– Не спорь, ты всегда со мной споришь. Не приходи больше.
– Как, вообще?
– Вообще.
– До свиданья.
– Ты куда?
– На свои выселки.
Оля надела длинное тяжелое старомодное пальто и сверху закрутила теплый платок.
Лариса критически ее осмотрела: сколько она привозила сестре хороших вещей, свои отдавала, куда это все подевалось? Ходит в одном и том же.
– Между прочим, эти твои выселки, как ты выразилась, не так-то легко было тебе достать. Алик набегался по собесам и разным инвалидным центрам.
– При чем тут инвалидные центры? – насторожилась Оля.
– Ну надо же было тебя как-то квалифицировать, менингит помог.
Артур мрачно вошел в комнату:
– Ну всё, конец.
– Что? – испугалась Лариса, запутавшись в рукавах кофты.
– Плохо. Я безработный. Иновещание закрывают.
Оля замерла в дверях.
– Надо бороться. Тебе полтора года до пенсии. Давай напишем…
– Куда?
– Я знаю куда. Я сейчас очень хорошо знаю, я все время пишу, я не даю никому спуску.
Оля размотала теплый платок и начала снимать свое огромное пальто.
– А как же твои выселки? – ядовито спросила старшая сестра.
– Успею.
В квартире Финкельмонов раздался телефонный звонок. Тамара с трудом проснулась. Пробуждения и засыпания давались с трудом. В Израиле ей поставили стимулятор в сердце, стало легче дышать.
– Слушаю, – строго сказала она в трубку.
– Тамара Александровна, это Кочетков. Как хорошо, что я вас застал. Это Кочетков говорит. Вы меня помните? С истфака.
– А-а, конечно, простите, как ваше имя?
– Да меня всегда по фамилии звали. Ну Вячеслав Викторович. Речь не об этом, у нас на кафедре наметили интересное мероприятие: отмечать юбилеи выпусков. Первые вы – сорок лет прошло.
– На какой кафедре? – не поняла Тамара.
– Истфак, я теперь заведующий кафедрой. Вот я чего звоню. Людей надо собирать. Кто жив, кто умер – выяснить. Посчитать по головам, как говорится.
– Яша умер.
– Простите?
– Вы про Яшу?
– Нет, я вообще. Мы заготовим приглашения на мероприятие, и надо знать, кому посылать. Займитесь, пожалуйста, своей группой – я вам перезвоню через недельку.
Тамара боялась, что у нее даже телефонов нет. Стала искать старые записные книжки. Нашла Лешкин, Ларисин, Рыжего. Нет, можно созвониться. Наткнулась на старый телефон дочери. Отношения у них были плохие, просто никакие.
Она вернулась недавно, и никак не могла повидаться с дочерью. Света, наверное, поменяла телефон. Тамара не была уверена, в курсе ли она, что отец умер. Или она все время в дороге: ездит и ездит по миру, лишь бы дома не бывать.
Начала с Берты. Та оказалась доступна.
– Берта, дорогая моя, ты меня узнаешь?
– Да, конечно, это кто?
– Тамара.
– Рогова? Как я рада тебя слышать. Знаешь, я сейчас убегаю, ты прости. Звони! Только обязательно. Уже ушла.
Потом соединилась с Русиной. Та была безутешна из-за «Чары». Стала рассказывать про интриги и как было трудно вернуть средства. Говорят, режиссер Лиознова вообще всё потеряла. А вот нам все же удалось часть вернуть, но это стоило стольких нервов.
А ведь Францеву до сих пор ищут.
Наконец Тамаре удалось встрять:
– Звонили с кафедры, ну истфака – они собирают наш выпуск. Сорокалетие.
Русина странно отреагировала:
– А какое я имею отношение к истфаку? Я Никите передам.
И продолжила про «Чару», не задав ни одного вопроса про Тамарину жизнь.
Расстроившись, дозвонилась до Ларисы. Подошел Артур. Он только сказал «алло» и пропал. Доносились голоса, звонок в дверь, опять голоса. Что-то упало. Кто-то плакал.
Она слушала звуки чужой жизни и понимала, что там беда. Она знала эту беду, она была с ней знакома. Она только что пережила это отчаянье и эту беспомощность. Это была смерть. Сделать отбой она не решалась. Просто держала возле уха и молчала.
Потом отбой дали там. Наверно, понадобился телефон.
…Ларисы больше не было на земле. Оля приняла ее последний взгляд и выдох.
Артур сидел и смотрел в пол. Врачи скорой писали бумаги.
Артур обдумывал одну и ту же мысль и повторял ее про себя бесконечно: «Жизнь оказалась короткой и состояла из каких-то обрывков».
Все три девочки: Берта, Русина и Тамара пришли в строгих пиджаках с университетскими ромбиками на лацканах. Причем у Русины был пиджак из французского бутика, а Тамара и Берта надели пиджаки мужей. Рыжий выглядел великолепно и со всеми здоровался, пожимал чьи-то руки, шутил с дамами, а некоторые к нему просто льнули.
– Эффект телевидения, – объяснила Русина, – стал на экране появляться.
Она тоже с кем-то здоровалась. Тамара и Берта не узнавали никого. Это же был их поток, пять лет вместе учились. А их группа? Умерли, что ли, все?
И вдруг Тамара увидела Артура – он так же озирался, как они, никого не узнавая. Она бросилась ему на шею:
– Алик, дорогой, как я рада тебя видеть!
