– А у вас, – обратилась она к ней, – вы же не просто так обратились ко мне.
– Я не могу переступить…
– Через что?
– Через себя. Ну например, моя лучшая подруга, ну самая-самая…
Помолчала. Все молчали.
– И что? – напомнила психолог.
– Она меня убила.
– Но вы живы.
– Морально нет.
– Что она про вас написала?
– Я не могу произнести. Это слишком страшно. Котинька, проверь, откуда-то очень сильно дует.
Кондрат пошел проверять, откуда идет холод.
– Знаете что, – сказала она, – дайте мне просто хорошее лекарство, чтобы я спала, чтобы я не думала об этом страшном предательстве, чтобы я стала как прежде – веселой, доброй, красивой. И молодой.
Кондрат вернулся и сказал, что была распахнута входная дверь. У нее это вызвало шок – зима, снег, холод, кто-то вошел, и кто?
Роксана думала, как бы ухитриться не навредить по Гиппократу и помочь по-человечески.
– Понимаете, – сказала она, – ведь люди не видят себя со стороны.
– Я прекрасно вижу. Это моя особенность.
– И особенно их оскорбляет мнение, не совпадающее с их собственным.
– Все равно дует, ты, наверное, плохо закрыл.
Кондрат удалился на проверку.
– А ваша обидчица, где она живет?
– Слава богу, в Англии, хотя ее дом я вижу из своего окна. Ну местный дом. Он пустой.
– Покажите мне.
– Да ради бога. Видите, вон там, за деревьями, маленькая дачка, там Зиночка и Павлик живут – ну это просто очень милые старички, а дальше – отсюда не видно, лучше с крыльца, – так вот именно там она и живет. Но сейчас в Англии.
– Я вижу балкон, это ее?
– Вы не можете его видеть. Ах да, вы выше меня ростом. Вы занимаетесь баскетболом?
Фима не без усилий вскарабкалась на стул. К ней уже спешил Кондрат с протянутыми руками:
– Осторожно, шейка бедра!
– Вот теперь вижу. Он уже несколько лет стоит пустой. А у Зиночки и Павлика всегда свет горит, им вместе лет сто пятьдесят, они чу́дные-чу́дные, простые пенсионеры.
– Я вижу, но дальше дом с балконом, там тоже горит свет.
– Не может быть. Это аберрация зрения. А зачем вам нужен ее дом?
– Я хочу с ней поговорить.
– Глупости, почитайте лучше ее пасквиль. Хотите я вам дам?
– Нет.
– Ну и не надо, просто поверьте, что после этого можно вызывать на дуэль. Вас вызывали когда-нибудь на дуэль? А сами?
Роксана соображала, как выкрутиться из неприятной ситуации и не потерять лицо. И вообще скорее уйти.
– Знаете что, есть легкие успокоительные средства…
– Мне не надо легкие, мне тяжелые…
Она все еще стояла на стуле и вглядывалась вдаль. Кондрат стоял, растопырив руки, чтобы успеть ее подхватить, когда пошатнется.
На балконе вдруг появилось небольшое облачко в норковой шубке. Она пошатнулась и упала на руки мужа. Психолог тоже протянула руки.
– Она вернулась, – трагическим голосом произнесла она, – она вернулась за моей смертью.
Кондрат собрался проводить Роксану к станции на машине. В руках Кондрата был пресловутый гламурный журнал, буквально вырванный из рук жены.
– Вы только верните. А то мне не сдобровать.
– У вашей жены могучая фантазия, ей бы самой романы писать. Предложите ей, вас она послушает.
Кондрат вел машину, соображая объем проблем, рухнувших на его бедную голову: уборка снега, закупка продуктов и готовка, шоферские обязанности, максимальное ограждение жены от внимания прессы, уколы два раза в день и еще эта проблема, перед которой он пасовал.
И психолог не помог.
Ее звали Ефимия Чекмарёва. В молодости была признана. К ней в коммуналку приходили даже иностранцы и покупали ее прелестные картины, снабжая ее с мамой неплохим прожиточным минимумом. Именно из-за некоей удачливости она игнорировала разные подпольные группировки и абсолютно выпала из обоймы и промухала Бульдозерную выставку. Потом грызла локти. Там взошли такие имена – одна Назаренко чего стоит, и она могла бы, но разругалась с организатором, послала очень далеко знаменитого искусствоведа, который к ней хорошо относился, короче, дура.
А как засияли имена растоптанных и уничтоженных, сколько денег посыпалось на них от частных коллекционеров – Комар, Маламид, Брускин… А кто такая Чекмарёва – так и осталась она в тени.
– Фимка, – говорила ей лучшая подруга, – давай приведу Кастаки, покажи ему свои запасники.
– Посодют, – тоскливо отвечала Фима.
– Но ты же продавала свои этюды?! И что? Не сидишь.
– Времена другие.
А потом Фимина мама умерла, и Вика буквально силой перетащила Фиму на свою дачу. А потом через милейших соседей – пожилых Павлика и Зиночку – нашла ей неподалеку хороший дом.
Там было очень весело и подруга начала рисовать – ее рукой будто водил ангел-хранитель: так все ловко получалось: наброски, этюды, акварельки, гуашь…
Но на дне рождения Суковатой появился гений – слава бежала перед ним, опережая дня на два, поэтому, когда Лифшиц возник у калитки Викиной дачи, Фима уже все знала о нем и восхищалась эпиграммами, одна из которых, кстати, больно ранила ее самолюбие, но Фима тогда не была щепетильна и легко пропустила мимо ушей то, что спустя годы не спускала никому. А Вику задело, как это так может быть – ее лучшую подругу в ее собственном доме полощет заезжий гений, и она ему это все высказала. Все завершилось страшной обидой гения, у него дрожал подбородок, и Фима пошла с ним к станции просто проводить, а на самом деле провела с ним около десяти лет в страшных ссорах и безумных обидах, перемежаемых сценами ревности и бурными примирениями. Каждый вечер в виде сублимации Фима рисовала портрет ненавистного супруга – один лучше другого. Можно было организовать выставку – семейная жизнь деятелей искусства: на каждую картину гений выплескивал струйку яда в виде краткой эпитафии – и они уходили в народ жить своей жизнью.
Наверное, именно это расшатало нервную систему семейной пары, они даже пытались совершить совместный суицид, приурочив его к очередной годовщине совместной жизни. Но каждый раз что-то мешало.
В последний раз Фима влюбилась – именно в этот день и весьма непредсказуемо – в молодого безусого красавца Кондрата, а гению удалось завершить задуманное.
На могиле Лифшица Фима была безутешна и даже постаралась немного закопаться с ним в землю. Суковатая крепкой рукой выдернула подругу за волосы, и слегка дала по шее: это была спасительная идея – Фиме сразу захотелось нарисовать свой поступок, она поспешила в мастерскую.
Там уже сидел Кондрат: мягкий, нежный, восхищенный, – она передумала и стала рисовать Кондрата, а потом сбоку пририсовала к нему себя: маленькую слабую, нуждающуюся в крепкой мужской руке. Пока писала, заливалась слезами над своей мизерностью в этом страшном мире преуспевающих и богатых.
Раздался звонок в дверь. Кондрата куда-то черт унес, наверное, снег чистить. Фима доковыляла к двери и бездумно распахнула. На пороге стояла Суковатая и зловеще ухмылялась.
На самом деле она улыбалась вполне приветливо да еще держала в руках подарок – только что вышедшую в свет книгу.
Фима пошатнулась, но устояла и неприятным голосом сказала:
– Здравствуйте, вам кого?
Вика не удивилась, она прекрасно знала причуды своей подруги.
– А ты как думаешь?
– Я думаю, что вы заблудились.
Ах если бы она так сказала! На самом деле Фима подслеповато вгляделась в визитершу и дрожащим голосом сказала:
– Я ключ потеряла.
Вика обняла подругу и сдуру сказала:
– Я тебе книгу принесла, только что вышла, видишь – «Подруга детства» – это ты. Видишь надпись: «Посвящается ЕЧ». Это ты – ЕЧ, поняла, Чекмарёва?
– Прости, я плохо себя чувствую.
И Фима ушла в туалет.
Суковатая постояла в нерешительности, потом положила книгу на тумбочку и аккуратно закрыла за собой входную дверь. По дорожке шел к дому Кондрат с лопатой. При виде Вики он остановился.
– Привет, дорогой, – сказала писательница, забыв, как его зовут.
Кондрат остановился и твердо произнес:
– Я вас очень прошу, не приближайтесь никогда к нашему дому. Я должен оберегать свою жену. У нее инсульт может быть.
– Я не поняла, – пролепетала Вика, – от чего оберегать? Что я сделала?
– Я повторять не буду.
И Кондрат хмуро ушел в дом.
Суковатая обиженно пошла к себе, по дороге вспоминая множество нанесенных Фимой обид, но они всегда рассасывались со временем. Но тут было как-то особенно несправедливо – Вика несла ей свою книгу как дар счастья, который ее подруга должна была немедленно получить. Она полагала, что Фимка будет читать и даже вслух Кондрату, который по причине младенческого возраста и далекой от их круга профессии – кстати, а кем он работает? – короче, эти намеки на разные тонкости и детали их общего детства Фиминому мужу были неинтересны. Но Вика рассчитывала на Фимкин талант понимать смешное и заразить этим смешным других. Еще в самолете она придумала веселую надпись на титульном листе и ожидала благодарности и восхищения.
Вика была бездетная, как и Фимка, работа заменяла им обеим многое, Вике даже мужа. За два года в Лондоне она так стосковалась по злому Фимкиному языку, по метким характеристикам общих знакомых, по ядовитым репликам в сторону теленовостей… и вот такой облом.
– Она, наверное, просто больна или… этот Кондрат, всё от него.
Кстати, обе недолюбливали друг друга – Вика считала, что юнец не стоит ногтя ее гениальной подруги, а тот принимал Суковатую как чуждый элемент в их ладной дружной жизни с Чекмарёвой, – и на фиг она нужна, если именно после этой проклятой статьи в гламурном журнале у его Фимочки начались приступы цистита и бессонница.
Про журнал Суковатая не знала, в Лондоне его не продавали, и от неопределенности обида становилась еще ужаснее. Захотелось мстить или выяснять отношения. А как выяснять, если на пороге стоял Кондрат с лопатой?