– Здорово, – согласился брат, – жаль, что нас только двое.
– Кто это тебе сказал? – возмутилась сестра.
– А что, неужели ты своих уговорила?! Они же не хотели, сама сказала.
Засвистели свистки и по радио стали объяснять применение жилетов. Артур в спасжилете почувствовал себя человеком при исполнении и даже повеселел. Оранжевый жилет придавал весомость.
Потом объявили учебную тревогу – надо было выйти в коридор и дунуть в свисток. Артур не собирался заниматься такой ерундой, но Нюта сказала, что надо уважать правила, установленные пароходством, вывела его в коридор и долго фотографировала. Потом куда-то исчезла. Артур немного посвистел, потом попробовал снять жилет, но не тут-то было. Обратился к милой женщине в таком же жилете:
– Помогите, пожалуйста.
– Давай, Алик, это не так-то просто, сейчас постараюсь.
Женщина помогла ему и сама тоже разоблачилась. Артур всмотрелся, поскольку Аликом его мало кто называл.
– Берта, ты?
Женщина повернулась к нему и сказала:
– Ну а кто ты думал. Помоги мне тоже, волосы запутались.
– А кто еще?
– Кажется, Антон, первый муж Нюты, я его плохо помню.
– А второй? – логично поинтересовался Артур.
– Да понятия не имею. У меня своих куча мала. Все Максимкины дети.
Объявили окончание учебной тревоги и обед.
– Увидимся, – бросила Берта и взлетела наверх.
Артур позавидовал скорости ее взлета и заметил, что она хорошо выглядит.
За ужином сказал Нюте:
– Тут Берта, представляешь?
– Что ты говоришь? Она с кем? Одна?
– Я не спросил. Наверное, с внуками – детей много.
Подавали очень молоденькие и очень красивые официантки.
Выступил капитан, поздравил всех с началом навигации. Прошел между столиками и со всеми чокнулся бокалом вина. Артур поискал на столе и увидел, что перед каждым стоит бокал вина. Он потянулся к капитану и вдруг разглядел за соседним столиком Никиту с Русиной – они приветствовали его своими бокалами.
– А почему здесь Рыжие? – спросил он у Нюты. – Или у меня помутнение рассудка?
– Первый рейс года. Открытие навигации, слышал? Все хотят плыть в Углич.
Перед сном вышел пройтись вокруг по палубе. Стояли в шлюзе. Гигантские стены сдавливали теплоход с двух боков, где-то очень высоко стояли люди. «Зэки строили, – вспомнил Артур, – а прочно, на века. Отсюда и в океан можно проплыть, через Волго-Дон. Великие стройки коммунизма. Вон какие махины наворотили, годы идут, а всё работает».
Навстречу Артуру шли Рыжие. Нежно обнявшись. С глазами плоховато, но каким-то осколком бокового зрения Артур еще узнавал людей.
– Ты знаешь, – сказал он Никите, – на пароходе Берта!
– И наши дети и внуки.
– Вы что, сговорились?
– Ну как сказать, пришлось потрудиться.
– С днем рождения, Алик! – И Русина крепко его поцеловала.
Артур блаженствовал в кресле, подставив себя под робкие солнечные лучи. Молодежь высыпала на палубу, некоторые девицы даже в купальниках. Рядом кто-то сел и подставил себя солнцу. Артур опустил глаза и увидел женские ноги в босоножках, поднял взгляд выше – Тамара.
– Доброе утро, Алик, – сказала она приветливо, – сегодня будет хороший день.
– Как это вы все сговорились? А кто еще на пароходе?
– Да полно народу.
– Я их знаю?
– Они тебя знают. Дети Нюты, твои племянники.
– Все? Откуда так много? А кто это все придумал?
– Коллективный разум.
– Коллективного разума не бывает. Я не верю.
– И в коммунизм не веришь?
– Верил… Мечтал когда-то.
– Ну вот, считай, что это экскурсия в твою мечту. Туризм в коммунизм.
Артур вдруг радостно понял, что весь теплоход – его родственники и друзья. Он никого не узнавал, молодое поколение ему было незнакомо, но за это путешествие он всех ощущал своими самыми любимыми и близкими: и капитана, и матросов, и официанток, и поваров, и музыкантов, и горничных. Время от времени к нему кто-то обращался «Алик», или «Артур», или даже «Артур Савельевич», или «Простите, пожалуйста…», или «Разрешите вас спросить…», или просто «Позвольте пройти». Он всем улыбался, соглашался, что-то отвечал, не вникая, кто его спросил и что им надо.
В Угличе ему померещился Савелий Карпович – он шел в другой группе и внимательно слушал экскурсовода. Возле школы, где училась Ольга Берггольц, он увидел свою бабушку, но когда приблизился – она исчезла. В храме убиенного царевича в хоре пели певчие, похожие на старые фотографии из мейерсоновского альбома, на иконе он увидел сияющего отрока Дмитрия, вылитый Дим Димыч. В толпе на набережной среди сувенирных лавок ему грезились то Лариса с Олей, то Ира с Лешкой. Он перестал удивляться, приписывая миражи неважному зрению.
