– Где это?
– Это наш фильм. Антонина Вячеславовна, это фильм, а ваши дочки артистки.
Лукьянова только сказала:
– Это одежда не их.
– Это костюм. У нас были проблемы с оплатой, потому что вы не могли подписать договор, подписала ваша сестра.
– Какая сестра? У меня нет никакой сестры.
– Виктория Вячеславовна Лукьянова.
Антонина долго молчала, перебирая в памяти дальних родственников.
– Откуда она взялась?
– Она взяла на себя ответственность за девочек, иначе органы опеки…
– Как она выглядит?
– Не знаю, кажется, все было онлайн, – сказал Денис и тут же все понял: – Ваши дочери, какое отчество у них?
– Мы все Вячеславовны.
Денис покачал головой:
– Девочки у вас, скажу честно, очень талантливые, а старшая – просто артистка. Поправляйтесь скорей.
Возвращаться в жизнь оказалось очень интересно. Антонина собралась с силами и начала лечебную физкультуру, от которой отказывалась наотрез. И вот наконец:
– Антонина Вячеславовна, что-то вы у нас засиделись. Домой пора, домой. И вот еще… – Лечащий врач, извиняясь, протянул ей пачку писем: – Простите, закрутился, но ничего, зато никаких нервов и переживаний.
– Это от дочек, – сообщила Антонина няньке, которая зачем-то усадила ее в кресло на колесах и сверху положила пластиковый пакетик с барахлом.
– Ну, счастливо, девочкам вашим привет. Какие они, взрослые?
Лукьянова удивилась:
– А чего в кресле? Я ходить могу.
– У нас так принято, довезем до встречающих – и там уж хоть бегом.
– А кто вас встречает? – спросил врач. – Дочки?
– А кто еще, конечно. Дочки у меня артистки, в кино снимаются.
– В каком фильме, – обмерла от восторга нянька, – как называется? А мы с вами как с простой.
Название выскочило из головы, но Лукьянова не сдалась:
– Хорошо, что хорошо кончается, – многозначительно произнесла она.
Но врач немного подпортил прощание, он наклонился к ее уху и предупредил:
– Одна рюмка – и никакого кино вы не увидите.
Лукьянову вывезли в вестибюль. Огляделась – народу полно, а за ней никого нет. Она выбралась из кресла, взяла свой узелок и пачку писем, в дверях столкнулась с молодым взмыленным парнем.
– Лукьянова? – сразу угадал парень.
– Ну, – сказала Антонина, – а вы кто?
– Я с киностудии, учитель ваших девочек, Юрий Палыч.
– А фамилия?
Юрий Палыч взял у нее пакет с пожитками и потянулся к письмам – она не отдала.
– Просил машину, не дали, но я сейчас «Яндекс» вызову.
– А фамилия – уперто требовала Антонина.
– Лукьянов.
– А Вита, Ира?
– Они сейчас в кадре. Как смена закончится, их сразу привезут.
Ехали молча. Антонина старалась собраться с мозгами, но мозги расползались. Приехали. Вышли из такси.
– Стол надо накрыть, – сказала Антонина, – отметить. Поможете?
– Да у меня занятия, – извинился учитель.
И, проводив до квартиры, тут же исчез.
Квартира была запущена. Из ящиков вся одежда вывернута и брошена на пол. Телефон молчал – наверное, неоплата. На кухне гора грязной посуды. Какая страшная картина возникла у Лукьяновой: обыск, опека, какие съемки, какие артистки… Все вранье. Она открыла письма. Вита писала подробно, каждого человека описывала. Ну прямо писательница. Дарья Донцова. Так письма не пишут. Наивные Иркины приписки: «Мамочка я скучаю, здесь так хорошо».
Антонина поняла, что это один большой заговор с какой-то целью, ну какой-то… забрать у них квартиру. И этот, который ее вез, как его… тоже Лукьянов… Вокруг все Лукьяновы. Откуда их столько взялось?
Наскребла денег, дошла до гастронома, купила бутылку водки, села в скверике у памятника Бабе-яге, отхлебнула. Голова прояснилась, сложилось все четко и ясно.
Девчонок похитили. Может, их уже нет на свете. Тогда зачем ей жить?
Ее охватило беспомощное отчаяние. И она допила свой яд и отключилась.
Девочки жили при киностудии в съемной квартире с другими участниками-школьниками. В покинутом доме не бывали.
Но в этот день Денис узнал, что Лукьянову выписывают и ее надо встретить.
– Ужас какой, – сказала Ирка Вите, – у нас такой дома бардак.
– Пусть сама убирается, – сурово ответила Вита.
– Все в кадр! – закричал Денис, и они покорно пошли на свои места.
– А когда надо встретить, может, убраться успеем? – волновалась Ирка.
– У нас съемки, мы не можем.
– Но она будет нас ждать.
– Тишина в павильоне, – гаркнул Денис.
Началась работа. Девочки работали в полсвиста, обдумывая перемену жизни. Прощай, веселая жизнь, впереди пьяная мать и школа.
И вот пожалуйста: Юрий Палыч обнаружил Лукьянову на детской площадке без сознания.
– Юрий Палыч, – Вита смотрела на своего учителя очень серьезно, – я вас люблю.
