Вот так и началась наша долгая дружба с Алой и ее подругой Таней Макуловой.
А мужчина, который вышел вместе с ней, оказался драйвером, но не простым – он специализировался только на обучении тупых к вождению женщин, в его списке уже были Волчек и Покровская, а потом появилась и моя фамилия. Он был гений. Он никогда не ругал баб, он им мизинчики целовал. Фамилия его была Лавен. Шампанское замерзло, и открыть его не удалось. А дружба оказалась доброй и теплой. И бесконечной.
Уже ближайшим летом, в Ялте, мы оказались в совершенно сказочной компании. Покровская занимала прекрасную комнату с балконом и видом на море в доме киношников, мы с мужем получили комнату в Доме писателей, очень высоко на горе, но бегать вверх-вниз нам ничего не стоило, да и место для нас было сакральное – именно там мы три года назад увидели друг друга.
Неожиданно приехали Филиппенки, Саша и Марина, тогда еще нерасписанные. Начальницы – «сестры-хозяйки», строгие блюстительницы морали, не поселили их вместе. Тогда Алла легко уступила им свою комнату, а сама с наслаждением заняла обширный балкон.
Будучи на гастролях, по набережной гуляли Геннадий Хазанов и Владимир Спиваков – оба еще молодые, но уже «ВИПы», хотя такого слова мы еще не знали.
Юрские, с которыми мы уже дружили, занимали комнату в киношном, хотя по рангу им было уже положено иметь люкс в роскошном отеле «Ялтинский», в котором, впрочем, тогда обретался Ефремов с Настей.
Время проходило весело. В киношном доме было очень строго насчет вечерних посиделок – гости должны были покидать место посещения не позже десяти вечера. Входная дверь запиралась до утра. Интересно, кто из актеров мог этому следовать?!
Помню, как нас провожали через окно. Засиделся и Спиваков. Неожиданный среди нас фокусник, женатый на оперной певице, показывал фокусы, которые он называл трюками. И вдруг сказал:
– А знаете, как завоевать сердца армян?
Все смолчали, это было не актуально. Взволновался Спиваков, увлеченный Сати:
– Как?
– Добавить две буквы к своей фамилии?
– Какие? – допытывался Спиваков.
– «Я» и «н». И публика ваша!
Спиваков повертел губами свою фамилию и сказал:
– Нет, уж лучше я как-нибудь своей обойдусь.
Там же, в Ялте, Алла увидела своего Ефремова, с которым они были не разведены. Он ходил в большой шумной компании стукачей. Его буквально водили «добрые» охранники, навязываясь в друзья, фотографируясь как бы на память, а за этой толпой проглядывали сестры Вертинские в экстравагантных парижских костюмах.
Алла оценила окружение и завязала со своим законным мужем непринужденный разговор, потом буквально потащила нас за ним в его шикарные апартаменты. За нами втиснулись стукачи. Один долго обнимал Покровскую и представлял ей свою подругу, которая якобы тоже совершенно случайно здесь появилась.
Ефремов относился к этой ораве с аристократической брезгливостью. Не очень замечал. Особенно приветлив был с нами. Мою пьесу он когда-то хотел поставить в «Современнике», но не сложилось.
Сестер видно не было, и Алла сразу заняла главную позицию. Общалась с Олегом весело, иронично перемигивалась при очередных ляпах окружения. И вдруг Ефремов сказал:
– Слушай, я же на машине здесь.
– Ты что, охерел, а самолета своего нет? – развеселилась Алла.
– Мне скоро ехать. Давай со мной. У тебя когда срок заканчивается?
Алла заволновалась. От такого предложения не отказываются. А мы просто обрадовались – кажется, все налаживается и развода не будет.
– А тебе что, шофер нужен? – поставила она вопрос в лоб, догадываясь, что Олег развязал.
– «Мерседес» – не хухры-мухры, между прочим, – многозначительно предупредил Ефремов.
– Ну давай, – согласилась Алла. – А у тебя ручник? Учти, я без ручника не вожу.
– А хрен его знает, у меня ручник? – вопросил Олег вслух знающих людей.
Знающие люди подтвердили:
– Конечно, Олег Николаевич, вы же сами с ручником просили, это же «мерседес» классический.
Настроение у Покровской поднялось. Стали пить за здоровье, за артистов, за Ялту, за счастье…
Алла поехала с Олегом. Но в последнюю минуту к ним в машину решительно сел тот парень с якобы случайной подругой с такими словами:
– А нам по дороге. Тоже в Москву надо.
…Развод состоялся через полгода без участия сторон и при полном согласии. Впрочем, жизнь с Настей закончилась там же и тогда же.
Семья Покровской была особенная, каждый человек в ней уникален, и природа ни на ком не отдохнула. Отец, Борис Александрович Покровский, – легендарный оперный режиссер. Заслуга его перед Большим театром огромная. Но было время, когда знаменитого главного режиссера Большого театра – редкая, надо сказать, профессия – просто убрали. Произошло это во времена глухого застоя, когда ни дышать, ни творить было невозможно. А Борис Александрович смог – создал театр в подвале бывшего бомбоубежища возле метро «Сокол». И туда потянулись зрители. Алла позвала нас на совершенно уникальную оперу «Ростовское действо». Автор – святой митрополит Димитрий Ростовский, поставлена опера была в самом начале восемнадцатого века. Звук в подвале был невероятно ясный, четкий, зримый. Когда над нами бушевал двадцатый век со своими тревогами, мы погружались в глубокую старину. Хрустальный голос Маши Лемешевой взывал из этих глубин к человеческому состраданию. После оперы мы вышли потрясенные небывалым «действом».