А проснувшись рано, поспешил на палубу, чтобы не пропустить затопленную Калязинскую церковь. Она бешено пронеслась мимо, как привидение: была и нет, померещилась или нет. И колокол бил не бил, разве поймешь в полусне миражей. Прицельно разглядел неспешно плывущий буксир, а за ним, покачиваясь на грязных волнах, плыл его сдутый шарик, крепко сцепленный с банкой кока-колы. Они прошли сквозь ад опускаемых шлюзов, их не занесло в воронки катеров, они не сгинули в мутной волжской воде и теперь стремились через Волго-Дон к Черному морю, и оттуда, если повезет, прямо в Мировой океан.
Мировой океан пугал, как близкая смерть, хотя, в принципе, это всего лишь небольшая лужа в непостижимом космическом пространстве. А кто его знает, что там за забором. Может, и ничего.
Рассказы
Чудо природы
Аллочка была чудо природы. Такая у нее была кличка с самого нежного возраста. Очаровательная девчушка с огромными сияющими голубыми глазами и легкими светлыми разлетающимися локонами естественной кудрявости. Кончики губок чуть-чуть усмехались, а глазки даже в моменты случайных капризов, становились хитрыми щелками, через которые Аллочка наблюдала мир вокруг себя. С этим ангельским обликом Аллочка как на крыльях пролетела ранние младенческие годы, заполненные сплошными поцелуями и объятиями, осыпаемая щедрыми подарками по любому поводу, не только на день рождения, а просто потому, что людям хотелось дарить, – в этот момент они забывали, что они не святые, обыкновенные сволочи, честно говоря, но так радостно было погреться в этом сиянии, что самооценка повышалась и возникало самоуважение, порой даже некое упоение самим собой.
Эти брызги сияния одному фотографу удалось даже зафиксировать. Он сделал какой-то технический трюк, благодаря которому ангельский лик подростка оказался как бы окутан фантастическим флером избыточной доброжелательности. Снимок получил премию на конкурсе, и фотограф прославился, а копии этого удачного кадра висели в киселевской квартире на каждой стене, даже в кухне.
Сама как произведение искусства, Аллочка закономерно решила изучать живопись. Ее пытались рисовать, но натура не поддавалась кисти, все дело было в живости ее мимики, пластики и вообще неуловимом обаянии.
Следующий период времени был посвящен организации крепкой семьи. Из бесчисленных почитателей Аллочка выбрала Ванечку Киселева, «искусствоведа в штатском». Он был в меру привлекателен. Иногда, если взглянуть на него в полумраке, казался похожим на бульдога. Но при ярком свете становилось абсолютно ясно, что это французский бульдог, отнюдь не дворняжка.
От законного соития сразу после свадьбы в ресторане «Метрополь» появилась на свет божий девочка, названная Светочкой. Тогда так называли дочерей многие. Дарьи, Василисы и Феклы пошли потом.
Светлана не унаследовала ни обаяния от матери, ни бульдожьей хватки отца. Такое серенькое бесцветное существо сурового вида.
Аллочка стала домашней хозяйкой и идеальной матерью. Фигурное катание, музыкальная школа по классу фортепиано и иностранные языки у знаменитой Цецилии Генриховны. И забыла Аллочка про свое искусствоведение навсегда.
Ванечка весь день пропадал на работе. Возвращаясь, долго мыл руки и переодевался в домашнюю униформу.
Аллочка подавала обед из арбатской кулинарии, и они садились смотреть по телевизору программу «Время».
После сообщения о погоде Ваня шел спать – уставал на службе.
Светочка вяло ковыряла котлету по-киевски и тоже безропотно шла спать.
Аллочка звонила по телефону и утоляла тоску по общению сплетнями о разных артистах. Ее всегда интересовала их яркая жизнь. Потом пила крепкий кофе и смотрела «До и после полуночи».
Так незаметно пробежали годы, друг за другом поумирали старики – и Аллочкины, и Ванечкины.
И вдруг страшная новость – Ивана Ивановича Киселева отправляют на пенсию. И при этом вокруг перестройка и гласность. И что-то трещит вокруг.
Павловская денежная реформа убила все их сбережения. Аллочка даже перестала улыбаться, и уголки ее губок резко опустились вниз, как на древнегреческих масках.
Ванечка нашел в себе силы пойти сторожем на автостоянку. Но приходил таким же усталым с чувством исполненного долга и, как прежде, долго мыл руки и переодевался.
Светлана заканчивала школу, ей понадобились репетиторы, она хотела в Институт международных отношений. А чем платить? Автопокрышками?
И тут Аллочка проявила характер, восстановила связи и нашла работу. В Кремле. Конечно, все связи были киселевские, но ими же надо было уметь воспользоваться.
И вот Аллочка стала каждый день со своего проспекта Андропова ездить на метро на проспект Маркса, впрочем, уже обратно переименованный в Охотный Ряд. Продираясь сквозь измученную толпу в час пик, проходя на Манежной мимо бесчисленных ларьков и попрошаек, она каждый раз благословляла судьбу, которая сделала такой неожиданный фортель.
На Соборной площади в Кремле она увидела Ельцина со свитой. Они что-то обсуждали, разглядывая Дворец съездов.
Аллочка решительно подошла к президенту и, разбрызгивая свое бесконечное очарование, сказала: