Крыльцо Махмуд тоже обязался вычистить, особенно правую сторону, где ступеньки образовывали как бы столик, на который можно будет положить контракт.
По заведенному внуком порядку документ полагалось унести на чердак и там оставить на три дня, за это время вирусы должны были умереть от холода. Но редакция поставила условие – подписать немедленно. В семье началась паника. Вирус мог проникнуть с контрактом.
Сама Марина Петровна пребывала над схваткой: просто писала свои мемуары и отдавала внуку, который, морщась от тяжелой грамматической работы, все же переписывал рукописные тексты в удобоваримый гаджетный формат.
У Марины Петровны была старенькая любимая пишущая машинка, но лента давно стерлась. И купить ее можно было только на каком-то рынке, название которого она забыла. Пришлось, как в бедной молодости, писать ручкой – кстати, эти шариковые изделия тоже не вечные.
Игнату было пятнадцать лет, он учился на удаленке, и ему это очень нравилось. Не вставать на заре, не бежать в ненавистную школу, не страдать от глупости учителей и одноклассников.
С самого начала пандемии, когда они все засели на бабушкиной подмосковной даче, Игнат взял руководство в свои руки: мать, сестра, бабушка ничего не понимали в интернете. Неожиданно он стал весомой фигурой в семье. Перед ним заискивали, его старались задобрить.
Только он умел заказывать еду в «Сбермаркете». Это название произносилось с придыханием. Это была жизненная артерия. Только он умел оплачивать коммунальные расходы по интернету. Это производило магическое впечатление на домашних женщин. Сестре Даше было десять лет, и раз в день он позволял ей играть в компьютерную игру не более часа – и то, если будет хорошо учиться. Потом забирал планшет.
Сидели они в такой изоляции уже давно. Игнат с тоской думал о победе над вирусом и о возвращении в их хрущобу в Мунькину заводь, где его статус повелителя исчезнет моментально.
Из-за контракта он ужесточил меры. Отныне никаких открытых окон, приказ по дому ходить в масках, чтобы не заразиться друг от друга. С перчатками было сложнее, они быстро кончились, а повторно использовать не получалось – они рвались. Тогда по всему их пространству Игнат поставил бактерицидные средства.
Деньги бабушка держала в банке, и Игнат прекрасно справлялся с оплатой счетов, заказом еды и немного снимал себе на карманные расходы.
В день приезда машины с продуктами, на борту которой было написано «Сбермаркет», женщины запирались в своих комнатах. Игнат сам принимал заказ, строго проверяя, не украдено ли что, и правильно делал – в прошлый приезд не досчитался двух батонов и банки соленых огурцов.
После отъезда машины вызывали всё того же Махмуда чистить двор и поливать ядом от вирусов крыльцо. Сам же Игнат принимался за обработку продуктов – все перемывалось с хозяйственным мылом, которое, как известно, делают из переваренных многократно костей убитых животных. Вонь от этих костей некоторое время стояла в кухне, зато вирусы дохли. Сложно было мыть булочки, круассаны и шоколадные конфеты. Их Игнат отправлял на чердак в холод на три дня – и только после этого эти полуживые продукты разрешалось есть.
Больше всего Игнат боялся вторжения непредвиденного, например, этого злосчастного контракта. Он честно старался послать электронную бабушкину подпись, но редакция уперлась: «живая» подпись и немедленно.
В маске и перчатках, стараясь не дышать, Игнат понес на вытянутой руке документ в пластиковой папке (вирусы на пластике живут неделю) на холодный чердак.
Потом сообщил курьеру, чтобы он приезжал через три дня. Подождал, когда машина уедет, послал Махмуда запереть ворота и продезинфицировать крыльцо.
Марине Петровне было все равно. Она сейчас жила в 1932 году и описывала свое счастливое и сытое детство в дружной и большой семье в городе Харькове.
Но мать Игната Ольга Николаевна, невестка Марины Петровны, была недовольна новыми санкциями. Не будет она носить дома маску, лицо должно дышать. Ольга Николаевна копила пенсию на подтяжку лица – утром в зеркале отражалось нечто потухшее, без признаков личной жизни.
И поэтому, когда Игнат пришел отпереть ее дверь, выразила свое недовольство. В ответ на это Игнат опять запер дверь и пошел к себе. Бунт надо было подавлять немедленно, иначе он перерастет в мятеж.
Напрасно Ольга Николаевна стучала в дверь и кричала, что ей надо в туалет. Игнат ухом не повел. На этот случай у нее под кроватью стоял горшок.
Сестра Даша спала. Она теперь спала целыми днями, ей нравилось – во сне она продолжала ходить в школу, хихикать с подружками и даже флиртовать с мальчиком из старшего класса. Во сне у нее не было подростковых прыщей и неуклюжести. Она была ловкая, красивая и умная. А в жизни она была бесцветно белесая с толстым носом, который трудно назвать курносым.
Убедившись, что бунт подавлен, Игнат достал из холодильника ореховую пасту и открыл свой компьютер.
Он играл в игру «Убей врага». Он был в ранге полководца в этой игре – враги так и падали под его ловкими выстрелами, и количество очков возрастало. Он был самым смелым, самым талантливым игроком в мире.