– Рогова, – просиял Артур, – когда ты вернулась?
– Финкельмон умер – я и вернулась.
– Мои соболезнования.
– И мои тебе тоже.
– Я никого не позвал – она так просила.
– Где похоронил?
– Развеял в Сокольниках.
– Тоже она просила?
– Да.
Помолчали. Стали приглашать в зал. Совершенно незнакомые лица, постарели, что ли. Незнакомые стены, ремонт, наверное, был. Если бы не эти пять близких людей, было бы ужасно. Шестым оказался Кочетков: морда квадратная, лоснится, глазки заплыли. Не хватает малинового пиджака. Пришлось пожать ему руку. Из-под манжета выглянул роскошный «роллекс».
Мероприятие было официальное и смертельно скучное. Ничего живого. Объявили выступление депутата Думы по высшему образованию. Артур даже не удивился, что им оказался немного постаревший координатор.
Стало совсем противно. Тамара сказала: «Давай сбежим». Они огляделись – Берта и Русина обсуждали внуков, а Рыжий вообще сидел в президиуме. Постарались тихонько выйти, но все равно на них все оглянулись, с некоторой завистью.
Они вышли к самому красивому московскому виду – на смотровую площадку. Сейчас там толпились туристы и фотографировали друг друга. Потом вдруг все схлынули, автобусы уехали, и они остались одни. Смотрели на город, не узнавая.
«Почему мы сегодня ничего не узнаем? – думала Тамара. – Маразм какой-то. Раньше всё определяли по высоткам. А сейчас? Какие-то новые страшные дома».
Перед ними простирался чужой город. Вокруг веселились чужие люди и даже как будто говорили на другом языке. И у каждого в руке телефон, или как его… гаджет. Но потом они пошли по берегу, по парку, вдоль реки и стали говорить, говорить, говорить. И полегчало – еще оставались воспоминания, еще были общие радости и горести, еще можно было сказать друг другу: а помнишь?
Артур сказал:
– Когда я первый раз увидел тебя и Лару, я влюбился в вас обеих. Вы были для меня самыми красивыми и умными на курсе. И я стал мучиться, кого выбрать. Но ты выбрала Яшку и вопрос отпал.
– Никогда бы не подумала, ты уверен, что был в меня влюблен?
– Ну не влюблен – увлечен. А теперь ты такая же, как тогда. Ты опять Рогова.
– Вот и повидали наш курс, никого почти не осталось, – заметила Рогова.
– Да, курс, – ответил Артур, – краткий курс оказался. Почти век занял.
– Хочешь знать будущее? – вдруг спросила Рогова.
– Зачем?
– Интересно.
– Нет, не хочу.
Теплоход «Дзержинский» стоял на втором причале. Артур с небольшим рюкзачком с трудом взобрался по шатким ступенькам трапа. Оглянулся. Команда, все на подбор молодые и красивые, была выстроена на нижней палубе. Артура торжественно проводили в каюту. Он удивился, насколько все предусмотрено и удобно. Даже телевизор. Со зрением было неважно, глаза уставали, но все равно приятно.
Включилось судовое радио, всех просили выйти на верхнюю палубу – сейчас отчалим!
Артур расстроился. Он боялся, что сестра, которая затеяла всю эту суматоху с днем рождения, опоздает. Он поднялся на верхнюю палубу и поразился, как быстро все изменилось – появилось шампанское, каждому вручали белый шарик, чтобы отпустить при отплытии. Стало так красиво, как в детстве на воздушном параде в Тушино.
Наконец появилась Нюта, озабоченная, куда он девался.
– Я куда девался? Ты где была?
Но в этот момент заиграл марш «Прощание славянки» и все стали выпускать свои шарики. Они поднялись в небо и, сбившись в белую стаю, понеслись выше и выше, пока не исчезли из виду.
И только тогда Артур понял, что он судорожно держит ниточку с шаром, которая закрутилась вокруг пальца. Он стал распутывать, Нюта помогала, но чем больше помогала, тем больше закручивался узел. Шарик бился как живой, торопясь в небо, наконец Нюта рванула сильно и больно нитку, Артур ойкнул, и шарик лопнул – тихо и грустно.
Нюта расстроилась. Она столько сил приложила, чтобы организовать эту поездку в Углич, так хотела сделать Артуру настоящий праздник. И вот пожалуйста.
– Ничего, ничего, – утешал ее брат, вытаскивая застрявшие нитки, – давай мы его опустим в воду и он поплывет. Они же там наверху тоже скоро устанут и опустятся вниз. Ну какая разница, что мой упадет раньше.
Всех попросили пройти к себе в каюты, надеть спасательные жилеты и выйти на палубу, чтобы провести учения. Нюта помчалась за жилетами и велела Артуру никуда не исчезать. Но Артур спустился вниз, чтобы похоронить свой шарик. Он нашел место, откуда можно было легко опустить его прямо в воду подальше от сильно бьющих струй за кормой.
Оказавшись в воде, шарик превратился в банальный пластиковый мусор, которого так много в Мировом океане. К нему подплыла консервная банка от пепси, и, прижавшись друг к другу, они рванули прямо в воронку, закрутились в ней и исчезли на глазах Артура.
– С днем рождения! – сказала Нюта, натягивая на него оранжевый спасательный жилет. – Здорово я придумала твой день на пароходе отпраздновать?