– А ты не старей, – раздраженно бросил муж, удаляя ненужный волосок, подло выросший в правой ноздре. – Больно! – вырвалось у него вместе с волоском.
И вот торт.
Изумруд перенесла это кулинарное чудо на блюдо, предназначенное для плова, и спросила:
– Стенькин, что случилось?
– Ты только не волнуйся, – неуместно сказал Стенькин, – надо поговорить. Отложим на вечер.
– Зачем? Говори сейчас.
– Я полюбил другую женщину.
– Отложим на вечер, – сказала Изумруд и отрезала большой кусок бисквита, ущемив наполовину химическую розочку. Второй кусок положила мужу.
– Ешь, Стенькин, раз купил.
Молча пожевали бисквит.
– Ты хорошо подумал? – спросила Изумруд, проверяя языком больной зуб.
– Хочу посоветоваться, – с трудом выговорил длинное слово Стенькин.
И в этот момент кольнуло в левом боку. Странно: обычно кололо в правом, Стеньким съедал аллохол, и колоть переставало.
– Давай советуйся, – подбодрила Изумруд.
– Она хорошая, – неуверенно начал Стенькин.
– Кто бы сомневался. Плохой товар никому не нужен.
– И она меня понимает, – добавил Стенькин.
– Молодец, – Изумруд взяла второй кусок бисквита и стала с усилием его глотать.
– Да, она молодец. Нежная.
Изумруд поперхнулась, Стенькин постучал ее по спине кулаком.
– Она хочет детей, – Стенькин наглел на глазах.
Это был запрещенный удар. Все двадцать пять лет Изумруд оставалась бесплодной.
Бисквит встал комом в глотке. Изумруд стала задыхаться всерьез. Она посинела, глаза вылезли из орбит. «Как легко может решиться проблема», – пронеслась мысль в голове Стенькина. Но тут он вспомнил, что видел по телевизору, как надо помочь. Прыгнул сзади на жену и сильно надавил руками на грудную клетку – и сработало. Застрявший кусок моментально вылетел и попал обратно на блюдо. Даже смешно.
Изумруд села, приходя в себя.
– Ты бы спасибо сказала, – обиделся Стенькин, – я тебя, можно сказать, спас.
Жена тяжело дышала.
«Ну хоть бы заплакала, – подумал Стенькин, – вот чертов Восток, ничего ее не берет».
– Ладно, – он сел напротив жены, – я ухожу от тебя, но не из дому, некуда идти. Мне и так нелегко будет, если партком узнает.
Помолчали. Изумруд дышала со свистом.
– Я, конечно, понимаю, что это свинство, но я предлагаю тебе остаться.
– Где? – тяжело выдавила жена.
– В своей комнате. А мы будем в другой. Нормально?
– Кто?
– Что кто?
– Мы – кто?
– Я и Светочка.
Молчание. Теперь кольнуло в правом боку.
– Дай аллохол.
Изумруд поднялась и пошла в спальню лечь. Прямо в тапочках.
– Ну хочешь, я сам возьму, – Стенькин вспомнил, где аптечка.
Горькое лекарство сразу принесло облегчение, и он с новыми силами поспешил к жене. Тему надо было прояснить до конца.
– Эту комнату, – сказал он, – мы берем, прости, себе – все же нас двое.
– Кого нас? – опять спросила жена.
– Ты меня не слушаешь, – понял Стенькин, – ты просто меня не слушаешь. Говорю в последний раз: эта комната пойдет нам, а мой кабинет – тебе. Я, конечно, буду там работать, но я же тебе никогда не мешал, а Светочка…
– Кто это? – бесцветно спросила Изумруд.
– Ты, что, в психушку хочешь? Я говорю – Светочка, она хорошая.
– Кто?
Стенькин замолчал. Он понял, что мысль о психушке была неслучайна, жить с такой соседкой в общей кухне Светочке будет непросто.
Ночевать Стенькин не пришел. Изумруд взяла себя в руки и сделала могучую уборку. Отделила шкафом проход к спальне молодых и обильно полила дихлофосом их кровать – как бы от клопов. Клопов у них не было уже лет сорок, как Стенькины-родители окончательно истребили это подлое семя. Помог дихлофос. Запасы еще хранились на антресолях, куда Изумруд никогда не заглядывала. А тут заглянула, увидела странные бутыли, понюхала и поняла, что пригодятся.
Накануне разговор закончился мирно – Стенькин согласился жить втроем, собственно, это была его идея, просто он привык все свои идеи приписывать другим, чтобы потом можно было осуждать, если не получится.
Изумруд только спросила:
– А как эта… твоя… – имя не давалось, – она согласна?
Стенькин подумал и предложил:
– Почему нет. Я скажу, что ты моя двоюродная сестра.
– Не пойдет, – Изумруд посмотрела на русопятое личико мужа, – скажи – домработница.
– Но это же обидно.
– Кому?
– Тебе. Я не могу позволить тебя унижать.
– Брось, Стенькин, тебе плевать.
– Но мне будет неловко. Я так не хочу. Я хочу, чтобы всем было хорошо. Двоюродные сестры могут быть самые разные, может, у меня тетка узбечка. Мой двоюродный дядя был женат на еврейке.
Изумруд махнула рукой:
– Делай, как хочешь.
Стенькин прошелся по квартире и одобрил перестановку, потом потянул носом и спросил:
– А чем это пахнет?
– Соседи клопов травят, вызвали службу. Я тоже хотела вызвать.
