спасибо, – кивает Ника, – я с удовольствием. Но у меня есть еще минута, поэтому – последний вопрос. Вы учите довольно странным вещам. Как вам удалось стать руководителем секции в Университете, и как вы, обучая студентов такой странной вещи, как умение пересекать Границу, строите отношения с университетским руководством?
– Это очень просто, – отвечает брахо Иван. – Я называю свою стратегию «контролируемая странность». То, что вы называете «руководством», – это прежде всего люди, а в душе каждого человека есть любопытство, интерес к странным явлениям окружающего мира, которые человек не может объяснить. Для администрации Университета я – как раз такое странное явление. Эти люди могут себе позволить меня не трогать – в конце концов, большинство преподавателей заурядны, они ничем не могут удивить. Между тем удивление – могущественная сила, и потому я даю пищу чужому любопытству и даже надежду, что однажды буду разгадан, как, допустим, ребус или кроссворд.
– Спасибо, брахо Иван, – говорит Ника. – Я уверена, что для моих читателей вы останетесь странным явлением, даже когда они дочитают мой репортаж до конца. Я бы не хотела, чтобы вы превратились в разгаданный кроссворд. Тем не менее я надеюсь, у меня еще будет возможность продолжить наш разговор.
– Я тоже надеюсь на продолжение, – наклоняет голову брахо Иван.
Ника поднимается – черт, что же она не спросила, зачем держать открытыми окна, когда на дворе от силы +10 градусов? – и старается изобразить что-то вроде поклона, который видела на состязаниях по об-гру.
Ученики понемногу наполняют зал. Ника рассматривает их тайком: много молодых людей, хотя есть и постарше, среди них – один совсем седой мужчина. Большинство в обычных тренировочных костюмах, хочется верить – достаточно теплых для такой погоды.