Когда время приблизилось к обеду, Игнат выпустил из неволи мать и приказал накрывать на стол. Чтоб не заморачиваться, Игнат заказывал готовую еду, но она почему-то быстро съедалась. Он стал вести строгий учет съеденного. Он нутром чувствовал: дело нечисто.
Эту ночь он провел в кладовой возле кухни, и не зря. В два часа ночи появилась Даша и, чавкая, стала есть прямо из холодильника. Игнат был готов кинуться, уличить, вывести на чистую воду, наказать, посадить на хлеб и воду, но не кинулся. Он принял другое решение. Это была сладкая отсрочка, которая еще больше увеличивала его силу. В этот момент он понял, зачем государствам нужны все эти КГБ, ФБР, «Моссад», – для безопасности. Знание тайны дает власть.
Дашка долго хрюкала над едой, потом перестала подавать звуки – он понял: пишет в чате. Но ничего, он выдержит, он настоящий разведчик и, если надо, может просидеть хоть всю ночь.
Наконец Даша ушла, негромко прикрыв дверь кухни. И только Игнат собрался выйти из чулана, как дверь опять открылась. В щелку увидел – мама.
Ольга Николаевна поставила чайник. Потом достала джезву и банку с кофе. Сварила кофе, села и негромко запела: «По Смоленской дороге снега, снега, снега…» Игнат никогда не слышал, чтобы мама пела. Какую власть может дать знание, что мама поет, а Дашка ест, – неизвестно. Но это в копилку, всё в копилку.
Неожиданно послышался голос бабушки. Марина Петровна увидела невестку и сказала: «А, это ты!» – и все.
Молчание. Верно, кофе пьют. Запах хороший.
– Скажи мне, Ольга, – величественно спросила Марина Петровна, – сколько нам еще сидеть в этом заключении?
– Сколько надо, столько будем сидеть. Вы, Марина Петровна, разве забыли, что весь мир на карантине?
– А-а, вспомнила, что хотела спросить. Я сейчас в тридцать седьмом году, вы не помните, сколько тогда стоила буханка хлеба?
– Марина Петровна, я родилась в шестьдесят пятом.
– А водка у нас есть?
– Надо у Игната спросить. Он что-то протирает.
– Олечка, а тебе не кажется, что у мальчика нехорошо с головкой?
– А когда у него было хорошо?
– А, ну да, ну да. А все-таки выпить хочется.
Наступило полное молчание, только ложечка размешивала сахар, как в купе поезда.
Ноги у Игната затекли, но женщины уходить не собирались. Наконец бабушка спросила:
– Ты знаешь что-нибудь об Олеге?
– Нет, – негромко ответила Ольга, – мне все равно, мне он никто.
– А мне он сын, – так же негромко сказала бабушка.
Встала и ушла, шаркая.
Мама после этого запела, потом, очевидно, выпила кофе и ушла, не шаркая.
Игнат пошел спать, размышляя над услышанным. Он был Игнат Олегович по документам. Значит, Олег – это его отец, сын бабушки. Интересно.
Прошло три дня.
От ворот звонили. Очевидно, ожидаемый курьер. Игнат освободил из неволи контракт и понес бабушке на подпись. Бабушка находилась в самом разгаре репрессий тридцать седьмого года и была в плохом настроении. Подписывать отказалась – вероятно, она сочла Игната эмгэбэшником, который пытал ее отца и требовал подпись под протоколом.
Игнат разозлился и подписал сам, он прекрасно знал бабкину подпись, бесхитростную, как ее фамилия – Сидорова.
Нацепив маску и перчатки и накинув пальто, он пошел к воротам. Открыв, сразу отмерил дистанцию, а контракт оставил между торчащих вверх пик калитки. Но курьер смотрел на него и молчал. Навороченный автомобиль «тесла», о котором Игнат даже мечтать не мог, стоял поодаль.
Игнат издали указал рукой на бумагу, но пришелец смотрел на него. Он был без маски и без перчаток. Неплохо одет для курьера, даже элегантно.
– Ты Игнат? – спросил пришелец.
В ответ Игнат показал рукописный плакат:
«У нас строгий карантин. До свидания».
– Я твой отец, – сказал пришелец.
У Игната слегка помутилось в голове – почему-то он соединил слово «курьер» и «отец» и получилось, что его отец работает курьером.
Пришелец отодвинул замешкавшегося Игната и двинулся в сторону крыльца. Похоже, он здесь уже бывал.
Игнат побежал за ним, размахивая плакатом.
Но гость уже уверенно входил в дом.
Игнат растерялся. В это время подъехала машина, и оттуда появился настоящий курьер, которого он видел в прошлый раз, и это помешало ему бежать за пришельцем.
Пока настоящий курьер брал бумагу, а машина стояла на проезжей части, а выстроившийся хвост гудел изо всех сил, гость уже исчез внутри дома.
Растерявшийся Игнат закрыл ворота, окончательно обрекая подзащитное семейство на контакт с заведомым носителем страшной болезни.
В кухне увидел сестру.
Подошел к ней. Она ела ореховую пасту вилкой прямо из банки.
– А ты чего в пальто? – спросила.
– Даша, – сказал Игнат, – ты знаешь, кто это?