Спустя годы, когда времена сменились и Покровского пригласили обратно в Большой театр, простодушная служительница при входе воскликнула: «Ой, Борис Александрович, что-то вас давно видно не было. Приболели, небось?»
Мама Аллы Анна Некрасова была режиссером в Центральном детском театре. И преподавала вместе с Покровским оперную режиссуру в ГИТИСе. А сама Алла и после ухода Ефремова в МХАТ продолжала служить в родном «Современнике». И преподавала с Ефремовым в школе-студии МХАТ.
Ролей в театре было немного, но до чего же разноплановые были эти роли – от абсолютно комедийной заполошной тетки в «Восточной трибуне» по пьесе Галина до фантастически сыгранной матери Иудушки Головлева в спектакле Кирилла Серебренникова.
Последней ее ролью была полуживая блокадная старуха – одна из хранительниц Эрмитажа в пьесе Полины Барсковой в Театре Наций.
Алла работала над этой немногословной ролью так, как, наверное, в молодости разбиралась с текстами Розова или Володина. Прочитала уйму свидетельств о том страшном времени, встречалась с автором, придумывала внешний вид этой стойкой бабки, которая охраняла не картины музея, не ценности, уже увезенные и надежно спрятанные, – охраняла пустые рамы на стенах, охраняла память этих священных стен, чтобы потом, сразу после победы вернуть всё на свои прежние места. И ужасно боялась, что не хватит сил.
Я ей говорила: «Алла, даже если ты все забудешь, если потеряешь сознание, да просто умрешь, это все будет работать на главную мысль и ты победишь».
Но ее пугали детали. Там была одна ступенька по дороге на сцену, которую Алла преодолевала, как Суворов Альпы. Я сказала – попроси Миронова, пусть сделают поручень, всего-то – два гвоздя и палка. Она отмахивалась – буду я ради такой ерунды отвлекать Миронова, у него своих дел полно.
Юбилеи Покровская отмечала с размахом – 70 лет в Париже, приехали мы, ее близкие, и поселились по друзьям и знакомым. Нам с Коковкиным удалось найти мезонин у Булонского леса размером ровно с кровать – больше там ничего не помещалось. Вещи засунули под кровать, а дышать выходили на опоясывающий балкон с совершенно кукольного размера столиком. Там мы завтракали багетом и вином. Даже принимали гостей.
Алла с Таней Макуловой нашли приют у переводчика Жерара возле Гранд-опера. Если посмотреть в окно, можно было представить, что там поют и танцуют. Дочери оперного режиссера это было приятно.
Но надо было придумать, где отметить сам радостный день. Таня предлагала закупить всякого вкусного и душевно посидеть вокруг пенечка в Булонском лесу. Наша парижская подруга Лиля возмутилась такой нашей безграмотностью (оказалось, Булонский лес – вовсе не лес) и пригласила к себе. И как же мы славно посидели! Спасибо Жану, мужу Лили, он приготовил нечто сказочное, а Лилины дети подавали блюда с изяществом французских официантов. А перед вечерним застольем мы отправились в Сент-Женевьев-де-Буа, где нашим гидом был эфросовский артист Круглый – он знал буквально все о русских могилах. Без умолку звонил мобильный – Аллу поздравляли друзья и бесчисленные ученики. Всем она любезно сообщала: «Говорить не могу, я на кладбище». В ответ смеялись.
Следующий юбилей – 75 лет – мы отмечали в Лондоне. Там мы как раз в ее день рождения попали на дневной спектакль в театр «Глобус», куда купили по дешевке входные билеты в партер, – при Шекспире там стояла голытьба. Но к ней неожиданно подошла девушка в униформе с подушкой в руках и воскликнула на чисто русском: «Неужели Покровская, вы моя любимая актриса!» Алла аж обернулась, полагая, что ее спутали, но билетерша сыпала именами ее героинь, и сомнений не было – не спутали. Сидела как царица на подушке.
А потом мы бродили среди могил в Вестмистерском аббатстве, и на звонки Алла отвечала шепотом: «Не могу говорить, я у могилы Марии Стюарт, и Елизавета Тюдор тут же. Такие враги при жизни, а лежат рядом, надо же».
Последний восьмидесятилетний юбилей происходил в Риме. Конечно, опять звонил мобильник, опять вокруг древние могилы и руины. И опять Алка хохотала и говорила: «Ой, я тут среди сплошных захоронений. Ромул тут где-то лежит… Кто? Ромул и Рэм в обнимку. А знаешь, гид сказал, что Нерон был не самой последней сволочью, а этот, как его, Цезарь… его просто тут сожгли. В общем, сплошные руины и могилы. Не могу говорить, мешаю гиду. – И деловито завершила: – Теперь никаких пятилеток. Только каждый день. Надо только подобрать подходящее кладбище. Если Бог позволит».
Бог не позволил. Кладбище оказалось Троекуровским.