– Но у нас нет клопов.
Стенькин надел свой самый хороший костюм, поцеловал Изумруд и ласково спросил:
– Я подаю на развод?
Но Изумруд не отреагировала.
– Дай свой паспорт. Нас легко разведут, без проблем.
И ушел, оставив легкий намек на дорогой парфюм.
Выйдя, он привычно посмотрел наверх, чтобы махнуть жене рукой – как он делал все двадцать пять лет. Но за окном ее не было.
К вечеру произошел заезд. Грузчики, тяжело дыша, втащили пианино. Потом другие грузчики – кровать, разобранную на отдельные части, – не сразу и понять, что это такое.
– Куда? – спросили у Изумруд и первые, и вторые.
Она махнула рукой в сторону спальни. Грузчики, все четверо, заглянули в комнату и начали выносить старую кровать, политую дихлофосом. Нежный запах почти выдохшейся отравы разлился в воздухе и исчез, как только кровать – ложе их двадцатипятилетней совместной жизни – было вынесено на лестницу.
Пианино поставили вместо серванта, в муках выстраданного в бесконечных очередях.
– Сервант куда? – спросил на чистом русском грузчик с узбекским лицом.
– Туда же, – Изумруд махнула рукой в сторону лестницы.
Грузчик всмотрелся в нее повнимательнее:
– Ты из Янгиюля? Семья?
– Мама.
– Ну я же вижу. Как тебя звать?
– Изумруд.
– Ай, красиво. А ты здесь кто?
Изумруд запнулась:
– Ну эта… двоюродная сестра.
– Опорожнять будешь? – Грузчик имел в виду сервант.
– Я уже все опорожнила.
После всех перестановок, когда грузчики покинули квартиру, вошел Стенькин с девочкой-подростком.
– Это Светочка, – сказал сияющий бывший муж, – а это, Светочка, моя кузина, знаешь такое слово? Кузина – это двоюродная сестра. Знаешь, как ее зовут, – Изумруд. Красиво, правда?
Подросток Светочка подошла к Изумруд и обняла ее крепко-крепко. Та обомлела. В голове мелькали сложные мысли – кто это, с чего она так меня обнимает и вообще сколько ей лет.
– Стенькин, – спросила Изумруд, пытаясь освободиться от объятий, – сколько ей лет?
Но Светочка нежной мертвой хваткой не отпускала, а, наоборот, все глубже и глубже закапывалась под мышку Изумруд.
– Ну будет, будет, – ласково потянул Стенькин Светочку, – пойдем лучше к нам в комнату.
Светочка оторвалась от подмышки и покорно пошла за Стенькиным.
– Мне уже восемнадцать, – сказала она обиженно, – никто не верит. Как будто я обманываю. А я никого не обманываю. Зачем вы так спросили? Я к вам по-хорошему, а вы – «сколько ей лет». Я же вас не спрашиваю, сколько вам лет, я вижу, что вам много, а мне мало. Ну и что. Я вот, например…
Стенькин ловко втянул малолетку в спальню и захлопнул дверь. Вскоре раздались звуки пианино – свадебный марш Мендельсона – и заливистый детский хохот, похоже, от щекотки; после – смех Стенькина, который не смеялся ровно двадцать пять лет, как только они расписались.
Изумруд внимала этим забытым звукам с изумлением – это напоминало мыльную латиноамериканскую оперу.
По утрам Стенькин заботливо кормил Светочку геркулесом, потом чистил ей зубки, потом расчесывал ее кудельки, одевал ее в теплую одежду, брал с собой два бутерброда, и они уходили. Стенькин шел на свою кафедру марксима-ленинизма, а Светочка на первую пару.
После этого Изумруд вылезала из своей конуры и начинала очередной тоскливый день домохозяйки. Когда-то на заре их семейной жизни Стенькин сказал: «Я достаточно зарабатываю, чтобы обеспечить свою жену всем необходимым. Ты восточная женщина, тебе нельзя ишачить, ты свободная женщина Востока, живи в свое удовольствие – ходи по магазинам, гуляй в парке, если очень хочешь – читай книги. Но лучше смотри телевизор – образовательные программы, а вечерами будем их обсуждать. У нас будут темы для разговора. Ты только конспектируй, чтобы не забыть даты».
Сначала Изумруд ужасно нравилась такая жизни – прежде всего она выспалась вволю, потом приоделась, потом захотела на курорт, потом цветной телевизор, потом пригласила из Янгиюля маму полюбоваться на такую жизнь.
Суровая узбечка пришла в ужас.
– Сколько раз вы спите? – спросила она дочь.
– Каждую ночь, – ответила Изумруд, подозревая нехороший подвох.
– И где дети?
– Кто? – не поняла дочь. Она всегда побаивалась материнского гнева и всегда чувствовала свою вину.
– В твоем возрасте должно быть трое, по крайней мере, – подсчитала мать, загибая коричневые пальцы в серебряных перстнях.
– Зачем? – посмела спросить Изумруд.
И схлопотала подзатыльник. Потом еще один. Больно.
– Затем. Пока не родишь – не приеду.
И мать в тот же день покинула их город.
Вот уже четверть века прошло, мать так и не приехала. Изумруд и Стенькин съездили к ней один раз из вежливости, но это был тяжелый визит – родня смотрела на Изумруд, как на пустое место, а Стенькина вообще человеком не считала. Кучи ребятишек ползали, пищали, гадили, вопили, стоял тяжелый дух никогда не проветриваемого помещения.