Они шли из больницы, где в который раз им сказали, что посещений в реанимации нет, шли, загребая ногами толстый слой неубранных опавших листьев. От них было уютно и не страшно сказать то, что сказала Вита.
Учитель раздумывал. Он давно догадывался, но не знал, как себя вести, чтобы не обидеть девочку. В голове бились разные мудрые фразы: «Видишь ли, моя дорогая…» Нет. Жуткое начало, особенно «дорогая». «Ты начиталась хороших книг». Глупость. Что плохого начитаться хороших книг.
А Вита смотрела требовательно прямо в глаза и читала его мысли.
«Не каждый вас, как я, поймет», – прошелестело последнее.
– Я без вас жить не могу, – сказала девочка.
Учителю стало страшно – она была абсолютно искренняя, взрослая тоска и отчаянье смотрели на него.
– Холодно, – сказал Юрий Палыч, – давай зайдем погреться.
Они зашли в ближайший магазин, где в дальнем углу примостились два столика и стулья.
– Что берем? – спросил учитель и, не ожидая ответа, купил две ватрушки и морс.
Вита не стала есть. Если бы она могла помнить свою мать, она поняла бы, что это наследственное – не хотеть жить в ощущении отчаянья.
– Давай говорить, – сказал Юрий Палыч и тоже посмотрел ей в глаза очень серьезно.
Вита отвела взгляд. Все было ясно.
– Мы не Ромео и Джульетта, понимаешь?
Молчит.
– Я живу дольше тебя лет на десять. Представляешь?
Молчание.
– Ты очень талантливая, тебе надо учиться.
– Зачем?
Учитель оживился:
– О, тут ты абсолютно не права, именно талантливым людям надо учиться, много учиться, но учиться самому главному делу… понимаешь?
– Нет.
От резкого ветра распахнулась дверь магазина.
В помещение влетели неубранные листья и закружились на полу.
– Мне надо идти, – тихо сказала Вита, – у нас вечерняя смена.
Больше всего на свете она хотела убежать. Куда угодно. Далеко-далеко. Чтобы не думать. Чтобы не было так больно и стыдно.
– Я провожу.
Молча дошли до метро и сели в разные поезда: их ждали разные дела.
Вита доехала до конечной, потом перешла на противоположную платформу и опять доехала до конечной. Потом поехала в общежитие. Следующий день был последним в их киножизни.
Лукьянову привезли домой. Вита и Ира привели квартиру в порядок. Им помогла гримерша Нина. Нина испекла пирог и сказала девочкам:
– В доме всегда должны быть пироги, ясно, девочки? Свежеиспеченные. Это запах дома.
Лукьянова была лежачая. Она не узнавала своей квартиры, с удивлением разглядывала одеяло, чашку, Нину, которая ее причесала, и девочек: как они выросли. Ира, как котенок, приластилась к матери. Лукьянова понюхала ее волосы и сказала: «Голову надо мыть». Вита держалась на расстоянии.
Нина уходила с тяжелым чувством.
Ирка села около матери с толстой книгой.
– Это «Зверский детектив», – сказала она, – мне в группе подарили. Я тебе буду читать каждый вечер.
Вита разбиралась с материнскими лекарствами, раскладывая их в специальную коробочку с указаниями часа, когда какое принимать.
– Ты до туалета дойдешь? – спросила она, прервав чтение.
– Постараюсь, – пообещала Антонина Вячеславовна.
Не смогла. Хорошо было лежать и не двигаться. В таком состоянии ей предстояло провести многие годы. Девочки взрослели, она все жила и жила. Может, это наказание Божие? За что? А его его знает. Наказание за то, что жила и живет. Просто за жизнь. Вроде живой человек, ан нет. Кому наказание? Не ей уж точно. И сколько таких горемык на свете. Никто не считал.
Шведская семья
Стенькин страдал нескрываемо. Он был нежный человек и не любил причинять боль. Именно поэтому он постоянно ее всем причинял – мягко и навязчиво объясняя, как по-скотски он себя повел, какой он подонок, он унижал обиженного еще больше, получалось, что случайная жертва не стоила мизинца оскорбителя, притом что сам оскорбитель считал себя последней гнидой.
В этот день Стенькин решил разрубить этот морской узел сложной личной жизни. Жене́ по имени Изумруд он купил торт. Получив неожиданный подарок, Изумруд заподозрила неладное – это было видно по несчастному выражению лица Стенькина, покрытого яркими аллергическими пятнами, неизменно возникающими при каждом сомнительном казусе.
Изумруд была девушка смешанных кровей, но Восток преобладал, о чем свидетельствовали сросшиеся брови. Узбечка по матери. Когда Изумруд была молоденькой и хорошенькой, этими бровями она напоминала Гюльчатай из народного фильма, чем и пленила студента-историка Стенькина на случайной встрече во время узбекской декады в Москве, где она била в бубен самой Тамаре-ханум. А теперь, с возрастом, внезапно нахлынувшим ни с того ни с сего, эта обильная неухоженная волосатость была подобна двум потрепанным зубным щеткам, давно бывшим в употреблении и зачем-то сросшимся на переносице.
– Ты побрилась бы, что ли, – заметил однажды Стенькин, прихорашиваясь у зеркала.
Изумруд вгляделась в свое изображение и не узнала себя.
– Восточные женщины быстро стареют, – сказала она.